В течение зимы не произошло каких либо заметных перемен в положении Фаэнцы. Правда, был случай, когда небольшой отряд сумел под покровом ночи
спуститься в крепостной ров. Забросив на стену веревочные лестницы, солдаты полезли наверх, надеясь без шума перебить стражу и открыть ворота.
Но их уже ждали. Внезапно в ров полетели горящие факелы и с ближних башен грянули смертоносные орудийные залпы.
Подхватив раненых, папские гвардейцы бросились прочь, а те, что успели пробраться в город, были схвачены и казнены.
Между тем праздники в Чезене следовали один за другим. Казалось, что герцог совсем забыл о войне, попусту растрачивая время и деньги в кутежах
со своими соратниками. Эти молодые аристократы не пропускали ни одного карнавала в округе, о чем с явным неодобрением упоминает составитель
«Diario Cesenate» note 23. Безымянный летописец находил особенно предосудительным участие его светлости в сельских празднествах, проходивших в
окрестных деревнях с Рождества до Крещения. Более того, переодетый герцог не только ел и пил вместе с простолюдинами, но и не отказывался
выступить в состязаниях силачей и борцов. Вероятно, это были великолепные зрелища, и легко представить досаду какого нибудь деревенского
геркулеса, повергнутого наземь холеным городским красавцем, белоручкой с золотисто каштановыми кудрями. Но эти руки, не знавшие иных
инструментов, кроме гусиного пера, меча и копья, без видимого напряжения разгибали железную подкову.
Тем временем папа прилагал все усилия, чтобы застраховать Чезаре от возможных неудач в летней кампании. Святой отец считал, что осада Фаэнцы
провалилась вовсе не из за плохой погоды – он возлагал вину на дерзкого ослушника Джованни Бентивольо, чьи солдаты позволили малолетнему
Манфреди сохранить власть и отстоять город. Свое мнение римский папа красноречиво и обстоятельно изложил в письме королю Людовику,
покровительство которого до сих пор обеспечивало независимость Болоньи.
Конечно, Бентивольо скоро узнал об этих жалобах и понял, какие опасности ожидают его. Или папа отлучит его от церкви – тогда он, Джованни
Бентивольо, может быть изгнан собственными подданными, или французский король откажется от союза с Болоньей – в этом случае последует вторжение
войск Борджа. Страх перед потерей трона оказался сильнее родственных чувств, и Бентивольо отозвал войска из Фаэнцы.
Впрочем, это не принесло ему покоя. Хитрый Александр продолжал свои сетования, живописуя христианнейшему королю происки болонцев и весь вред,
причиненный ими планам апостолического престола. В конце концов Людовик посоветовал несчастному Бентивольо не раздражать святого отца и смягчить
его гнев какой нибудь дополнительной уступкой. В действительности же Александр, развивая всю эту интригу, от души веселился.
Чезаре был прекрасно осведомлен о происходящем. В начале февраля, перенеся свою штаб квартиру в Имолу, он отправил к Бентивольо посла с
требованием сдать крепость Кастель Болоньезе. Пойти на такое унижение болонский правитель не хотел и не мог. Кастель Болоньезе, главный
стратегический центр его владений, располагалась на пересечении важнейших дорог и прикрывала подступы к самой Болонье. Поэтому Бентивольо
предложил компромисс, горячо надеясь, что Валентино не решится начать новую войну, оставив у себя в тылу непокоренную Фаэнцу. Никак не
затрагивая вопрос о крепости и не отвечая ни да ни нет, он выразил готовность снабдить потрепанную боями и непогодой армию герцога всеми
необходимыми припасами и снаряжением.
Это был верный ход. Чезаре удовлетворился предложенным выкупом, а папа сменил гнев на милость и даже поблагодарил Бентивольо за щедрую помощь
своему возлюбленному сыну.
Когда герцог находился в Имоле, Италию облетел слух о некой мелодраматической истории, связанной с его именем. Речь шла о похищении одной
знатной дамы, Доротеи Караччоло. Она гостила у герцогини Урбинской, а затем поехала домой, в Венецию. Какие именно приключения пережила в пути
прекрасная Доротея, доподлинно неизвестно, но в Венецию пришла тревожная весть – будто испанцы из армии Валентино остановили ее карету, перебили
слуг и увезли красавицу в неизвестном направлении. Передавали, что это беззаконное дело осуществилось по приказу герцога.
«Донесения» Капелло уже получили в Венеции достаточную известность, и никакое новое обвинение в адрес Чезаре не казалось после них невероятным.
Муж Доротеи, Джанбаттиста Караччо, кинулся в сенат Республики, требуя восстановить справедливость и покарать наглого похитителя. Вся история
выглядела настолько дерзкой, что сенат направил в Имолу специального посла, мессера Маненти. К нему присоединились французский представитель де
Тран (он решил завернуть в Имолу проездом из Венеции в Рим) и капитан Ив д'Аллегр.
Начало переговоров не предвещало ничего хорошего. Убежденный в виновности Чезаре, Маненти в самой резкой форме потребовал немедленного
освобождения пленницы. Герцог же был не из тех, кто терпит угрозы. Однако, ко всеобщему удивлению, высокомерная речь посла не вызвала у нею ни
ярости, ни раздражения. Прежде всего Чезаре поклялся, что ни словом, ни делом не участвовал в похищении, хотя и слышал о нем. Он может лишь
предположить имя виновника – Рамирес, в прошлом – командир одного из его отрядов, действительно находившийся в Урбино и пылко влюбившийся в
даму, о которой говорил мессер Маненти. Рамирес оставил службу и скрылся, но будет найден и понесет примерное наказание. В заключение, сохраняя
серьезный и благожелательный тон, герцог заверил присутствующих, что подозрения на его счет совершенно беспочвенны – женщины Рима и Ромаиьи к
нему весьма благосклонны, и он находит их общество достаточно приятным, чтобы не помышлять о похищении венецианок.
Приводя рассказ об этом своеобразном дипломатическом инциденте, Сануто прибавляет, что французский посол был очарован остроумием, манерами и
внешностью герцога. Теперь уже де Тран стал заверять своего венецианского коллегу в явной нелепости их первоначального подозрения.
Но невиновность Чезаре Борджа, будь она подлинной или мнимой, не могла утешить оскорбленного мужа Доротеи. Джанбаттиста Караччоло по прежнему
осаждал сенат письменными и устными жалобами, и его усилия в конце концов увенчались определенным успехом: выяснилось, что пропавшая красавица
находится в каком то монастыре, но где именно – неизвестно. И тут дело приняло совершенно неожиданный оборот: Доротея прислала в Венецию
жалобное письмо, в котором умоляла правительство Республики и самого дожа не об освобождении из рук похитителей, а о защите от собственного
супруга. Только жестокость последнего вынудила ее искать спасения за стенами монастыря; она готова принять постриг и навсегда удалиться от мира,
лишь бы не возвращаться к нелюбимому мужу.
Караччоло вызвали в сенат и ознакомили с письмом. С негодованием отвергнув любые намеки на жестокое обращение с женой, он заявил, что нисколько
не сомневается в ее добродетели и не понимает причин ее страха. После долгой переписки и препирательств Доротея все таки вернулась в Венецию,
но, по видимому, так и не сумела обрести счастья в семейном кругу. В хронике Сануто есть упоминание о том, что много позднее, в июле 1504 года,
она снова взывала к властям, прося разрешение покинуть Караччоло и возвратиться к своей матери.