В этот миг солнечный диск достиг каменного порога и стал подниматься над ним, словно всплывая со дна прозрачного океана, наполненного мельчайшими бриллиантовыми пузырьками. Твердые пальцы Тилькуате уперлись Роке в подбородок, запрокинули назад голову, и он увидел над собой ярко освещенный грубый лик каменного идола, богато изукрашенный драгоценными камнями и литыми золотыми накладками. Роке почувствовал, как его глаза заливает теплая соленая влага, но в тот же миг страшный удар под ребра обрушил все это великолепие в холодную непроницаемую тьму. Тело Роке обмякло, колени подогнулись, он рухнул на плиту и уже не почувствовал, как нож Тилькуате разрубает его ребра, как сильная рука проникает в его внутренности, сжимает горячее, еще бьющееся сердце и, вырвав его из упругой жилистой сумки в недрах грудной клетки, швыряет к подножию истукана.
Глава 2
Первым услышал стук копыт Бачо, да это было и немудрено, ведь он один из всех четверых лежал на дороге, широко раскинув руки и плотно прижавшись ухом к растрескавшейся от жары земле. Повод уздечки был намотан на его руку и для крепости завязан узлом вокруг запястья, так что даже если бы лошадь вдруг вздумала потянуться к пучку серой, ломкой от сухости травки на обочине дороги, хозяин потянулся бы следом за ней, раздирая рубаху и штаны об острые выступы окаменевшей на солнце глины. Эти выступы сохраняли свою крепость даже сейчас, после холодной ночи, сбросившей на почву избыток воздушной влаги, мелким перламутровым бисером сверкающей на колючих лепешках опунций и словно подернувшей терракотовые складки земли тончайшей серебристо-пепельной вуалью.
Но глаза Бачо и трех его спутников не могли насладиться живыми прелестями этого пустынного утра по причинам, о которых было сказано выше; сок молочая, фонтанами брызнувший из разрубленных Тилькуате стеблей, выжег глаза не только всадникам, но и их лошадям, наполнявшим прохладный утренний воздух жалобным разноголосым ржанием. Ночью, когда острая боль прошла и путники перестали с перепугу беспорядочно палить из револьверов в жаркую, режущую глаза тьму, Бачо первым вспомнил о старом индейце и Роке, скакавшим впереди отряда.
— Роке? Черная Змея? Куда вы запропастились, сто чертей вам в глотку?! — проорал он в черную пустоту после того, как на его призывы отозвались все остальные участники ночной вылазки. Все, кроме Роке и старого индейца.
— Ловко эти подонки от нас избавились, — мрачно заметил Мигель, как бы подводя итог самым худшим подозрениям всех присутствующих.
— Сучьи дети! — выругался Висенте, выпуская из рук поводья своей лошади в надежде на то, что природное чутье выведет ее к человеческому жилью.
Остальные последовали его примеру и, прикрыв незрячие лица пропыленными пончо, в полной темноте двинулись по тропе, пролегавшей среди густых зарослей кактусов и сухих, густо утыканных шипами кустов с мелкими мясистыми листочками. Впрочем, лошади, чьи глаза были также выжжены едким соком молочая, часто сбивались с узкой извилистой тропинки, и тогда острые крепкие шипы насквозь пробивали рукава курток и плотную ткань пончо. Острые, как сталь, колючки так глубоко ранили лица и локти слепых путников, что к тому времени, когда они достигли открытой местности, их одежда набрякла кровью и тяжелыми складками давила на измученные плечи. Но никто не жаловался и не стонал; все четверо не раз попадали в самые скверные переделки и привыкли стойко переносить любую боль.
— Я слышал, что от этой слепоты есть средство, — сказал Годой, когда густые колючие заросли остались позади.
— Да-да, — подхватил Мигель, — Розина должна знать, это ее африканские предки привезли в наши края эту ядовитую заразу и высадили на подходах к горам, чтобы защитить свои убежища от охотников за беглыми рабами! А тот, кто владеет ядом, должен знать и противоядие! Розина — дочь беглого раба, она должна знать!
Ободренные этой мыслью, всадники слегка пришпорили коней, и те потрусили вперед, чутьем держа направление и безошибочно находя копытами выжженную утрамбованную дорогу. И лишь когда лошадь Бачо провалилась в сурковую норку и едва не сломала бабку, наездник спешился, потоптался на месте и, несколько раз потянув ноздрями прохладный утренний воздух, опустился на колени и припал ухом к земле.
— А ловко эта парочка избавилась от лишних ртов, — начал было Висенте, воспользовавшись остановкой.
— Не столько ртов, сколько глаз и ушей, — подхватил Годой.
— И когда они успели сговориться? — пробормотал Мигель. — Мы же глаз с них не спускали до того, как нарвались на этот чертов молочай!..
— Кончайте трепать языками, из-за вас я ни черта не слышу! — зло рявкнул Бачо, прижимая к дороге истерзанное колючками ухо.
Висенте и Годой затихли, и только Мигель, отъехав чуть поодаль, продолжал облегчать душу, шепотом моля Святую Деву даровать им исцеление и вслед за этим посылая страшные проклятия на головы Роке и Тилькуате.
— Раздерем конями ублюдков! — шипел он, брызгая слюной. — Привяжем над муравьиными кучами! Вырвем ноздри калеными щипцами! Исцели нас. Матерь Божья, и мы избавим Тебя от лишних хлопот, сами покараем этих подонков так, как они того заслуживают!
— Тихо! — вдруг услышал он сдавленный от волнения возглас Бачо. — Кто-то скачет!
Всадники замерли, а Годой осторожно сполз с седла, опустился на колени и тоже припал к земле рядом с Бачо.
— Верно! — шепотом воскликнул он. — Мы спасены!
Годой вскочил на ноги и повернул голову в ту сторону, откуда должен был появиться всадник-избавитель.
— А если это те двое? — забеспокоился Мигель, разворачивая морду своей лошади туда, откуда уже явно доносился приближающийся стук копыт. — Они же перестреляют нас как кроликов…
Он положил ладонь на рукоятку револьвера и, проведя пальцем по отверстиям барабана, обнаружил в гнездах всего два патрона. «Да, — подумал он, — если стрелять на звук — маловато…»
— Я слышал только одного всадника, — сказал Бачо.
— Один конь, — подтвердил Годой, — четыре копыта, на левой задней подкова слегка разболталась, пора перековывать, пока не слетела…
— Даже если это кто-то из них, — рассуждал Висенте, — скажем, Роке, то что мешало ему перестрелять нас ночью, когда мы были слепы, как новорожденные котята?
— Не знаю, чужая душа — потемки, — буркнул Мигель, поворачивая барабан и устанавливая капсюль против бойка.
— Остается только предположить, что ночью он забыл это сделать от волнения, — ехидно процедил Висенте, — а на рассвете вспомнил и решил вернуться, чтобы покончить с этим делом.
— Сейчас мы все узнаем, недолго осталось, — вздохнул Бачо, вдевая ногу в стремя и резким рывком вбрасывая в седло свое крепко сбитое тело. К тому времени, когда невидимый всадник показался из-за скалы, он успел набить пустые гнезда револьверного барабана тяжелыми латунными патронами, взвести курок и низко припасть к лошадиной холке, чтобы оставить пулям незнакомца как можно меньше уязвимых мест. Годой и Висенте спрыгнули с коней, укрылись за лошадиными боками и, крепко упершись ногами в землю, выставили поверх седел вороненые стволы.
Ждать и в самом деле пришлось недолго; стук копыт внезапно затих, потом невидимая лошадь тонко заржала, очевидно, поднявшись на дыбы, а когда ржание смолкло, в рассветной тишине отчетливо прозвучал насмешливый голос всадника.
— А не много ли стволов на одного одинокого путника? — весело крикнул он, позвякивая стременами и, очевидно, перемещаясь так, чтобы в него трудно было прицелиться.