- Почему бы и нет, поскольку операция была удачная и температура у него нормальная. Хотите пройти к нему?
Пьер Ле Кленш лежал один в маленькой, оклеенной моющимися обоями палате, где царила влажная жара. Он смотрел, как Мегрэ приближался к нему, и светлые глаза его были спокойны.
- Видите, все сделано как нельзя лучше. Через неделю он встанет на ноги. Правда, может быть, будет хромать, потому что сухожилие в бедре оказалось порванным. И ему придется быть осторожным. Оставить вас наедине?
Поразительно! Накануне сюда привезли бездыханное тело, окровавленное, грязное, и можно было поклясться, что в нем не оставалось даже искры жизни. А теперь Мегрэ видел белоснежную постель, лицо, правда, немного осунувшееся, немного бледное, но такое спокойное, какого он никогда не видел у Ле Кленша.
Может быть, поэтому Мегрэ колебался? Он ходил взад и вперед по палате, остановился у двойной рамы окна, откуда был виден порт и траулер, где суетились люди в красных свитерах.
- У вас хватит сил поговорить со мной? - внезапно проворчал Мегрэ, повернувшись к кровати. Ле Кленш слегка кивнул.
- Вы знаете, что официально я не имею отношения к делу? Мой друг Жориссан попросил доказать вашу невиновность. Я это сделал. Вы не убивали капитана Фаллю.
Комиссар глубоко вздохнул. Потом, чтобы поскорей со всем покончить, прямо перешел к своей теме:
- Скажите мне правду о событиях третьего дня рейса, то есть о гибели Жана Мари.
Мегрэ избегал смотреть в лицо раненому. Он набивал трубку, чтобы чем-нибудь заняться, и, так как молчание длилось слишком долго, он негромко начал:
- Это было вечером. На палубе стояли только вы и капитан Фаллю. Вы были вместе с ним?
- Нет.
- Капитан прогуливался возле кормовой надстройки?
- Да. Я только что вышел из своей каюты. Он меня не видел. Я наблюдал за ним, так как чувствовал что-то ненормальное в его поведении.
- Вы тогда еще не знали, что на борту есть женщина?
- Нет. Я думал, он потому так тщательно закрывает свою дверь, что держит у себя контрабандные товары.
Голос у Ле Кленша был усталый. Но он стал громче, когда радист произнес:
- Это самая ужасная вещь, какую мне приходилось видеть, господин комиссар. Кто его выдал? Скажите мне.
И он закрыл глаза, как закрыл их, когда собирался пустить себе пулю в живот, выстрелив из кармана.
- Никто. Капитан, должно быть, прогуливался в нервном состоянии, не проходившем у него со времени отплытия. Но кто-то ведь оставался у штурвала?
- Рулевой. Он не мог видеть нас: было темно.
- И тут явился юнга...
Ле Кленш прервал его и приподнялся, ухватившись руками за шнур, подвешенный к потолку, чтобы ему легче было двигаться.
- Где Мари?
- В гостинице. Приехал ее отец.
- Чтобы увезти ее. Да, это хорошо. Надо, чтобы он ее увез. И главное, пусть она не приходит сюда.
Он разгорячился. Голос его стал глуше, говорил он отрывисто.
Чувствовалось, что у него поднимается температура. Глаза его заблестели.
- Не знаю, с кем вы уже говорили. Но теперь я должен сказать все. - Он волновался, и так сильно, что можно было принять его слова за бред. - Это неслыханно! Вы не знали мальчишку.
- Это неслыханно! Вы не знали мальчишку. Худой как щепка, и при этом одет в куртку, скроенную из старой штормовки отца. В первый день он боялся, плакал. Потом... Как бы это сказать? Стал мстить, делал всякие глупости.
Это понятно в его возрасте, правда? Вы знаете, что значит "дрянной мальчишка"? Таким он и был: два раза я заставал его, когда он читал письма, которые я писал своей невесте. И он нахально заявлял мне: "Это твоей шлюхе?" В тот вечер... Я думаю, что капитан расхаживал взад и вперед, потому что слишком нервничал и не мог заснуть. Море довольно сильно волновалось. Время от времени волны перекатывались через борт и обливали железо палубы. Но все-таки это был не шторм. Я находился от них метрах в десяти. Расслышал только несколько слов, но видел их фигуры.
Мальчишка наскакивал на него, как петух, смеялся. А капитан втянул шею в воротник куртки, засунул руки в карманы. Жан Мари говорил со мной о "моей шлюхе". Наверное, он так же шутил и с Фаллю. Голос у него был пронзительный. Я помню, что расслышал такие слова: "А если я скажу всем, что..."
Я эту фразу понял только потом. Он разузнал, что капитан прячет у себя в каюте женщину. И был очень этим горд. Он хорохорился. Он был злой, сам того не сознавая.
И тогда случилось вот что: капитан размахнулся, чтобы дать ему пощечину. Мальчишка, очень верткий, увернулся от удара, крикнул что-то - наверное, снова пригрозил рассказать...
А рука Фаллю ударилась о ванты. Он, наверное, сильно ушибся. Гнев душил его. Басня о льве и комаре... Он забыл всякое чувство собственного достоинства. Погнался за мальчишкой. А тот вначале убегал, смеялся, а потом пришел в панику.
Кто бы случайно ни появился на палубе, всякий мог услышать, разом узнать все. Фаллю обезумел от страха. Я видел, как он схватил Жана Мари за плечи, но вместо того чтобы держать его, толкнул вперед.
Вот и все. Бывают такие роковые случайности. Голова его ударилась о кабестан. Я услышал пугающий звук, глухой удар. Череп...
Ле Кленш провел руками по лицу. Он был смертельно бледен, по лбу его струился пот.
- В эту минуту волна хлынула на палубу, так что капитан склонился над совершенно мокрым телом. В тот же миг он увидел меня. Я, конечно, забыл спрятаться. Я сделал несколько шагов вперед. Успел еще увидеть, как тело мальчишки скорчилось, потом застыло - движение, которого я никогда не забуду. Убит! И как глупо! А мы смотрели, не понимая, не в силах принять то ужасное, что совершилось.
Никто ничего не видел и не слышал. Фаллю не смел дотронуться до мальчишки. Я ощупал ему грудь, руки, треснувшую голову. Крови не было.
Раны тоже. У него просто раскололся череп.
Мы оставались там, быть может, минут пятнадцать, не зная, что делать, понурые, с оледеневшими лицами, и брызги порой хлестали нас по лицу.
Капитан стал другим человеком. Казалось, он надломился. Наконец он заговорил ровным, бесстрастным голосом:
- Экипаж не должен узнать правду. Иначе дисциплине конец.
И он в моем присутствии поднял мальчишку. Надо было сделать только одно движение. Послушайте, я помню, как он большим пальцем начертил ему крест на лбу. Тело, унесенное морем, два раза ударилось о судно. Мы оба все еще стояли в темноте. Не смели смотреть друг на друга. Не смели говорить.
Мегрэ раскурил трубку и крепко сжал черенок зубами.
Вошла медсестра. Оба они посмотрели на нее такими отсутствующими глазами, что она смутилась и пролепетала:
- Нужно смерить температуру.