Полнокровие и тучность
покойного вкупе с римской жарой уже сделали свое дело, и началось разложение. Носильщики изощрялись в остроумии, потешаясь над обезображенным
трупом человека, поцеловать туфлю которого они сочли бы за великую честь всего три дня назад.
Когда стемнело, плотники привезли в часовню гроб. Здесь разыгрался последний акт трагического фарса – оказалось, что распухшее тело не влезает в
свой последний тесный приют. Гроб был не только узок, но и короток; чтобы поместить в нем покойного, пришлось снять с его головы митру
первосвященника, заменив ее куском старого ковра. Паника, царившая в городе, заставила людей утратить последние остатки человечности и стыда. Ни
кардиналы, ни епископы, никто из духовных лиц не пришел прочитать молитву и проводить в последний путь Родриго де Борджа. В темноте, не зажигая
свечей, рабочие втиснули тело папы в гроб и, заколотив крышку, поспешно предали его земле.
Тревожная ночь опустилась на Рим. Двери домов и дворцов были крепко заперты, и тишину нарушали лишь мерные тяжелые шаги солдат – ландскнехты
герцога патрулировали город.
Новый страшный слух, подобно степному пожару, уже успел обежать римлян. Передавали, будто смерть папы не была естественной – Александр VI умер
от яда; этим то и объяснялось быстрое разложение трупа. Но все же мысль о Борджа в роли жертвы преступления казалась слишком парадоксальной,
чтобы в таком виде укорениться в народной молве. Возникали предположения, строились догадки; вспомнился среди прочего и ужин у Андриано да
Корнето (кардинал все еще не оправился от болезни). Так постепенно сложился сюжет умопомрачительной драмы, вполне удовлетворявшей вкусам
общества. Предполагалась следующая цепь событий.
Действие первое. Желая завладеть богатствами кардинала да Корнето, папа решает спровадить его преосвященство на тот свет, применив свое
излюбленное средство – знаменитый белый порошок, яд Борджа. По поручению отца герцог Валентино подкупает одного из слуг на вилле Корнето – тот
должен всыпать отраву в кувшин с вином и своевременно наполнить им кубок кардинала.
Действие второе. Слуга, приготовивший смертоносное питье, отнесся к порученному делу с чисто итальянской беспечностью – он ставит кувшин на стол
и куда то уходит, нимало не интересуясь дальнейшим. Тем временем начинают съезжаться гости.
Действие третье. Папа тучен, после знойного дня его мучает жажда. Он просит вина, и ничего не подозревающий кравчий наливает ему из кувшина с
ядом. В этот момент входит герцог. Не зная, какое вино отравлено, он, конечно, предпочитает пить то же, что и отец; как ни странно, роковой
кувшин не имеет примет, известных самим злодеям. Таким образом, судьба сталкивает обоих Борджа в яму, вырытую ими для кардинала Корнето.
Эту занимательную историю предлагают читателям Гвиччардини, Джовио и целый ряд других летописцев. Следует заметить, что и здесь наибольшую
осведомленность о тайных кознях Борджа проявляют, как всегда, именно те авторы, которые не были – и не могли быть – знакомы ни с одним
непосредственным участником событий. Мы снова видим в этом ряду венецианца Паоло Капелло, одарившего мир столь красочным и подробным описанием
обстоятельств смерти герцога Гандийского и Альфонсо Арагонского. Не остался в стороне и Пьетро Мартире д'Ангьера. Он по прежнему не покидал
Испании, но «не имел и тени сомнения» в истинных причинах всех римских коллизий, связанных с кончиной Александра VI. В письме д'Ангьеры,
датированном десятым ноября 1503 года, содержится первое законченное изложение версии самоотравления.
Д'Ангьера не обошел вниманием и болезнь Чезаре.
Д'Ангьера не обошел вниманием и болезнь Чезаре. Приходится допустить, что он, сидя в Бургосе, с поразительной отчетливостью видел все
происходящее в герцогских покоях в Риме. Ведро с ледяной водой, облегчавшее лихорадочный жар больного, претерпело под бойким пером истинно
волшебную метаморфозу – оно превратилось в мула со вспоротым брюхом. По словам дона Пьетро, герцог, в соответствии со своими зверскими
наклонностями, искал исцеления в кровавой ванне – утробе свежеубитого животного.
Однако такое скучное, бесполое существо, как мул, плохо сочеталось с образом свирепого воителя, и народная фантазия быстро переделала смирную
подседельную скотину в молодого быка. Этот вариант выглядел тем естественнее, что приводил на ум сразу две яркие параллели: родовой герб Борджа
и подвиги Чезаре на цирковой арене. А венцом исторической клеветы стало творение некоего французского писателя. Широкими, сочными мазками, с
чисто галльским воодушевлением он набрасывает картину, по сравнению с которой кажутся детской забавой даже черные мессы аббата Гибура: Чезаре
Борджа набирается сил, погрузившись по шею в дымящееся бычье чрево. Предоставим же слово этому плодовитому автору:
«Cet homme de meurtres et d'inceste, incarne dans l'animal des hecatombes et des bestialites antiques en evoque les monstrueuses images. Je
crois entendre le taureau de Phalaris et le taureau de Pasiphae repondre de loin par d'effrayants mugissements, aux cris humains de ce
bucentaure» note 38.
Так – уже посмертно – писалась история болезни герцога Валентино. Семенам лжи, посеянным врагами еще при жизни Борджа, предстояло плодоносить не
одну сотню лет.
Глава 29. ПИЙ III
Будучи прикованным к постели, Чезаре Борджа страдал не только от лихорадки. Мысль о собственном бессилии жгла и иссушала его не меньше, чем
бурлившая в крови болезнь. Наверное, в те дни он впервые почувствовал, что ни богатство и хитрость, ни ум и отвага не помогут тому, от кого
отвернулась судьба. Впоследствии, беседуя с Макиавелли, герцог признался, что давно уже разработал план действий на случай смерти отца – план, в
котором учел и предусмотрел всех и все, кроме одного обстоятельства: собственной болезни. Почва ушла у него из под ног в тот самый момент, когда
требовалось максимальное напряжение и душевных, и физических сил, чтобы в изменившейся обстановке сохранить свое прежнее положение.
Изменилось и отношение союзников. Венеция и Флоренция вполне отдавали себе отчет в том, что поддержка Франции в действительности касается лишь
церковного государства и его главы, но не герцога Валентино. Обе республики предоставили деньги и солдат Гуидобальдо да Монтефельтро, и уже
двадцать четвертого августа он водрузил свое знамя в Сан Лео. Рамирес, оборонявший город, отступил к Чезене, а не успевшие скрыться сторонники
Борджа в Урбино один за другим шли на виселицы и на плахи. Опираясь на отряды флорентийских наемников, Якопо д'Аппиано отвоевал Пьомбино, в то
время как Джанпаоло Бальони, без боя вытеснив войска герцога из Маджоне, уже двигался к Камерино. Вителли возвратились в свое родовое гнездо –
Читта ди Кастелло. Заняв город, они протащили по улицам позолоченного бычка – это символизировало изгнание Борджа. К концу августа окончание
владычества герцога над Романьей стало очевидным. А Рим бурлил, и в любой день мог начаться стихийный штурм ватиканских стен.
Но тяжело больной, преданный союзниками, всеми ненавидимый герцог не собирался сдаваться. Воин до мозга костей, Чезаре мечтал не о покое, а о
продолжении борьбы.