- Его имя Поль Чапин, он написал несколько книг. Название этой "Черт побери деревенщину". Он окончил Гарвард в 1912 году. Паралитик. Здесь
подробно описывается, как он поднимался на свидетельское место, волоча изуродованную ногу, но не сказано - которую.
Вулф поджал губу.
- Правильно ли я понял, что "паралитик" - это просторечие, и что ты употребил это слово как метафору, вместо "калека" или "хромоногий"?
- Я ничего не знаю о метафорах, но "паралитик" в моем кругу слово всем понятное.
Вулф вздохнул и стал подниматься с кресла.
- Благодарение Богу, - ворчливо сказал он, - время избавляет меня от твоих дальнейших аналогий и противоречий.
Часы на стене показали без одной минуты четыре - его время идти в оранжерею.
Встав, он одернул края жилета, но, как обычно, не сумел полностью закрыть обтянутый ярко-желтой рубашкой живот и двинулся к двери.
На пороге он остановился.
- Арчи!
- Да, сэр.
- Позвони Марджеру, пусть он сегодня же пришлет мне экземпляр книги Поля Чапина - или как его там? "Черт побери деревенщину".
- Возможно, что он не сможет этого сделать, так как книга изъята из продажи вплоть до вынесения судебного решения.
- Ерунда! Поговори с Марджером. Для чего существуют запрещения, как не для популяризации литературы?!
Он направился к лифту, а я сел за свой стол и потянулся к телефону.
Глава 2
На следующее утро, в субботу, после завтрака, в течение какого-то времени я поморочил себе голову с каталогом растений, а потом направился
на кухню изводить Фрица.
Вулфа, конечно, нельзя было ждать внизу ранее одиннадцати часов. Он был в оранжерее среди десяти тысяч орхидей, выстроенных рядами на
скамьях и попках.
Вулф сказал мне однажды, что орхидеи - это его наложницы: неблагодарные, дорогостоящие, паразитические и весьма темпераментные красавицы.
Скрещивая особи разной формы и расцветки, он доводил их до совершенства, а потом кому-нибудь отдавал. Он ни разу не продал ни одного цветка. Его
терпение и изобретательность в сочетании с опытностью Теодора Хорстмана приводили к потрясающим результатам и создали оранжерее на крыше
известность в кругах людей, резко отличавшихся от посетителей, интересы которых сосредотачивались на конторе внизу.
В одиннадцать часов я возвратился в кабинет, пытаясь притвориться, что у меня найдется занятие, если я его поищу. Но в отношении
притворства дело у меня обстоит неважно. Я думал о том, с каким бы удовольствием я ухватился за любое настоящее дело, не считаясь с непременными
волнениями, утомительной беготней, а иной раз и с опасностью. Ибо, в конечном итоге, это сулило прибыль. Я даже согласен был стать "хвостом" к
какой-нибудь хористке или прятаться в ванной, чтобы уличить какого-нибудь малого в воровстве зубной пасты, - все, что угодно, кроме
промышленного шпионажа.
Вошел Вулф и пожелал мне доброго утра. Корреспонденция не отняла много времени. Он подмахнул несколько чеков и спросил меня со вздохом,
сколько у нас осталось денег в банке, после чего продиктовал пару коротких писем. Я их напечатал и бросил в ближайший почтовый ящик.
Когда я возвратился назад, Вулф мрачно сидел перед второй бутылкой пива, прислонясь к спинке кресла.
Вошел Вулф и пожелал мне доброго утра. Корреспонденция не отняла много времени. Он подмахнул несколько чеков и спросил меня со вздохом,
сколько у нас осталось денег в банке, после чего продиктовал пару коротких писем. Я их напечатал и бросил в ближайший почтовый ящик.
Когда я возвратился назад, Вулф мрачно сидел перед второй бутылкой пива, прислонясь к спинке кресла. Мне показалось, что он взглянул на
меня из-под опущенных век. Я подумал, что хорошо уже то, что он снова не вернулся к своим прелестным снежинкам.
Я сел за стол и закрыл машинку.
Вулф изрек - Арчи, Будда сказал, что человек может познать все на свете, если будет ждать достаточно долго.
- Да, сэр, - перебил его я, - вы хотите сказать, что если мы будем продолжать наше сидение, то мы обогатим наши познания во много раз.
- Не во много раз, но они станут больше, намного больше за каждое столетие.
- Ваши, может быть, мои - нет. Если я просижу без дела еще два дня, я настолько одурею, что позабуду и то, что знал раньше.
Глаза Вулфа слегка блестели.
- Мне не хотелось бы выражаться двусмысленно, но разве в нашем случае это не означало бы приобретения?
- Если бы вы однажды не дали мне инструкцию не посылать вас к черту, то я послал бы вас сейчас к черту!
- Хорошо. - Вулф проглотил пиво и вытер губы. - Ты оскорблен.
Следовательно, ты проснулся. Ты помнишь, что в прошлом месяце ты уезжал на десять дней со специальным поручением, и что во время твоего
отсутствия твои обязанности выполнялись двумя молодыми людьми?
Я кивнул и усмехнулся. Один из них был приглашен из агентства "Метрополитен" как телохранитель для Вулфа, а второй был стенографистом от
Миллера.
- Да, вдвоем они кое-как справлялись.
- Совершенно верно. В один из тех дней сюда явился человек и попросил меня решить его судьбу. Браться за его поручение я посчитал
неразумным.
- Да, сэр, я нашел запись. Сразу видно, что стенографист от Миллера еще не имеет большого навыка. Он не смог написать...
- Имя было Хиббард. Эндрю Хиббард - преподаватель психологии из Колумбийского университета. Это было двадцатого октября, в субботу, то есть
две недели назад. Не прочтешь ли ты мне запись?
Вулф опустил стакан, откинулся на спинку кресла, переплел пальцы на своем толстом животе и сказал:
- Приступай.
- О'кэй. Сначала идет описание внешности мистера Хиббарда. "Невысокий джентльмен лет пятидесяти, острый нос, темные глаза..."
- Довольно. Это я могу наскрести и в собственной памяти.
- Хорошо, сэр. Похоже, что мистер Хиббард начал со слов: "Как поживаете, сэр? Меня зовут..."
- Пропусти обмен любезностями.
- Отсюда пойдет? Мистер Хиббард сказал: "Мне посоветовал обратиться к вам мой друг, имя которого упоминать нет необходимости. Мною движет
только страх. Я хочу сказать, что я был напуган и отправился к вам".
Вулф кивнул. Я продолжал читать:
Вулф: "Да? Расскажите мне об этом".
Хиббард: "По моей карточке вы узнали, что я работаю на кафедре психологии Колумбийского университета. Поскольку вы являетесь крупным
специалистом, вы, очевидно, уже заметили на моем лице, да и во всем моем поведении, клеймо страха, граничащего с паникой".