Вдруг чья-то тень заслонила ей свет солнца, врывавшийся под навес. Подняв глаза, она увидела перед собой дядюшку Итиэля и с ним молодого римлянина.
– Не смущайся, дочь моя, – начал старик, – я привел сюда нашего гостя, чтобы показать ему твою работу!
– Ах, дядя, посмотри на меня! Разве я могу показаться кому-нибудь в таком виде? – воскликнула Мириам, протягивая вперед свои мокрые руки и испачканное глиной платье.
– Смотрю и ничего решительно не вижу! – сказал старик. – Разве что-нибудь не ладно?
– Я тоже смотрю и восхищаюсь! – сказал Марк. – Хорошо было бы, если бы мы чаще заставали женщин за таким прекрасным занятием.
– Ты смеешься, господин, – возразила Мириам, – возможно ли восхищаться полузаконченной работой новичка в деле искусства? Тем более тебе, видавшему лучшие произведения великих греческих мастеров, о которых я слыхала!
– Клянусь троном Цезаря, госпожа, – воскликнул он искренним тоном, – хотя я сам не художник, но самый выдающийся художник нашего времени Главк не создал бы подобного бюста!
– О, конечно! – улыбаясь, сказала Мириам. – Главк помешался бы, увидев его!
– Да, от зависти! Но скажи мне, что ты делаешь с этими произведениями искусства? – и он указал рукой на целый ряд работ, расставленных на полке под навесом.
– Я продаю их желающим, или, вернее, дяди мои продают их, а вырученные деньги идут на бедных!
– Не будет ли нескромно с моей стороны спросить, за какую цену вы их продаете?
– Иногда путешественники давали мне по серебряному сиклю, а однажды, за группу верблюдов с арабом-проводником, я получила целых три сикля!
– Один сикль! Три сикля! О, я куплю их все! Нет, это просто грабеж! Ну, а этот бюст, что он стоит?
– Это не для продажи, – сказала Мириам, – это мой скромный дар дяде или, вернее, дядям, которые хотят поставить этот бюст в своей зале совета!
Вдруг счастливая мысль озарила Марка.
– Я пробуду здесь несколько недель, – сказал он, – не согласишься ли ты, госпожа, исполнить мой бюст в эту самую величину, и что это может стоить?
– О, это будет стоить дорого, очень дорого, – отвечала девушка, – мрамор здесь стоит много, да и резцы изнашиваются… Это стоило бы очень дорого (она говорила так потому, что не знала даже, что ей можно спросить)!.. – Это будет стоить… 50 сиклей… Да, 50 сиклей! – повторила она неуверенно.
– Я не богатый человек, – воскликнул Марк, – но охотно дам двести сиклей!
– Двести! – пробормотала Мириам. – Нет, это безумие!
Я не могу, не смею взять такой суммы… после того ты, господин, вправе будешь сказать, что попал к разбойникам, которые ограбили тебя… Нет, если мои дяди разрешат мне принять этот заказ и у меня хватит времени, я постараюсь сделать все, что могу, за 50 сиклей, но только я должна сказать тебе, господин, что тебе придется просидеть немало часов, чтобы получилось хоть слабое сходство с моим изображением!
– Пусть так! Но как только я снова попаду в какую-нибудь цивилизованную страну, я доставлю тебе столько заказов, что твои нищие превратятся в состоятельных людей.
А пока я к твоим услугам, начинай, госпожа, сейчас же, если тебе угодно!
– Я не имею разрешения, а без этого не смею приступить к такой работе!
– Это дело должно быть предложено на обсуждение совета кураторов, которым принадлежит право решить, может ли она исполнить твое желание, – вмешался Итиэль. – А пока я не вижу ничего предосудительного в том, что моя племянница начнет моделировать из глины твой бюст, который, в случае отказа совета в своем согласии, можно будет уничтожить!
– Благодарю тебя, почтенный Итиэль, за твое разрешение. Где прикажешь мне сесть, госпожа? Ты увидишь, я буду для тебя самой послушной моделью!
– Сядь здесь, господин, и смотри вот сюда, в мою сторону, если тебе будет благоугодно. Ну, вот так!
И сеанс начался.
VII. МАРК И ХАЛЕВ
На другой день Итиэль, согласно своему обещанию, предложил на обсуждение совета вопрос, можно ли позволить Мириам исполнить заказ римского центуриона. Ессеи, по обыкновению, долго совещались по поводу всего, что касалось их возлюбленной питомицы, но наконец разрешение приступить к работе было получено, при условии, однако, что сеансы будут проходить не иначе, как в присутствии трех старейших братьев ессеев, в том числе престарелого учителя Мириам.
Таким образом, когда Марк явился в назначенный Итиэлем час в мастерскую, он застал там седобородых старцев в белых одеждах, а позади их темную фигуру Нехушты с приветливо улыбающимся лицом. При появлении Марка старцы поднялись со своих мест и поклонились ему, на что и он отвечал низким, почтительным поклоном, затем приветствовал Мириам.
– Скажи мне, госпожа, эти почтенные отцы ожидают своей очереди служить тебе моделями, или же это критики? – спросил римлянин.
– Это критики, господин! – сухо ответила девушка, снимая сырой холст с глыбы сырой глины и принимаясь за работу.
Так как старички сидели все трое в ряд в глубоких креслах, стоявших вдоль у задней стены в глубине мастерской и вставать со своих мест считали неудобным, то следить за ходом работы им было невозможно. А между тем из-за привычки, подобно всем ессеям, вставать до зари, старичков в этот жаркий полдень, в тени навеса, невольно клонило ко сну, и вскоре все трое заснули крепким, блаженным сном.
– Посмотрите на них, – сказал Марк, – какой прекраснейший сюжет для любого художника!
Мириам сочувственно кивнула головой и, взяв три куска глины, проворно слепила портреты трех спящих старцев и, когда те проснулись, показала им свою лепку. Добродушные старички от души рассмеялись.
Каждый день сеансы повторялись тем же порядком, и славные старички-кураторы каждый раз засыпали, так что молодые люди, в сущности, оставались наедине. Ничто не мешало их взаимному обмену мыслей и чувств. Марк рассказывал молодой художнице о войнах, в которых принимал участие, о странах, которые он имел случай посетить, о различных народах, их нравах и обычаях; девушка же передавала ему различные подробности из своей жизни среди ессеев. Наконец, разговор их коснулся вопроса религий. Марк имел случай ознакомиться со многими различными верованиями как западных, так и восточных народов; и все они, по-видимому, не удовлетворяли его, не внушая большого уважения. Тогда Мириам решилась изложить ему, как умела, главные основы своей религии – новой религии, христианства, о котором в то время непосвященные имели лишь смутное представление.
– Все, что ты говоришь, госпожа, кажется мне прекрасным! – отвечал Марк. – Но объясни же мне, как примирить это учение с требованиями жизни? Эта твоя христианская вера чиста и высока по смыслу своего учения. Но почему-то все народы в одинаковой мере ненавидят и презирают христиан, да и какой смысл верить в этого Распятого, который обещал всем верующим в него воскресить их в последний день? В чем тут отрада религии?
– Это ты поймешь, господин, когда все остальное изменит тебе!
– Да, ты права, госпожа. Эта ваша христианская религия, религия тех, кому все остальное в жизни изменило – религия несчастных, обездоленных. Но теперь будем говорить о чем-нибудь более веселом, вопросы о вечности мне представляются туманными: кроме вечной красоты искусства, я не знаю пока ничего, вечного!
В этот момент престарелый учитель Мириам пробудился и протер глаза.
– Подойди сюда, великий учитель мой, – воскликнула Мириам, – помоги твоей неопытной ученице справиться с этим капризным изгибом линии губ!
– Дочь моя, Мириам, когда-то я был искусен в этом деле, – отвечал старец. – Но теперь я простой каменщик, а ты – гениальный архитектор. У меня было дарование, у тебя – божественный талант! Не мне помогать тебе!
Тем не менее, старик подошел к бюсту и с восхищением залюбовался работой девушки.
– Да, – добавил он, – тут вот, как сама ты говоришь, что-то не совсем верно… Но попробуй сделать вот так… Нет, нет, я не возьму резца из твоих рук, сделай сама… Видишь, теперь прекрасно!.. О, дитя, теперь не тебе у меня учиться!..
– Не говорил ли я. что ты гениальна в своем искусстве, госпожа! – воскликнул Марк.
– Ты, господин, говоришь много, и я боюсь, что очень многое из твоих слов не согласно с твоими мыслями. Но теперь, прошу тебя, не говори вовсе: я хочу изучить твои губы!
И работа продолжалась некоторое время в полном безмолвии.
Не всегда, однако, сеансы проходили в разговорах. Иногда Мириам принималась петь вполголоса, а когда заметила, что голос ее приятен молодому римлянину и действует убаюкивающим образом на старичков, стала петь часто. Кроме того, она рассказывала сказки и легенды Иорданских рыбаков, и Марк слушал ее с видимым удовольствием. Иногда ее сменяла старая Нехушта, и тогда молодые люди жадно внимали ее полудиким сказаниям о далекой и знойной Ливии, о кровавых потехах пустыни и чудесах белой и черной магии.
Так проходили эти часы работы, и дни следовали за днями счастливой чередой.
Но не для всех эти дни казались светлыми днями тихого счастья, для Халева это были бурные дни жгучей ревности, зависти и ненависти. Он готов был в любой момент вонзить нож в сердце блестящего молодого римлянина. И Мириам поняла это, поняла, что горе тому человеку, который полюбится ей. Теперь она боялась его. Да, боялась Халева, особенно боялась за Марка, хотя, в сущности, этот молодой римлянин был для нее ничем в это время, но она знала, что Халев думал иначе. В последнее время она редко видала Халева, но последний находил средство узнавать до мельчайших подробностей все, что делала Мириам или молодой центурион, который не раз говорил ей, что куда бы он ни пошел, где бы ни был, везде и всюду он встречает этого красивого странного юношу, которого она назвала «друг Халев».
Однажды во время сеанса, когда гипсовый слепок был уже готов, и Мириам работала над мрамором, Марк сказал ей:
– Я имею сообщить тебе новость, госпожа. Теперь я знаю, кто убил того плута еврея. Это твой друг Халев, как доказывают свидетельские показания!
Мириам невольно содрогнулась, так что резец выпал у нее из рук.
– Шш! – сказала она, оглядываясь на спящих кураторов.
В этот самый момент один из них начал просыпаться. – Ведь они еще не знают об этом? – шепотом спросила она, наклонившись к Марку.
Он отрицательно покачал головой и казался изумленным.
– Я должна поговорить с тобой об этом деле, только не здесь и не теперь! – тем же торопливым шепотом сказала она в то время, как Нехушта, как нельзя более кстати, уронила какой-то сосуд с металлическими инструментами.
Шум этот разбудил и двух остальных кураторов, но Мириам уже успела шепнуть:
– В моем саду, час после заката, калитка будет не заперта!
– Хорошо! – ответил Марк. – Но, боги, что это за шум?
Друг Нехушта, ты потревожила своей неосторожностью сон наших уважаемых кураторов, хотя, впрочем, на сегодня сеанс, кажется, кончен? – добавил он, обращаясь к Мириам.
– Я не буду задерживать тебя долее теперь! – отметила она, и сеанс был закончен.
Солнце уже зашло, и мягкий лунный свет залил всю окрестность. Олеандры, лилии и нежный цвет апельсиновых деревьев наполняли воздух нежным благоуханием. Кругом все стихло, разве только кое-где лаяла собака, да вдали завывал одинокий голодный шакал.
Марк явился минут за десять до назначенного времени и, найдя калитку незапертой, вошел в сад. Вдоль высокой каменной стены, служившей оградой, шел длинный ряд деревьев, где царила густая тень. Середина же сада, сравнительно открытая, была освещена луной. Крадучись, точно кошка за намеченной добычей, пробрался и Халев за спиною Марка в сад, и, скрываясь в тени деревьев, притаился у стены.
Марк ожидал назначенного свидания, не помышляя о том, что ему могла грозить опасность. Вон там, впереди, мелькнуло белое платье, и молодой римлянин сделал несколько поспешных шагов навстречу молодой девушке и ее неизбежной спутнице, Нехуште. Теперь они были достаточно далеки от Халева, так что он, хотя и мог ясно различить их фигуры и движения, но разговора, который происходил шепотом, не мог расслышать.
– Господин, – начала Мириам, глядя на римлянина своим ласковым, спокойным взглядом, напоминавшим покойную синеву небес, – прости, что я потревожила тебя в такой необычный час!
– Полно, госпожа Мириам, я всегда рад тебе служить! – отвечал сотник. – Да не называй господином, а зови Марком, это будет мне много приятнее!
– Дело в том, что эта история с Халевом…
– Пусть бы все духи ада побрали этого Халева, что, как я полагаю, вскоре должно случиться!
– Вот этого-то именно и не должно случиться! – сказала Мириам. – Мы сошлись здесь для того, чтобы поговорить о Халеве! Скажи же, господин Марк, что ты узнал о нем?
Марк рассказал, что нашлись свидетелей из окрестных жителей, которые видели сам факт убийства, и заявил, что, в силу долга, он должен арестовать Халева.
Мириам стала тогда просить пощадить его. Но римлянин ревниво заметил, что он видит, как Халев любит Мириам, и спросил, не отвечает ли она взаимностью. Мириам пылко запротестовала против такого предположения, и смягченный сотник уступил ее мольбам.
Между тем подслушивавший разговор Халев не расслышал ни слова; до него доносился только смутный шепот двух голосов, но зато ни один жест, ни одно движение обоих не укрылось от его ревнивого взгляда. Нет сомнения, он присутствовал при страстном свидании влюбленных. Ему казалось, что сердце разорвется в груди его от ревнивой злобы; он готов был сейчас же броситься на римлянина и тут же, на месте, убить его. Но, минуту спустя, чувство благоразумия и самосохранения взяло верх: он хотел убить, но не быть убитым! Если он убьет римлянина, Нехушта, эта старая кошка, подкупленная римским золотом, вонзит ему свой неразлучный нож в спину! Тогда Мириам достанется кому-нибудь другому, а он не получит никакого удовлетворения. Так рассуждал Халев, не спуская глаз с освещенной луною площадки сада.
Вот они расстались, и Мириам, не оглядываясь, исчезла в дверях дома. Марк, точно в полусне, прошел мимо еврея так близко, что чуть не коснулся его. Только Нехушта оставалась неподвижно на том месте, где стояла, точно в глубоком раздумье. Халев, крадучись, последовал за Марком, скрываясь в тени деревьев. В десяти шагах от калитки сада Мириам была в стене другая калитка, ведущая в сад странноприимного дома. В тот момент, когда сотник обернулся, чтобы запереть за собой калитку, перед ним, точно из-под земли, выросла какая-то человеческая фигура.
– Кто ты? – спросил римлянин, отступив на шаг, чтобы лучше разглядеть своего посетителя.
Халев между тем переступил через порог калитки и запер ее за собой на засов.
– Я – Халев, сын Гиллиэля, и хочу говорить с тобой!
– Какое же ты имеешь дело до меня, Халев, сын Гиллиэля? – спросил Марк.
– Дело на жизнь и смерть, Марк, сын Эмилия? Мы оба любим одну девушку. Я видел все! Обоим нам она принадлежать не может, а я рассчитываю, что со временем она должна стать моей, если только мой глаз и рука не изменят мне сегодня. Из этого, полагаю, ясно, что один из нас должен умереть сегодня!
Тщетно Марк усовещивал его, пылкий еврей оставался непоколебим в своем намерении. Тогда сотник принял вызов. Драться решили на коротких мечах.
С минуту соперники стояли друг против друга. Римлянин гордо и смело ждал нападения, зорко следя за малейшим движением своего противника: еврей же присел, как тигр, готовящийся к нападению, выжидая удобного момента. И вот с тихим, коротким криком Халев кинулся на Марка с сверкавшими дикой яростью глазами, но Марк проворно отскочил в сторону в тот момент, когда удар готов был поразить его, и меч Халева запутался в складках его плаща, а Марк, поймав его, возвратил удар, но, опасаясь нанести юноше серьезную смертельную рану, направил удар на руку и отсек ему один из пальцев руки, поранив остальные – Халев выронил свое оружие. Тогда Марк, наступив ногою на меч противника, обернулся к нему, проговорив:
– Юноша, ты сам того хотел! Это тебе урок, и ты до самой смерти не забудешь его. Ну, а теперь иди!