Примерно спустя час Кэтрин пошла в свою комнату. Она спала в противоположном от Салли крыле дома. Раздевшись, она отправилась в халате в ванную и приблизительно четверть двенадцатого вернулась; когда закрывала дверь, ей послышалось, что по.лестнице вверх подымаются Херн и Рискоу, но она в этом не уверена. До того времени она не видела и не слышала Салли.
Тут Кэтрин замолкла, Далглиш ждал терпеливо, но со все растущим интересом. В углу кабинета в полной тишине сержант Мартин перелистнул страницу блокнота, искоса глянув на шефа. Может, он ошибается, но у старика уже начало покалывать в пальцах.
– Слушаю, мисс Бауэрз, – безжалостно торопил Далглиш.
Свидетельница храбро продолжала:
– Боюсь, что эта часть моего рассказа может показаться вам весьма странной, но тогда мне казалось все естественным. Как вы понимаете, сцена перед ужином поразила меня. Я не могла поверить, что Стивен и эта девчонка помолвлены В конце концов, не он предал огласке новость, и на какое-то мгновение мне даже показалось, что он вообще не делал ей предложения. Ужин, как вы можете себе представить, прошел ужасно, потом все вели себя так, будто ничего не произошло. Конечно, Макси никогда не выдают своих чувств, но миссис Рискоу ушла с Херном, и не сомневаюсь, они отвели душу – все обсудили и придумали, что можно предпринять. Но никто не сказал мне ни слова, хотя в каком-то смысле это больше всего касалось меня. Я думала, миссис Макси поговорит со мной после того, как ушли двое гостей, но потом поняла, что она не намерена этого делать. Когда я поднялась к себе в комнату, мне стало ясно, что, если я ничего не предприму, то и никто палец о палец не ударит. Не могла я просто лежать у себя всю ночь, не узнав все до конца. Я должна выяснить правду. Само собой напрашивалось – спросить у Салли. Я думала, если нам с ней поговорить с глазу на глаз, я все улажу. Понимала, что уже поздно, но у меня оставался один-единственный шанс. Я пролежала какое-то время в темноте, но, приняв решение, я включила свет и посмотрела на часы. Без трех минут двенадцать. Мне в моем состоянии показалось, что не так уж поздно. Надела халат, взяла карманный фонарик и отправилась к Салли. Ее дверь была заперта, но свет в комнате горел – пробивался из замочной скважины. Я постучала в дверь и тихонько позвала ее. Дверь очень плотная, вы, верно, заметили, но она должна была услышать меня, потому что я тут же уловила, как щелкнула задвижка, свет в замочной скважине погас – она, видно, встала подле нее. Я постучала и снова позвала ее, но сомнений не было – она не собиралась пускать меня; и я пошла к себе. По пути я вдруг поняла: во что бы то ни стало я должна повидать Стивена, я не могла представить себе, что лягу, ничего не узнав. Я думала – он, наверное, ждет меня, хочет поделиться, обо всем рассказать, но самому прийти ко мне неловко. И вот я свернула от своей двери к его. Свет был погашен, я тихо постучала и вошла. Мне казалось, что стоит мне только увидеть его, и все уладится.
– И что же? – спросил Далглиш. Время бодрой уверенности кончилось.
В ее некрасивых глазах была боль, ошибки быть не могло.
– Его не было там, инспектор. Кровать была постелена на ночь, но его не было. – Она попыталась было вести себя как прежде и улыбнулась ему вымученной, Неестественной улыбкой. – Теперь-то я знаю, что он сидел у Боукока, но тогда это меня подкосился:.
– Представляю себе, – мрачно согласился Далглиш.
Спокойствие начало покидать ее, только когда Далглиш принялся неторопливо задавать вопросы, касающиеся помолвки ее сына. Но и тут – скорее раздражение, чем страх изменили ее голос. Далглиш понимал, что вежливые извинения, которыми он предварял обычно щекотливые вопросы, не сработают, уж лучше прямые вопросы.
И он спросил в лоб:
– Как вы отнеслись, мадам, к помолвке мисс Джапп и вашего сына?
– Это вряд ли продлилось бы долго так что не стоит употреблять столь определенное слово. Меня удивляет, что вы тратите время на такие вопросы, инспектор. Вы и сами должны понимать – крайне неодобрительно.
Что ж, она вполне откровенна, подумал Далглиш. Но что еще она могла сказать? Вряд ли кто-то поверил бы, что она обрадовалась этой помолвке.
– Даже если ее чувство к вашему сыну было искренним?
– Я готова отдать ей должное – она притворилась, причем вполне убедительно что она искренна. Но какое это имеет значение? У них ничего общего. Ему пришлось бы воспитывать чужого ребенка. Это испортило бы ему карьеру, а через год они возненавидели бы друг друга. Да и с чего бы им ужиться? Ни одна девушка с характером не допустит, чтобы к ней относились с высокомерием, а у Салли характерец дай боже хотя она предпочитает не показывать его. К тому же не понимаю, на какие деньги они бы жили. У Стивена – жалкие заработки. Конечно же, я не одобрила эту так называемую помолвку. А вы бы пожелали такого брака собственному сыну?
На какое-то мгновение Далглишу показалось, что она знает. Обычный, почти банальный аргумент, к которому прибегла бы любая мать, попавшая в аналогичную ситуацию. Вряд ли она могла представить себе, какой эффект произведут ее слова. Интересно, что бы она сказала, если бы он ответил: «У меня нет сына. Мой сын и его мать умерли через три часа после того, как он появился на свет. У меня нет сына, который мог бы жениться – сделав удачный или неудачный выбор»? Он представил себе, как это покоробило бы миссис Макси – докучать ей откровенничанием в подобные минуты, ведь горе его – давнее, личное, не имеющее ровным счетом никакого отношения к случившемуся. Он быстро ответил:
– Нет, я тоже бы не хотел. Простите, что отнял у вас сколько времени, задавая вам вопросы на такую личную тему. Но вы, без сомнения, понимаете ее важность.
– Естественно. С вашей точки зрения, в ней заключен мотив преступления для нескольких людей, в том числе и для меня. Но ради того, чтобы избежать какого-либо осложнения, не совершают убийства. Я согласна, я готова была на все, чтобы помешать этому браку. Собиралась на следующий день переговорить со Стивеном. Не сомневаюсь, мы смогли бы сделать что-нибудь для Салли, не принимая ее в лоно нашей семьи. Надо ограничивать притязания такого сорта людей.
Внезапная горечь, прозвучавшая в последнем предложении, отвлекла даже сержанта Мартина – он перестал автоматически строчить и поднял голову. Но если миссис Макси поняла, что сказала слишком много, она не усугубила своей ошибки, сказав еще больше. Точно акварельная картинка, рекламирующая туалетную воду или мыло, подумал Далглиш. Даже низкая ваза с цветами на письменном столе, словно поставленная между ними ловкой рукой фотографа, подчеркивала ее аристократизм. «Портрет английской леди в домашней обстановке, – подумал он. – Интересно, во что она превратится, попав в лапы шефа, если дело дойдет до этого, или попав в лапы присяжных?» Даже его воображение, привыкшее находить злой умысел в самых неожиданных местах, в том числе и в аристократических кругах, не могло с легкостью совместить миссис Макси и убийство. Но ее последние слова говорили сами за себя.
Он решил на время оставить тему женитьбы и сосредоточился на других аспектах доследования. Снова он перешел к обсуждению вечернего горячего питья. Перепутать кружки было невозможно. Кружка из веджвудского голубого фарфора, найденная у постели Салли, принадлежала Деборе Рискоу. Молоко оставили на плите. Печь была с массивными боковыми плитами, топилась углем.