Томе, как маленькой женщине, это льстило, а с другой – она чувствовала себя чуточку несчастной из-за того, что отец мог так легкомысленно поступить с ней, ничего не объяснив и, главное, не предупредив о своих планах…
Но все ее волнения, связанные с отцом, остались позади – теперь ее интересовал только Сперанский. И кто знает, переживала бы она так остро его уход, проведи он с ней ночь в постели… В том-то и дело, что он ушел, бросил ее в тот самый момент, когда все только начиналось, и ощущения эти были так свежи и остры, что она чуть не заплакала, когда услышала звон ключей и поняла, что вернулся отец. Бросившись к нему на шею, она залилась слезами, как делала это в той, прошлой, детской жизни, когда, повиснув на шее у папы, можно было облегчить душу какими-то признаниями-сомнениями и, конечно, потоками теплых и соленых слез.
– Папа, он ушел неожиданно и ничего мне не сказал… Пожалуйста, дай мне его адрес, и я спрошу его хотя бы, что же такое случилось… – канючила она ему в ухо. – И не запрещай мне с ним встречаться…
Перепелкин молча достал записную книжку и переписал ей оттуда все телефоны и адреса Сперанского, какие только у него имелись.
– Ты завтракала? – спросил он, словно это было сейчас самым важным.
– Он приготовил завтрак, но мне кусок в горло не лезет…
В школе Тамара даже смотреть не хотела на Горкина, за одну ночь он стал ей противен до отвращения. И когда он подошел к ней на перемене и сказал, что «вечером собираемся», она фыркнула и ушла на другой этаж, где всю перемену простояла у окна, представляя себе фигуру Сперанского на залитой солнцем спортивной площадке перед школой.
А потом она села в автобус и поехала на Садовую, где неподалеку от областной больницы находился офис Сперанского. Она нашла серое высотное здание и, наугад перемещаясь по мраморным коридорам и узким белым лестницам, позабыв о существовании лифтов, нашла-таки фирму «Пласт». В уютной и крохотной приемной ее встретила улыбчивая и донельзя размалеванная секретарша.
– Это завод пластмассовых изделий? – спросила Тамара, чувствуя на себе оценивающий взгляд потенциальной соперницы.
– Да, а вы к кому?
– А где же сам завод? И почему у вас такой маленький офис? Где директор?
– Девушка, вы задали столько вопросов… Вы к кому, я спрашиваю?
– К Сперанскому Игорю Сергеевичу. Я – его племянница.
– Извините, но его сейчас нет.
– А где же он?
– Как раз на заводе. Но это далеко, за городом. Он должен вернуться часа через полтора, у него назначены здесь две встречи. Если хотите, можете его подождать, только представьтесь, пожалуйста, а я ему сей час перезвоню и спрошу, как быть с вами…
Секретарша спрятала на время свои коготки – к чему тратить ревностный пыл, если пришла всего лишь безобидная племянница?
– Звоните, – как можно равнодушнее ответила Тамара и присела на краешек кожаного дивана.
Она слышала только половину диалога, и поняла, что Игорь Сергеевич, находящийся на другом конце провода, готов прислать за «племянницей» свою машину.
– Подождите немного, – разочарованно протянула секретарша, еще помахивая в каком-то рассеянно-удивленном трансе телефонной трубкой перед своим носом, – за вами сейчас приедет машина.
– Хорошо, спасибо. Я подожду на улице, – сказала Тамара и вышла из приемной.
На улице у нее закружилась голова. Ей стало нехорошо. Она вообще не понимала, что с ней происходит. Кровь пульсировала в щеках, как если бы Его Величество Стыд хлестал ее по лицу, приговаривая: какая же ты свинья, Перепелкина, как ты могла прийти сюда к влюбленному в тебя человеку, зная наперед, что ничего, кроме грязи, он от тебя не получит.
Она уже представила себе, как Горкин или Кравцов потрясают перед лицом Сперанского пачкой фотографий наподобие тех, какие они сделали Ларчиковой, чтобы отомстить ей за Льдова… Эти мальчишки не отпустят Тамару, а если и отпустят, то только для того, чтобы содрать с нее и со Сперанского деньги. Они будут выкачивать из них доллары, шантажируя Игоря Сергеевича связью с несовершеннолетней Перепелкиной, как выкачивали раньше с Веры Корнетовой за то, чтобы не лишать ее девственности.
Тамара закрыла лицо руками и замотала головой. Сейчас приедет машина и отвезет ее к Сперанскому. Он сначала удивится, а потом скажет ей, чтобы она никогда больше не приезжала и не испытывала его терпение. Она уже начинала чувствовать свою власть над ним, и потому оставалось совсем немного до того, чтобы он перешагнул грань, после которой все его последующие поступки и действия будут считаться преступными.
Она увидела подъезжающую к крыльцу, на котором она все еще стояла в нерешительности, большую черную машинус тонированными стеклами. Из машины вышел незнакомый крупный лысоватый мужчина:
– Это вы-Тамара? – Он обращался к ней. Приехали за ней.
– Нет, я не Тамара.
– Извините.
Мужчина скрылся за дверями. Он пошел искать другую Тому Перепелкину, которая еще год-полтора тому назад могла бы сесть в эту машину и поехать на завод пластмассовых изделий, чтобы увидеться там с Игорем Сергеевичем. Но той Томы уже не было. Она умерла на квартире старика Иоффе, а вместо нее родилась жадная до удовольствий другая Тома Перепелкина. И вот теперь она стояла накрыльце и не знала, куда ей идти и что делать.
Сообрази", что ее могут увидеть иэ окна, Тамара сбежала с крыльца и, свернув в первый же переулок, быстрым шагом дошла до ближайшей автобусной остановки. Через сорок минут она уже была на другом конце города, в тихом зеленом парке, где дала себе волю разрыдаться на одной из скамеек. Проходящий мимо мужчина в темных очках и светлом старомодном костюме из душного синтетического кримплена сел рядом и попытался ее успокоить. От него пахло дешевой, с карамельно-цветочным запахом, туалетной вoдой, а на загорелой и блестящей, словно полированной, лысине с темными пигментными пятнами шевелились от слабого ветерка несколько седых длинных волосков. Темные, как будто нанесенные шоколадный кремом тонкие губы его улыбались, открывая желтоватые прокуренные зубы.
Он сказал ей, что живет недалeко oт парка и у него Дома есть хорошие немецкие успокоительные капли, и если она не хочет ему рассказывать о том, что с ней произошло и почему она плачет, то он и не станет ее ни о чем расспрашивать. Тамара встала и послушно пошла за ним, чувствуя в ногах неприятную слабость, так хорошо знакомую ей, которая всегда сопутствовала ее свиданиям со взрослыми любовниками. Это напоминало болезнь, одним из признаков которой был внутренний зуд, от которого зависело ее тело, требующее удовлетворения. (Оля Драницына как-то сказала по этому поводу, что это происходит от чрезмерного употребления шоколада и яиц, что организм надо тренировать и не распускаться до такой степени, чтобы ложиться по первому же требованию плоти под каждого встречного; нельзя, говорила она, зависеть даже от своего тела; она имела в виду, что отдаваться следует только тем, кто хорошо платит.) Большой тенистый двор, окруженный пятью старыми кирпичными домами, дышал теплом распустившихся тополей, акации и дикой смородины. Они поднимались по узкой, с запахом сырости и кошачьей мочи лестнице куда-то наверх; Тамара смотрела, как ее новый знакомый, который просил называть себя Славой (хотя на вид ему было лет шестьдесят с лишним), большим допотопным ключом открывает коричневую тяжелую дверь и отодвигает в сторону пеструю гобеленовую занавеску, предлагая своей гостье поднырнуть под нее.
В темном большом коридоре пахло вареной капустой и хлоркой. Слава сказал, что он сейчас один, соседи на даче, и Тома сразу поняла, что они находятся в коммунальной квартире.
Комната, куда он пригласил ее войти, была желтой от пробивавшегося сквозь желточного цвета занавески солнечного света, который, едва Тамара перешагнула порог, сразу померк, а в открытое окно, подрагивающее с внешней стороны занавески, вдруг ворвался холодный, пахнущий улицей и тополиной листвой ветер.
Слава, дрожа от нетерпения, достал из старинного буфета совершенно новую, словно только что отпечатанную на цветном принтере сторублевую купюру, но, увидев удивленные глаза Тамары, сидящей неестественно прямо на жестком деревянном стуле и следящей за его движениями, помедлил немного и достал еще две точно такие же, сложил их вместе и, свернув в трубочку, резко сунул, предварительно приоткрыв своими горячими и сухими пальцами губы, Тамаре прямо в рот. Она даже не успела покраснеть, а лишь выхватила деньги и зажала их в руке, как брешь, образовавшаяся после этого ее движения, тут же была заполнена.
Она, как парализованная, по-прежнему сидела на стуле, закрыв глаза и стараясь ничего не чувствовать. Мужчина, который заплатил ей за это неслыханное удовольствие, был, несмотря на возраст, сильным и энергичным, твердым и жилистым; держа одной рукой Тамару крепко за волосы, придерживая ей таким образом голову, другой, раскрытой ладонью, он заботливо обнимал ее за щеку, как если бы у нее был флюс. Звуки, едва различимые на фоне распоясавшегося в своей маразматической дури старого будильника, стоявшего всего в метре от уха Тамары, сводили ее с ума. «Ну и пусть, – думала она, – пусть все идет, как идет, и это даже хорошо, что все так получилось; каждый должен знать свое место, а мое место вот в этой желтой комнате, с этим стариком, который имеет право за свои пенсионные деньги делать со мной все, что ему заблагорассудится».