Мои беспокойство и озлобление час от часу нарастали. Под конец дня я едва сдерживался. Я решительно постучал в дверь ее комнаты. С мрачным видом и тревогой в глазах она отперла.
— Что вам?
— Могу я войти, Аньес? Всего лишь на минуту.
— Вас послала моя сестра?..
— Да нет же.
— Тогда входите быстрей.
Я вошел, не зная, зачем и что буду делать дальше. Едва за мной закрылась дверь, я обнял ее. Клянусь, я не хотел того, что произошло потом. Я был словно больной под наркозом: и видел, и слышал, но в каком-то другом измерении. Желание, как клинок, вонзилось в мою плоть. Если бы Аньес не закрыла мне рукой рот, я бы закричал. Я задыхался, был невменяем, изнемог, сердце бешено колотилось в груди. Я совершенно утратил власть над собой, и только одна мысль еще удерживалась в мозгу: «Она все обо мне знает… Видит меня насквозь… Она знает… Все знает…» Я открыл глаза. Ее глаза, подобно двум раскаленным звездам, были устремлены на меня.
— Бернар, — пролепетала она. — Ты пришел… Если б я знала…
— Ты жалеешь?
— Молчи!
Она водила руками по моему лбу, щекам. В этот миг она завладевала мной. Я замер, полностью отдавшись ей, позволяя изучать себя, прочитывать с помощью кончиков пальцев, проникающих сквозь кожу до самых потаенных моих мыслей.
— Слышишь? — спросила она. — Она играет…
— Да. Форе [ 6 ].
— Какой ты образованный!
Я повернул голову, чтобы лучше разглядеть ее. Она дотронулась губами до моих глаз и закрыла их. Ее дыхание было влажным, слегка пресным и сладким, вместе с ним наружу вырывалось пламя, таившееся в ее груди, от него дрожали мои ресницы; я же был не в силах распознать, что она ощущает в эту минуту. Да и не пытался. Наслаждение парализовало меня. Именно к этой женщине продирался я на ощупь сквозь погруженный во тьму город. Именно ради нее, не зная того, отправился в путь вместе с Бернаром.
— Она говорила тебе обо мне, так ведь? Сказала, что я полусумасшедшая, пыталась покончить с собой. Еще она сказала, что я бог весть что несу людям и радуюсь их страданиям. О, я знаю, что она обо мне думает. Она ревнива, ей хотелось бы, чтобы я всегда была в ее власти. Но что ты ей ответил? Нет, лучше не знать. Теперь мне будет больно.
— Как! — изумился я. — Ты не догадываешься?
— Нет, я еще не настолько опытна. Я приподнялся на локте.
— Тихо! — шепнула Аньес. — Она наверняка подслушивает.
За дверью была тишина, та самая тишина, что сводила меня с ума. Аньес продолжала чуть слышно:
— Проходит гостиную, наклоняется к двери… все еще за дверью. Ступает она беззвучно, но я привыкла и чувствую ее присутствие. В этот момент она еще сильнее ненавидит меня, потому как знает: ты со мной.
Я слушал ее как зачарованный. Ломает комедию или действительно знает о том, что творится за дверью, обладая необъяснимым чутьем, этаким инстинктом зверей и насекомых, берущим верх над разумом?
— Вот сейчас… Слышишь? Она подошла к окну. Должно быть, высматривает ученика, хочет, чтоб он задержался — тогда она сможет подольше побыть у моей двери. В прихожей раздался звонок, скрипнула половица.
— Сразу отпирать она не пойдет. Сделает вид, что ей нужно пройти через всю квартиру. Вот она в прихожей… Открывает… Ах, моя дорогая Элен!
Едва уловимая улыбка тронула ее губы. Взгляд, направленный поверх меня на стену, медленно перемещался, словно следуя за Элен из комнаты в комнату; улыбка обнажила ее зубы.
— Ничего ты не видишь, — сказал я. — Ты просто смеешься надо мной.
Она посмотрела на меня так, словно на ее постели лежал незнакомец, потом погладила меня по голове.
— Вот уже двадцать лет, как она ходит вокруг меня. Именно она, сама того не желая, приучила меня угадывать то, чего не замечают другие.
— Понимаю, — с надеждой сказал я. — Ты наблюдаешь людей и по их движениям, словам…
— Нет, совсем не так.
Я вдруг начинаю видеть образы. Рядом с тобой, к примеру, как-то раз возник образ Жерве. Он витал вокруг тебя, словно пытаясь занять твое место. Мне очень нелегко объяснить. Часто бывает, я вижу тот или иной цвет. Или цветы. Белые цветы означают, что намерения данного человека осуществятся, красные, напротив, означают, что кому-то грозит опасность… Долгое время я понятия не имела, что все это значит… Думала: все такие, как я, и тоже видят. Но как-то раз после визита одной дамы я спросила у сестры: «Почему она с хризантемой в такое время года?» «Какая хризантема?» — удивилась сестра. На следующий день та дама умерла. Так я поняла. Ты был заинтригован, да, Бернар? Она тебя убедила, что я лгунья, признайся. Это не так, а если я и лгу, то помимо воли — просто плохо истолковываю то, что вижу, это всегда возможно. Вот и тебя я не хотела бы беспокоить, но, думаю, лучше предупредить. Со вчерашнего дня я вижу возле тебя силуэт. Он нечеток, но это женщина. Не знаю кто… — Почувствовав, видимо, что я весь напрягся, готовясь дать отпор, она положила мне на лоб свою холодную руку, словно для того, чтобы успокоить. — Кажется, брюнетка… Ощущение такое, что она приближается. Может быть, она собирается написать тебе…
— Не знаю я никакой женщины, — резко перебил я. — Твой опыт слишком затянулся.
— Не обижайся, Бернар. Я часто ошибаюсь.
Она хотела обнять меня. Я оттолкнул ее и прошел в ванную. Я не мог больше выносить ее затуманенный взор и хриплый голос. Что до брюнетки, то вот уже годы, как я перестал мучиться из-за нее. Я был достаточно несчастлив с ней. И заплатил за все сполна. Пустив воду, я очень долго плескался. Вот и я, как и другие люди, что приходили сюда и бесхитростно выкладывали все о себе, чуть не попался. Зря, однако, Аньес надеется на мою откровенность, зря рассчитывает проникнуть в мое прошлое. Сначала подрасти, детка!
— И конечно, — с напускной веселостью громко сказал я, — эта женщина желает мне зла.
— Конечно, — ответила Аньес.
Глава 6
Внешне ничего не переменилось. Элен, как прежде, давала уроки музыки. Аньес принимала посетительниц. Сестры продолжали не замечать друг друга. Но все трое мы задыхались. Завтраки, обеды и ужины превратились в нестерпимую пытку. Сидя за столом, ломившимся от еды, мы походили на больных, утративших последнюю надежду. Элен украдкой приникала ко мне:
— Бернар, так не может продолжаться!
Аньес подстерегала меня у двери малой гостиной, увлекала к себе в комнату, и мы молча на краткий миг забывались в наслаждении, а потом часами, забыв о потухшей сигарете в углу рта, я мысленно прокручивал происходящее. По мере того как Аньес из отдельных штрихов составляла портрет Бернара, которого продолжала звать Жерве, хотя, возможно, уже не заблуждалась и на этот счет, я буквально физически ощущал приближение опасности. Поди-ка разберись! Я раздирался между желанием задушить ее и довериться ей; мое внутреннее сопротивление начинало сдавать, как каменная глыба, подточенная струей воды. В иные минуты я верил, что она действительно что-то видит, а в иные улавливал в ее близоруких глазах лишь хитрость. Кем я был? Свидетелем? Жертвой? Или тем и другим? Аньес притягивала меня, словно бездна. Мне было понятно, зачем все эти женщины приходили к ней: они одурманивались собственным горем. Я и сам был как наркоман. Сколько я ни твердил себе: «Все она придумывает. Пользуется тем, что люди рассказывают ей о себе, и время от времени попадает в точку», — сомнение, абсурдное, но неистребимое, угнездилось во мне. Как и все, я знал о существовании ясновидящих, но в том-то и штука, что Аньес об этом тоже знала. В шкафу у нее я видел множество книг на эту тему. Следовательно, она может без риска играть свою роль.