Азы риксского дались Ране легко. Базовая грамматика этого языка была искусственной. Ее создали гигантские разумы, дабы облегчить общение между планетарными интеллектами и их слугами. Однако сама модель языка предназначалась для того, чтобы в человеческой среде он быстро эволюционировал. Фонетический строй риксского языка состоял из щелчков и хлопков, но их комбинации были бесконечно разнообразными, способными объять бесчисленное множество времен относительности и матриц случайных величин.
В разуме Раны, теперь постоянно находящемся во взбудораженном состоянии, комплекс всего, что она узнала о риксах, начал принимать четкие контуры/вкусы/запахи. Чистые линии оружия Херд, льдистая резкость ее речи, жужжание ее серво-моторчиков, становившееся еле слышным, когда Херд раздевалась догола, и то, как гиперуглерод сливался с ее кожей на коленях, локтях и плечах, – все это производило впечатление целостности, неделимости. Этот риксский образ вырастал в уме у Раны, и ей казались стыдными и прежние мысли, и те фокусы, которые Империя вытворяла с ее талантом. Теперь она ощущала вкус риксской цивилизации и культуры целиком, и это ощущение было таким глубоким и крепким, как будто Рана постоянно подносила к губам бокал с редкостным древним виски.
Рана наблюдала за той, что захватила ее в плен, так, словно влюбилась в нее. Ее зрачки были расширены от гулявшего в крови допамина, а в сознании зарождались блестящие откровения.
Прожив на полюсе трое суток, Херд стала расспрашивать Рану об имперской технике связи. Сейчас, когда было объявлено чрезвычайное положение, полярный коммуникационный центр оказался полностью отрезан от информационной сети Легиса, поэтому гигантский разум мог лишь опосредованно помогать Херд и Ране в планируемой операции. Херд, будучи скорее солдатом, чем инженером, была не способна произвести те изменения, которых требовал Александр. Рана пыталась помочь ей, но ее познания ограничивались теми устройствами, которые применялись в области микроастрономии. Херд задавала вопросы, но ответы Раны ее часто озадачивали. Базовые аспекты квантовой теории риксов отличались от тех, что были приняты в Империи. Две системы, похоже, фатально противоречили одна другой. Во-первых, стандартная риксская модель рассматривала кривые распознаваемых отклонений с учетом иного числа измерений, чем это было принято в Империи. К тому же Ране было совершенно не понятно риксское понятие о некогерентности.
В конце концов Рана стала посвящать часы своей безмятежной радости – работе. Она принялась за изучение транссветовой связи. В этом ей оказала неоценимую помощь легисская библиотека. Почти сразу же Рана отыскала там необходимую экспертную программу. Там были указаны нужные тексты, с которыми Рана быстро ознакомилась и почерпнула немало сведений, расширивших ее элементарные познания о ретрансляторных устройствах. Программа словно бы понимала Рану, и та легко усваивала знания, принимавшие именно ту форму, какая соответствовала ее образу мышления. Своеобразный, компьютероподобный ум Раны выхватывал из хаоса информации нужные сведения и питался ими. Херд принесла домой оборудование для воздушного экрана и проектор вторичного зрения, что позволяло Ране погружаться в полную синестезию. Она блуждала посреди хитросплетений данных, раз за разом выхватывая из них добычу. Херд ни разу не говорила Ране о том, какую именно цель она преследует здесь, на полюсе, но изыскания, похоже, шли как бы сами собой, сами собой управляли.
У Раны вызвали восхищение вспомогательные приемные устройства центра, собиравшие обычные сообщения со всей планеты и переправлявшие их на транссветовую решетку. В центре было установлено много таких систем – на тот случай, если бы отказали кабельные линии связи, но Рану особенно привлекла группа прочных небольших саморемонтирующихся устройств, установленных посреди полярных пустошей вокруг центра. Они были похожи на те недорогие, довольно распространенные приборы, которыми Рана прежде пользовалась в микроастрономии. Прочность этих машин позволяла им выдерживать арктические зимы, землетрясения и террористические акты.
Проведя за этими занятиями несколько бессонных суток, Рана погрузилась в сон, который продлился неведомо сколько времени. Когда она проснулась, рядом с ней была Херд и прикладывала к ее воспаленному лбу холодную тряпку. Обычная радость пробуждения переполнила Рану. Теперь к этой радости примешивалась уверенность, созданная новыми познаниями. Эта уверенность сквозила во всем – в блеске глаз Херд, в том, как ловко и изящно она выжимает лишнюю воду из тряпки. Ожил воздушный экран – и на нем возникла картина изысканий, осуществленных Раной. Комнату наполнил аромат озарения.
– Экспертная программа, – произнесла Рана по-риксски. – Ее создал гигантский разум, да?
Херд кивнула и тихо ответила:
– Он всегда с нами.
По-риксски вся фраза свелась к одному слогу.
В другой руке рикс держала рыжий парик. Волосы Раны, так давно остриженные, теперь казались ей чужими. Херд надела на нее парик. Он оказался теплым, как будто его только что вынули из духовки, и прекрасно подошел Ране.
– Завтра ты будешь Раной Хартер, – сказала Херд.
Мысль о том, что придется выйти из дома, напугала Рану.
– Но ведь я даже не знаю, чего ты хочешь, – сказала она, перейдя на диалект Легиса. Имперский язык вдруг показался ей грубым, рот словно наполнился густой кашей.
– Нет, знаешь, – ответила рикс.
Рана покачала головой. У нее сформировалась мысль на родном языке. Она не знала
Старший помощник
Кэтри Хоббс наливала воду в стакан. Вода лилась тоненькой медленной струйкой, пока не наполнила стакан до краев. Кран выключился автоматически, не дав ни капле пролиться через край. Нет, пока потребление воды на борту «Рыси» не ограничили, но бесполезная трата чего бы то ни было не сочеталась с флотской эстетикой.
Хоббс медленно отвернулась от раковины. Взгляд зеленых глаз был прикован к движениям ее собственной руки. Она пристально наблюдала за игрой сил поверхностного натяжения, удерживавшего воду в стакане. Хоббс сделала несколько шагов – ровно столько, сколько было нужно, чтобы пересечь каюту. Наверное, со стороны ее движения напоминали утрированную пантомиму. Стакан казался до странности тяжелым, хотя высокое ускорение, с которым шла «Рысь», по идее, полностью корректировалось. Может быть, лишний вес лишь мерещился ей, был следствием стресса? А может быть, у Хоббс попросту устали руки из-за постоянных скачков легкой гравитации.
Однако, вероятно, все дело было в ощущаемом ею разочаровании. Не успела она опомниться после откровений Зая, как начались всякие пакости, вызванные высоким ускорением.
Обычно издержки пребывания в условиях искусственной гравитации лишь немного беспокоили Хоббс – не сильнее, чем морская болезнь во время поездки на большом прогулочном лайнере на родной Утопии. Но сейчас «Рысь» двигалась с ускорением в десять g, и все отрицательные аспекты легкой гравитации проявлялись значительно сильнее.
С точки зрения теории поля, легкая гравитация представляла собой классическую метахаотическую систему, полную случайных аттракторов, стохастических перегрузок и уймы прочих математических химер. Колебания массы с одной стороны солнечной системы могли непредсказуемым и порой фатальным образом повлиять на легкие гравитоны с другой стороны. Не сказать, чтобы эту картину молено было уподобить смерчу, завертевшемуся из-за того, что мотылек помахал крылышками, и все же быстрое вращение семи газовых гигантов, входящих в систему Легис, а также мощные вспышки на солнце создавали хаос, воздействующий на вестибулярный аппарат.
Действие высокого ускорения ощущалось и на суставах. Каждые несколько минут в самых простых движениях вроде шагов по каюте что-то было не так, неправильно – например, пол казался слишком твердым. А бывало, что предметы вдруг выскальзывали из рук, словно их тянул к себе кто-то невидимый. Каждая из этих неприятностей не была так уж страшна сама по себе, но постоянная непредсказуемость самых обычных событий постепенно изматывала, истощала рефлексы, колебала веру в реальность. Теперь Хоббс уже не доверяла себе в самых элементарных действиях, так же как не доверяла и собственным эмоциям.
Какой же она была дурой.
Как ей вообще хоть на миг могла прийти в голову мысль о том, что Зай в нее влюблен? Откуда взялась, эта безумная идея? Она казалась себе законченной идиоткой, желторотой дурочкой, классически втюрившейся в недосягаемую знаменитость почтенного возраста. Из-за всего случившегося Хоббс перестала верить в себя, а постоянные скачки гравитации, одолевавшие «Рысь», совсем не помогали преодолеть это чувство. Хоббс жалела о том, что не может принять горячую ванну, и проклинала флот за пренебрежение к таким простым и необходимым удобствам.
Хорошо еще, что ей нужно было переживать не только из-за этого. Колебания гравитации не просто давали о себе знать в ощущениях, у них были и другие, более пугающие проявления. Например, прошлой ночью мраморная шахматная доска, лежавшая в шкафчике, вдруг треснула, и этот оглушительный звук разбудил Хоббс.
За первые несколько дней движения с ускорением на борту «Рыси» произошло несколько мелких травм. Стали обычным явлением переломы лодыжек и вывихи коленного сустава, у одного молодого десантника без видимых причин сломалось предплечье. Хоббс то и дело замечала у своих товарищей по экипажу лопнувшие капилляры в глазах. Днем раньше у самой Кэтри вдруг внезапно невыносимо разболелась голова. Боль быстро прошла, но оставила неприятное ощущение. Корабельный врач погиб, и для тех, у кого бы вследствие одного из скачков гравитации повредился головной мозг, надежды на выздоровление не было.
Хоббс шла осторожно и добралась до черного лакированного столика, не пролив ни капли воды.
Поставив стакан на столик, она села и уставилась на поверхность воды. Поверхность слегка покачивалась у самого края стакана. Не было ли это связано с какими-то пертурбациями поля легкой гравитации? Или просто легкая вибрация «Рыси» при высоком ускорении вызывала выброс гравитонов из работавших на пределе двигателей?
В какой-то момент вода заметно дрогнула, но поверхностное натяжение не сдалось. Несколько капелек сконденсировались на стенке стакана и медленно поползли вниз. В этом крошечном сегменте пространства все, казалось бы, было в полном порядке.
Глядя на этот образчик прочности и нормы, Кэтри обретала ощущение надежности.
Пронаблюдав за стаканом с минуту, Хоббс подняла его и медленно вылила часть воды на столик.
Вода словно бы почернела, оказавшись на лаковой поверхности. В зависимости от невидимых невооруженным глазом впадинок и выступов она разлилась по крышке столика ручейками и лужицами. Вскоре поверхностное натяжение заставило воду улечься крупными округлыми озерцами.
На сухой островок посреди этого неглубокого моря Хоббс положила подаренный ей Заем алмаз – яркую точку на фоне непроницаемой тьмы.
Затем Хоббс поставила на столик полупустой стакан и воззрилась на результаты своего труда.
Поначалу жидкость вроде бы успокоилась, разлеглась неравномерно разбросанными лужицами. Только одна крошечная речушка добралась до края столика и закапала на пол. Но затем Хоббс заметила какое-то движение, силовую волну – она возникла так, будто столик кто-то толкнул. Прошло еще несколько секунд – и один из ручейков вдруг взволнованно изогнулся и задергался, как выброшенная на берег рыба. Еще одна капелька словно бы ожила и проделала путь в несколько сантиметров, поглотив крошечный бриллиантик. Потом поверхность воды снова успокоилась.
Хоббс терпеливо наблюдала. Через некоторое время последовали новые микроскопические изменения. В двухмерном пространстве, на гладкой крышке столика, не встречая почти никакого сопротивления, разлитая вода зримо реагировала на скачки искусственной гравитации на борту «Рыси». Совершая синусоидальные движения, вода отражала линии гравитационных сил точно так же, как выстраиваются по линиям магнитного поля железные опилки.
Созерцание движения воды успокаивало Кэтри Хоббс. Теперь она воочию увидела те невидимые силы, которые так мучали ее товарищей по команде уже целую неделю, и это позволило ей хоть немного овладеть собой. Она не сводила глаз с черного столика и пыталась что-то понять в образовавшихся на нем бесформенных фигурах, выудить из них какой-то смысл. Однако легкие гравитоны отличались хаотичностью, сложностью, непредсказуемостью: вот так же понятия древних о божествах, туманные и тусклые, толкали маленьких, как мошки, людей, в разные стороны, к непонятным целям. «Чем-то это похоже, – вдруг подумала Хоббс, – и на те политические силы, которые гнали „Рысь“ по черному, пустому холсту космоса, к черте новой войны». Эти силы сначала обрекли капитана на смерть, потом простили его, а теперь толкали всех, кто находился на борту фрегата, к неминуемой гибели.
Подобно капелькам воды на столике перед Хоббс, экипаж «Рыси» слепо болтался в пространстве, созданном этими силами. То чувство, которое казалось Хоббс таким сильным, непреодолимым, вдруг стало мелочным и смешным. В масштабах вселенной отвергнутая любовь старшей помощницы к капитану не вызвала бы даже ряби на поверхности.
И все же в это мгновение Хоббс поняла, что ненавидит Лаурента Зая всем сердцем.
Когда прозвучал дверной звонок, Хоббс вздрогнула и ударилась коленом о ножку столика.
– Войдите, – проговорила она, получив очередную травму и потирая ушибленную коленку.
Вошел второй стрелок Томпсон – осторожными, медленными шагами, словно алкоголик с большим стажем. Увидев залитый водой столик, он улыбнулся.
– Что-то пролили? Со мной такое всю неделю творится.
– Просто эксперимент, – ответила Хоббс.
Он пожал плечами и вопросительно указал на кресло напротив. Хоббс кивнула. Томпсон осторожно уселся, опасаясь буйствующих по кораблю гравитационных полтергейстов.
Хоббс вдруг поймала себя на мысли о том, что второй стрелок никогда раньше не заходил к ней в каюту. Вел он себя всегда дружелюбно, но, пожалуй, излишне фамильярно – так, будто ему казалось, что аристократическое происхождение ставит его выше звания. А Хоббс знала о том, какое впечатление она производит на некоторых членов экипажа. Ее утопианское происхождение и воспитание сделали неизбежными несколько косметических операций, а «серые» родители никогда бы такого своим отпрыскам не позволили. Многие из товарищей по команде считали Хоббс ослепительной красоткой, другим она представлялась мультяшно-сексуальной, вроде шлюхи в какой-нибудь пошлой комедии. Она порой подумывала о еще одной косметической операции, чтобы приобрести более среднюю внешность, но такой шаг мог быть воспринят с точностью до наоборот. Хоббс была такой, какой была.
Заняв безопасную позицию, Томпсон облегченно вздохнул.
– У меня все тело ноет, – признался он.
– А у кого не ноет? – отозвалась Хоббс. – Радуйтесь, что не ощущаете все десять g сразу. Вот тогда бы у вас все ныло по полной программе. Если честно, то вы уже померли бы.