Император вскоре решил, что его место — рядом со страдающими людьми, и отправился, сопровождаемый охраной, в город. Его лицо и руки покрывали сажа и копоть, но он, улыбаясь, успокаивал взволнованных погорельцев, давал им разные советы, подбадривал малодушных и гладил по головке плачущих детей. Многих он посылал в собственный сад, располагавшийся на другом берегу Тибра. Все публичные государственные здания возле Марсова поля были подготовлены к приему беженцев. Иногда, впрочем, возникали досадные недоразумения, К примеру, один весьма пожилой сенатор никак не хотел оставлять свой дом, опасаясь лишиться каких-то семейных реликвий и статуэток богов, и никак не мог уразуметь, отчего это вооруженные преторианцы обещают разобрать по камешку его замечательное жилище.
К несчастью, постоянно дул такой сильный ветер, что искры перелетали через искусственно созданные пустыри, которые должны были помешать распространению огня.
Тяжелая работа, продолжавшаяся несколько суток кряду, так изнуряла пожарных, что многие из них падали от усталости и мгновенно засыпали, чтобы проснуться объятыми пламенем, незаметно подобравшимся к ним во сне.
Пожар приближался к Субуре, и ее вполне можно было бы спасти, если бы не Тигеллин, решивший в первую очередь озаботиться судьбой старых деревьев в собственном саду. Солдаты занялись владениям главного преторианца, а огонь тем временем охватил множество высоких деревянных домов Су-буры. Люди, уверенные, что пожар, бушевавший целых пять дней, уже затухает, безмятежно отдыхали, и многие, особенно обитатели верхних этажей, попросту не успели выскочить на улицу. Сотни, а может быть, и тысячи горожан сгорели заживо.
По Риму поползли всяческие слухи. Многие уверяли, будто Нерон самолично приказал спалить свою столицу. Утверждение это было вздорным, однако же немедленно отыскались свидетели, «собственными глазами видевшие» солдат, поджигавших факелами дома. Все были в таком смятении и так измучены усталостью и бессонными ночами, что кое-кто даже поверил в известие о пришествии христианского Мессии.
Конечно, никто не осмеливался передавать Нерону этот бред, но сплетни все-таки достигали его ушей, и только навыки актерского мастерства позволяли императору сохранять видимое спокойствие. Пожар еще не был погашен, а он уже созвал лучших римских архитекторов, чтобы обсудить с ними планы новых построек. Нерон не забывал и об обеспечении преторианцев пищей, и о том, что людей, потерявших все свое имущество, надо ободрять и утешать. Он каждый вечер ходил по городу, и каждый вечер до него доносились угрожающие крики, которые делались все громче; а иногда в Нерона и его спутников летели камни.
Император, глубоко обиженный несправедливыми упреками в сознательном уничтожении Рима, грустно улыбался и покачивал головой:
— Бедняги, они, наверное, сошли с ума!
Возвратившись после одной из таких прогулок к себе в сады Мецената, Нерон приказал пустить в акведуки воду, хотя это и означало обречь на засуху уцелевшие от пожара кварталы города.
Я тут же поспешил в зверинец и велел служителям наполнить водой все бывшие под рукой сосуды. Кроме того, я распорядился убить наших животных, если в деревянном амфитеатре вдруг вспыхнет пожар. Не мог же я допустить, чтобы хищники, обезумевшие от огня, беспрепятственно бродили по разрушенному городу, пожирая его несчастных обитателей, оставшихся без крыши над головой! У меня болели от дыма глаза и ныли обожженные ладони, и мне казалось, что Рим уже не возродится.
Едва я уехал из зверинца, как Сабина отдала приказ, полностью противоречащий моему: ни в коем случае — под угрозой смерти — не трогать зверей.
Впервые за много дней я крепко заснул в эту ночь, но был разбужен гонцом, присланным за мной Нероном.
Я шел по горящему городу, прикрыв лицо смоченным водой лоскутом ткани (чтобы легче было дышать), и в голове моей неотвязно вертелась мысль о наступлении конца света. Я отлично помнил пророчества христиан и философов-греков о том, что все сущее когда-нибудь сгинет в огне.
По дороге мне встретилось множество пьяных — и орущих во всю глотку, и что-то тихо бормочущих себе под нос. Среди них были и женщины, громко распевавшие гимны богам. На одном из перекрестков я столкнулся с помешанным, который принялся
подавать мне какие-то таинственные знаки и требовать, чтобы я немедленно раскаялся во всех своих грехах — ибо Мессия уже в Риме.
Нерон, сам не свой от нетерпения, ожидал нас в башне Мецената. К моему удивлению, я заметил на нем желтую хламиду и венок певца, а в руках стоявшего поодаль Тигеллина — императорскую лиру.
Итак, Нерону срочно понадобилась публика, и он разослал гонцов ко всем именитым римлянам, остававшимся в городе. Также он велел созвать едва ли не несколько тысяч преторианцев, которые пока ели и пили в свое удовольствие, с удобством расположившись на мягкой садовой траве.
Далеко внизу пылали городские кварталы — точно сияющие острова в море тьмы, — и огромные столбы дыма, казалось, достигали звездного неба.
Нерон не мог больше ждать.
Звенящим голосом он проговорил:
— Перед вами открывается зрелище, не виданное прежде ни одним смертным. Нынче сам Аполлон явился ко мне во сне, и, когда я проснулся, у меня родились божественные, чудесные строки. Сейчас я спою вам песнь, посвященную гибели великой Трои. Я уверен, что стихи эти переживут столетия и навеки прославят меня как замечательного поэта.
Глашатай громко повторил его слова, и Нерон взял в руки лиру. Было очень тесно, ибо каждый старался подойти к цезарю как можно ближе. И вот Нерон тронул струны и запел. Его сильный голос заглушал шум пожара и был слышен даже в окрестных садах. Он пел и пел, и слуга подсказывал ему строфу за строфой, записанные накануне; однако Нерон то и дело добавлял новые строки, и писарь трудился без устали.
Я неплохо знал театральный репертуар и потому не мог не заметить сходства произведения Нерона со многими известными пьесами. Наверное, истинное Вдохновение действительно рождает строки, близкие или почти неотличимые от высших поэтических образцов.
Его пение длилось уже больше двух часов, и жезлы центурионов ходили по спинам солдат, не давая утомленным преторианцам заснуть.
Зрители громко твердили, что им раньше не доводилось слышать такого изумительного пения. Во время антракта они неистово хлопали в ладоши и кричали, что будут рассказывать об этом событии своим детям и внукам.
Мне захотелось было спросить у Нерона, не сошел ли он с ума. Мне казалось, что только умалишенный мог выбрать для выступления такой трагический момент. Но потом я подумал, что цезарь, как видно, был так глубоко уязвлен несправедливыми упреками, что решил дать выход своим чувствам, спев перед верными друзьями и храбрыми преторианцами.
Наконец император умолк. Отдышавшись и откашлявшись, он высморкался и вопросительно поглядел на нас. Мы хором стали убеждать его поберечь свой божественный голос, и Нерон кивнул, соглашаясь. Багровый от напряжения и радости, он пообещал нам продолжить выступление следующей ночью.
Повсюду виднелись языки пламени и клубы пара: водопровод действовал, и потоки воды заливали тлеющие руины.
Особняк Туллии был совсем рядом, и я направился туда, мечтая хоть немного соснуть. Об отце я не беспокоился, зная, что его дом расположен в безопасном месте; я полагал, что старик все еще не вернулся из загородного поместья, — иначе он наверняка бы присутствовал на выступлении Нерона.