Среди сидевших на чурбаках вокруг наспех сколоченного стола находился и доктор Левченко. На него мне указал молодой светловолосый парень в синем свитере с перебинтованной ногой.
— Пройдем в нашу приемную,— спрятав записку начальника штаба в карман гимнастерки, проговорил Левченко. Потрепав стоявшего рядом пятилетнего малыша в короткой синей курточке, добавил:— Ты, Юрка, побудь здесь. Я скоро вернусь.
— Хорошо, папа,— ответил Юрка. У него были темноватые курчавые волосы и широкий, как у отца, лоб.
— С вами сын? — спросил я по дороге.
— Да.
— И жена тоже?
— Нет,— сухо ответил врач. Я понял, что вопрос мой был не к месту. Война на каждом шагу сопровождалась трагедиями, и я необдуманно лез с расспросами.
Приемный пункт находился близко, около одной из телег. Стол, застланный белой простыней, стоял просто на вольном воздухе.
— Контрактура. Стопроцентный анкилоз. Поражен лучевой нерв,— осматривая мою правую руку, говорил Левченко.— Это всегда долго заживает. Если и можно что-то сделать с вашей рукой, то только на Большой земле. Туда вам надо.
— А им, Тимофей Федорович, разве не надо? — показывая на играющих, спросил я.— Сынишке вашему?
— Надо и им... Побудем пока на Малой. Немного осталось. Самолеты ждем. Паренька в синем свитере знаете? Ну, с которым разговаривали?
— Ну!..
— Сергей будет вашим напарником по телеге.
Он подвел меня к повозочному санитару, остроскулому, малорослому татарину в поношенном армейском бушлате.
— Принимай, Сабир, еще одного командира,— проговорил Левченко и отошел к играющим.
— Командир так командир. Обед сама будешь ходить или яво тебе таскать? — спросил Сабир, с явной неприязнью посматривая на мой вовсе не командирский вид. Его особенно раздражала фетровая шляпа.
— Могу и сам ходить.
— Латно. Ходи свой шляп... Ложка, котелок имеешь?
— Да, имею.
— Раз боевой такой шляп, се должна иметь! — Сабир смачно выругался по-татарски.
Я хотел было ответить ругателю, но сдержался. Решил пока не выдавать знания татарского языка.
— Ты же, Сабир, за моим обедом ходишь, вот и ему заодно станешь приносить,— вмешался в разговор мой напарник Сергей.
— Шляп сам хочет таскать, пускай таскает,— ответил Сабир. Но еду все-таки принес.
В полку был огромный табун рогатого скота, отбитого у гитлеровцев, которые на базе наших колхозов и совхозов завели так называемые общинные хозяйства. Общинными они назывались потому, что ими владели двое или трос чиновных боссов, на которых работали тысячи «восточных рабов».
Раненых скопилось в госпитале свыше ста тридцати человек — были и тяжелые, с ампутациями, с простреленными легкими, с глубоко засевшими осколками.
Несмотря на сложные во вражеском тылу условия, санитарная часть партизанского отряда работала успешно. Все лечебные и хирургические операции проводились своевременно и стерильно.
В госпитале был установлен свой, чисто лесной, распорядок. Все, кто мог самостоятельно передвигаться, после завтрака собирались на лужайку, где их уже поджидала добрая, всегда улыбающаяся Мария Ивановна Боровикова, инструктор Смоленского обкома партии. Сначала она знакомила нас с последней сводкой Совинформбюро о событиях на фронтах. Потом шла политинформация, затем зачитывались приказы по полку, которые необходимо было довести до всего личного состава.
В военной гимнастерке, с пистолетом на боку, Мария Ивановна читала вслух газеты и могла часами говорить о том, как трудятся для победы советские люди, что творится в большом, опаленном войной мире, почему союзники так долго не открывают второй фронт.
Лесные люди, томясь в госпитале, умели задавать вопросы и нуждались в толковых ответах.
Мария Ивановна была всегда желанным в госпитале человеком, и мы с нетерпением ее ждали, чтобы увидеть улыбку, послушать умную, спокойную речь.
В четырнадцать часов повара и санитарки привозили обед. Его готовили в ближайшей деревне Железенке. Обед приносил нам Сабир и отдавал котелки с разными оговорками.
Мы сначала посмеивались над его словесными вывертами, потом это стало нас раздражать.
— С блажью парень,— сказал однажды Сергей. После обеда, как в настоящем госпитале, полагался двухчасовой сон.
— Здравствуйте, новенький! Как себя чувствуете? Нравится вам у нас?
Рядом со мной стояла девушка, выше среднего роста, в синей курточке, свободно накинутой на плечи. Чистое, белое ее лицо было тронуто улыбкой.
— Спасибо. Все хорошо. Кибитки на двоих — это здорово! — ответил я.
— Вы с Сережей в одной повозке? Знаете, какой чудесный парень наш Сереженька! Вам повезло! А впрочем, у нас тут все ребята хорошие!..
С трудом, как-то неловко поправив распахнувшиеся полы курточки, она пошла навстречу подходившему доктору Левченко.
— Это Паша Данченко, наша медицинская сестра. Прасковья Егоровна,— поправился Сережа.— В одном из боев Пашу ранило. Доктор ампутировал ей руку. Понимаете, инструментов не было хирургических и усыпить было нечем. Пришлось резать обычной пилой. Паша — это чудо-человек! Мы все ее любим,— заключил Сергей.
Я быстро сжился с госпитальными товарищами и полноправно был принят в их крепкую и дружную среду. Мария Ивановна рассказала ребятам о моих странствиях. После этого даже Сабир, пригубляя кружку с горячим чаем, сказал:
— Вот ты какой, а?
— Какой же, Сабир? — улыбаясь, спросил я.
— Боевой шляп! — ответил он.
Однако на другой же день снова принялся ворчать на нас с Сергеем.
— Кушаит и спят, потом опять ишо кушаит, болтает... А мы далжны яво мяс, котлет, молоко таскать, лошадь пасти. Зачем мне-то нужен такой байрам? [1] Лучше в роту пойду, фашист стрелять стану. Баста! Суляшь биткан! [2]
Ворчание свое Сабир заключил крепкими, редко употребляемыми в татарском языке словами.
— Ты что сказал, Сабир? — спросил я.
— Нисява! Иди к шорту!
— Знаешь, друг, ты нам надоел со своими причитаниями,— проговорил Сергей.
— Надоел, так искай другой денщик!
— Опять причитания? — строго посмотрел на него Сергей.
— Он не причитаниями занимается, а ругается скверно!
Тут я не выдержал и обрушил столько звучных и сочных слов на татарском языке, что у Сабира от удивления отвисла челюсть, узкие глазки округлились. Он никак не ожидал такого поворота.
— Сегодня же скажу начальнику штаба, чтобы он написал приказ и отправил тебя в роту.— Я рассердился не на шутку.
— Зачем такой сердитый? Ты татарин, да? — Не закрывая расширенных глаз, он резким толчком ладони сдвинул на затылок летную, с голубым околышем, пилотку.— Он — татарин!
— Нет, я русский.
— Татарин! Так разговариваит!
Я попытался объяснить ему, что вырос среди татар и у меня там много друзей:
— Но не было таких, чтобы так скверно ругались.
— Латно, земляк, прости, болше не буду,— тихим, виноватым голосом проговорил Сабир.
— Ты забываешь, что он командир, лаешься, лезешь с разными дурацкими поучениями и упреками. Надоело нам! — проговорил Сергей.
— Конешно, командир... Хм...— Сабир поскреб за ухом.— Если бы хоть фуражка была, какой есть у нашего командира полка, товарищ Гришин. С кренделем тут! — Сабир шлепнул себя по пилотке. Молоток и серп есть, а тут шляп... Вот у нас там, в селе, тоже и русские жили, мечеть была и церковь. Когда все в колхоз записались, палнамоченный приехал, собрание созывал и говорит: «Мы вам даем семенной материал пшеница, а у вас складывать яво некуда. Один наротный опиум надо закрывать... Что закроем, церковь или мечеть?» Татары кричат, что надо закрывать церковь, а русские — давай мечеть. Яралаш такой пошел, никакого парядка нету.