Тут нет его вины. Я размышляла над этим и в конечном счете поняла, что сама его спровоцировала. Правда, мне было всего пятнадцать лет. Впрочем, он не пошел до конца. Я тогда этого не знала. Я поняла это гораздо позднее.
С мужчинами мне не везло. Именно с мужчинами, потому что я никогда не водилась со своими одногодками. Может, я была и не права? Они меня не интересовали.
Какое это теперь имеет значение!
Видишь ли, мое великое открытие заключается в том, что я ни разу ничего ни для кого не сделала. Я винила в этом другую сторону. Потом мало-помалу я начала задавать себе вопросы.
Даже когда мне случалось проявлять щедрость, это было так, как будто я смотрелась в зеркало, чтобы видеть, как я делаю красивый жест.
Почему же мне не удается закончить письмо? Мне кажется, что не хватает чего-то главного, я не сказала тебе того, что действительно имеет значение.
Когда я начала, мне казалось, что это будет просто, что от меня требуется лишь одно: дать волю своему перу, не утруждая себя при этом особыми раздумьями.
Поймешь ли ты? Мне бы хотелось, чтобы понял. Хотя я этого и не узнаю.
Уничтожь письмо. Не показывай его ни папе, ни маме. В конце концов, оба они сделали то, что могли.
В последующие часы, Боб, я буду много думать о тебе, о твоем спокойствии, о твоей доброй и светлой улыбке. Ты - уравновешенный парень, который знает, чего он хочет, и добьется этого.
Ты женишься. У тебя будут дети. Вот только хочу надеяться, что ты не останешься в "Двух липах". Мне думается, что сменявшие там друг друга жизни оставили после себя давящую атмосферу.
Ну да ладно! Я снова отвлекаюсь. Пора кончать. Крепко-крепко целую тебя в обе твои чуть колючие щеки, старина Боб. Очень скоро ты снова будешь улыбаться, и даже больше того, ты будешь закатываться своим звонким смехом.
Твоя глупая сестра Одиль".
Он долгое время сидел с листками в руках, не двигаясь. Услышав шаги на лестнице, он сунул их в карман.
- Боб, обед подан.
Она не говорила "мсье", так же как, обращаясь к его сестре, не говорила "мадемуазель". По сути дела, это она их вырастила, и у них тоже с совсем раннего возраста вошло в привычку обращаться к Матильде на "ты".
- Отец спустился?
- Сейчас же половина первого.
- А мать?
- За столом.
Он подошел к ним и, склонившись своим длинным и тощим телом, поцеловал их обоих в лоб. У него было одно из тех как бы развинченных туловищ, которые производят впечатление акробатической гибкости.
- А что, твоя сестра не спускается?
- Ее нет в комнате.
- Она сказала, куда пошла?
Его мать, с очень темными волосами, была в домашнем халате из голубого шелка. Она докуривала сигарету, прежде чем приняться за закуски. Она курила с раннего утра до позднего вечера, и к концу дня у нее из-за этого дрожали пальцы.
У отца волосы были седыми, почти белыми, что подчеркивало молодость его лица.
- Она мне ничего не сказала, но оставила записку.
У Марты Пуэнте были почти черные глаза, острый взгляд.
- Ты не хочешь показать ее нам?
- Кажется, я ее разорвал. Там просто сообщалось, что она уезжает в Париж и предпочитает не оставлять своего адреса.
- Ты слышал, Альбер?
- Когда она уехала?
- Насколько я понимаю, вчера вечером, экспрессом в восемнадцать тридцать.
- Думаешь, она была одна?
- По-моему, да.
- Не скрывается ли за этой историей какой-нибудь мужчина?
- Мне так не кажется.
Отец, не говоря ни слова, сидел, уставившись в свою тарелку.
- Такое все же невозможно себе вообразить! - воскликнула Марта Пуэнте пронзительным голосом. - Чтобы девушка, которой только-только исполнилось восемнадцать, взяла и вот так просто уехала, ничего не сказав своей семье! А деньги у нее есть?
- Думаю, она откладывала то, что получила на Рождество и на день рождения.
- Она не называет дату своего возвращения?
- Нет.
- У меня - это в голове не укладывается. Если бы я рассказала своим приятельницам, они бы подумали, что мы за семья такая.
Она повернулась к мужу.
- Ну а ты, конечно же, ничего не говоришь. Ты ешь!
- А что я могу сказать?
- Все равно что, но не оставайся таким безучастным. Все ж таки речь идет о нашей дочери.
- Знаю.
- Я вот думаю: а не следует ли нам сообщить в полицию?
- От этого было бы мало проку. Если она захотела исчезнуть...
- Что ты называешь "исчезнуть"?
- Ну, строить свою жизнь без нас.
- А почему, хотела бы я знать?
- Вероятно, потому, что ей надоело.
- Что надоело?
- Ну, не знаю. Она молодая. Идет прямо...
Конец обеда за овальным столом, где напротив Боба так и остался неубранным прибор его сестры, протекал в молчании. Не успев еще проглотить последний кусок, Марта Пуэнте уже закурила сигарету, а ее муж встал, вздыхая, как будто это было тяжелым физическим упражнением.
В действительности помимо своей утренней прогулки в парке Мон-Репо он не занимался никакими физическими упражнениями, а вино "Доль" не представляло собой лечебного курса для похудания. Он направился к себе наверх. В этом доме вместе только ели, а затем каждый уединялся в своей келье.
- Ты уходишь? - спросил Боб у матери.
- Нет. Мы собираемся на бридж здесь, в четыре часа.
Именно этому посвящала она большую часть своих дней. У нее были приятельницы, которые приходили в "Две липы", или, когда наступал ее черед, она ходила к ним. Сначала подавали чай с сухим печеньем, затем, около половины шестого, дамы принимались за виски.
- Ты не знаешь, она взяла с собой что-нибудь? - спросил Альбер Пуэнте, взявшись за ручку двери.
- Я не увидел синего чемодана, который ей подарили на последнее Рождество. Еще нет ее несессера с туалетными принадлежностями.
- А одежда?
- Кажется, все на месте, нет только ее пальто из верблюжьей шерсти. Она никогда не хотела его носить. Считала, что оно чересчур нарядное.
- Я не стану ничего говорить о ее отъезде своим приятельницам, - сказала Марта. - Ни к чему, если все начнут судачить об этом уже сейчас. Ведь не сегодня-завтра она, конечно же, вернется.
- Не думаю, - возразил Боб.