Все они в сопровождении встречавших их дворян вскоре оказались у неё в комнате. Кое как сдерживая слезы радости, она, наконец, сумела произнести:
— Жестокий! Сколько горя вы мне доставили!
Он же со счастливым лицом лишь по-рыцарски склонил перед ней голову и стал на колено. Тут графиня подала ему руку, приглашая встать. И лишь у одного из присутствовавших этот жест не вызвал удовольствия. То был Кадур. Ведь она забыла и о своем обещании, и о нем самом! Эта мысль жгла ему сердце, сердце восточного человека. И когда Орфиза направилась к двери, провожая Монтестрюка, он тоже направился за нею. Тут она, наконец, заметила его.
— А, это ты, — произнесла она, — ты, значит, тоже вернулся… Ну, тем лучше.
И она прошла мимо. Рассеянный взгляд, незначительное слово — вот все, что заслужил он своей преданностью! Ему припомнилась та минута, когда под ним упала смертельно раненная лошадь, потом другая, когда палач заставил встать его на колени… Что значат они перед этим последним ударом! Принести себя в жертву и не один раз — и остаться незамеченным! Нет, это невыносимо!
Простояв неподвижно несколько минут, араб, тяжело вздохнув, нашел в себе все-таки силы двинуться с места и направиться искать Югэ.
Ему посчастливилось: он заметил его, когда тот входил в дом, где располагался Колиньи. Араб почувствовал, что его место сейчас — рядом с Монтестрюком. Он быстро направился следом за ним.
Колиньи уже знал о прибытии Югэ и с нетерпением ждал его. Поэтому, когда сияющий и торжествующий Югэ вошел к нему, он встретил его с распростертыми объятиями.
— Позвольте, граф, — начал Монтестрюк, — быть может, сражение начнется весьма скоро, и нам нельзя терять ни минуты, чтобы изменить позицию всей армии, ибо она известна великому визирю не хуже самого Монтекюкюлли. Он может захватить нас врасплох завтра же.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Приготовьтесь к худшему.
— Да говори же, наконец
— Извините… я волнуюсь… это не просто…
— Хорошо, я жду.
— Ну, вот, я хочу сказать, что из рук такого человека, как Ахмет Кьюперли, нельзя вырвать пленника, не оставив там частицы самого себя… Своей жизнью я обязан предательству. Некто, знавший наши секреты, вынужден был выдать их, в качестве цены за мою жизнь…
— Кто?
— …Он думал, что действует благоразумно… Он принадлежит мне… Поэтому я беру все на себя. Если нужен виновный для военного суда, пусть все падет на меня.
Колиньи замер от неожиданности. Такого он никак не ожидал. Худшей ситуации он не мог себе представить.
Наступила тягостная пауза. В этот момент, всеми правдами и неправдами прошедший охрану, вошел в комнату Кадур. Он выступил вперед, отстранив Югэ, и произнес:
— Если тут есть виновный, то это только я. Однажды этот человек освободил меня от рабства. В тот день я сказал себе, что вся моя кровь принадлежит ему. Еще вчера он готовился к смерти. Для его спасения оставалось только одно средство. Даже если бы я убил Ахмета Кьюперли — а я мог это сделать — этого было бы недостаточно. Я сообщил этому турку все наши секреты, и моего господина освободили и отдали мне. То, что я сделал вчера, я сделал бы и сегодня, и завтра. Теперь возьмите мою голову, если хотите. Что же касается выданных мною сведений…
Араб остановился и передохнул. Видно было, что говорить ему было трудно. По-видимому, признание в предательстве давалось ему нелегко. А может, что ещё было у него на душе или… Но Кадур взял себя в руки и продолжил:
— Сегодня эти сведения ещё мало значат. Пока великий визирь двинет свои войска, они перестанут быть правдивыми. У нас целая ночь впереди. Этого достаточно, чтобы сделать их лживыми.
У Колиньи вырвался вздох облегчения. По-видимому, то же произошло и с Монтестрюком. Лишь лицо араба сохраняло каменное выражение.
— Ты прав, — наконец, произнес Колиньи. — Кажется, тебя зовут Кадуром?
— Да.
— За твой поступок деньги — не награда. Чего ты хочешь?
— Ничего.
— Так не годится, — ответил Колиньи. Не только по нашим, но и по вашим законам. Думаю, я прав? — обратился он к Монтестрюку.
— Несомненно, граф.
Колиньи взял лежавший на столе между бумагами богато украшенный турецкий кинжал, подаренный ему в Париже графом Строцци.
— Вот, — произнес он, — возьми этот кинжал в память о нашей сегодняшней встрече. Здесь главное не драгоценные камни, а лезвие: оно из Дамаска и не выдаст.
Кадур взял кинжал.
— Благодарю, — ответил он, заткнул кинжал за пояс и повернул к выходу.
Колиньи посмотрел ему вслед, затем произнес:
— Если бы я был королем и кто-либо оказал мне такую услугу, я бы назначил его главнокомандующим или велел расстрелять.
И взяв Монтестрюка за руку, продолжил:
— Теперь рассказывай, что ты там видел. Говорят, что тебя толкнуло к ним воспоминание о легендарных событиях из древнего героического прошлого?
Югэ подробно рассказал графу все сведения о турецкой армии, какие он сумел добыть, будучи в тылу противника. Выслушав его Колиньи нахмурил брови.
— Да это настоящая снежная лавина! — воскликнул он.
— Эта лавина, накатывалась на нас, тащит за собой двести орудий. Через пару дней она доползет до нас.
— А у нас лишь горсточка воинов против нее.
Колиньи вытер лоб.
— Пойдем к Монтекюкюлли.
13. Мрачные мысли
Главнокомандующий, которому император Леопольд вверил последнюю армию для защиты империи, принял графа Колиньи и Югэ немедленно. Он внимательно выслушал Монтестрюка, который не стал скрывать проступка своего араба.
— Если бы Кьюперли ничего не узнал, я бы тоже ничего не узнал — хладнокровно заявил Монтекюкюлли. — Значит, мы квиты. Теперь победит тот, кто лучше воспользуется сведениями. С Божьей помощью, надеюсь, это буду я.
И он стал излагать свои соображения, как лучше воспользоваться сведениями Югэ и составить план действий, направленных на воспрепятствование проникновению турок в Германию.
Главнокомандующий попросил точнейшего описания всех сведений о вражеской армии. Все это Югэ доложил ему устно, и Монтекюкюлли тут же сумел сделать нужные выводы.
— Ясно, что Кьюперли — поток, а я плотина. Если плотина будет прорвана, погибнет не только германская империя, но, возможно, и весь христианский мир. Что ж, будем укреплять плотину.
Он задумался, положив палец на разложенную на столе карту.
— Смотрите, — продолжал он, — вот вот где мы столкнемся, на этом месте. Здесь, как видите, река описывает дугу. Здесь же возвышаются стены монастыря св. Готгарда. вы знаете, что Кьюперли, шедший вверх по левому берегу Дуная, вдруг переменил направление и, надеясь опередить нас, спешит теперь к Раабу.
Монтекюкюлли снова замолк, видимо, что-то обдумывая. Колиньи и Монтестрюк напряженно следили за ним. Наконец, он заговорил:
— Если Кьюперли перейдет Рааб, Вена потеряна. Наверняка он знает, что брод находится у Сакельсберга, и постарается пройти именно там. Здесь-то я и буду ждать его. Эта вооруженная толпа турок огромна, но главную опасность представляют лишь янычары и африканские наемники.
— И артиллерия, — добавил Югэ, — двести пушек — это сила!
— Когда вы состаритесь, молодой человек, вы узнаете, что от пушек больше грома, нежели вреда.
— Я всегда буду гордиться тем, что услыхал это от вас, граф.
— У вас, Колиньи, лучшие войска, — продолжал Монтекюкюлли, — и я надеюсь на них и на вас, как на себя.
— Вы абсолютно правы, граф.
— И все же ввиду труднейшей задачи, которую нам предстоит разрешить, мне необходимо быть уверенным, что каждый, кто находится под моим началом, будет мне слепо повиноваться.