К нему приблизился громадный лысый казах — Адыл, проговорил заплетающимся языком:
— Зачем ты приходил сюда… Ты — кто? Ты — чужой! Ничего не узнаешь! Ничего!..
Его тянула сзади за телогрейку женщина, наглухо замотанная платком — только быстрые глаза были видны сквозь щель, повторяя настойчиво-вкрадчиво:
— Спать, спать, спать тебе надо…
Еще цеплялся маленький старик-карлик Бокасса с черными усами.
— Молчи, молчи…
С ними был еще мальчишка. На шее у него висел маленький магнитофончик-»вокмен».
— Подойдите, — сказал Тура женщине.
Она отпустила Адыла, неуверенно шагнула вперед. Казах угрожающе накренился.
— Вы здесь работаете? — спросил Саматов.
— Да, уборщица я, — донеслось из-за тряпичного забрала.
— А это ваш муж? — он разглядел, в сущности, еще молодое, симпатичное лицо.
— Нет. Моего мужа нет дома…
— А этот? — Тура показал на казаха.
— А это? Он так… сосед… Вы не думайте, он человек хороший… — она слегка улыбнулась.
— А что же он пьяный с утра?
— Жалко ему очень… его… того… Рыжего… — и ее черные влажные глаза исчезли из амбразуры темного платка.
— Как же! Конечно, жалко! Браконьеры, сволочи! Вам всегда жалко мертвого рыбинспектора!.. — Это подошел Кадыров. — Это я, как начальник Рыбоинспекции, которого вы чуть не сожгли, могу лично подтвердить!
В это время пьяный напрягся и медленно проговорил:
— Не говори менту… ничего ты ему не говори…
— Вы за Пухова все здесь кровью харкать будете! — крикнул Кадыров. Он показал на женщину. — Это жена Мазута! «Мазут» значит «Икра»! Первый браконьер здешних мест. Мазута надо брать обязательно… Где он? Иди отсюда! Браконьерское семя!.. — крикнул он на мальчика с «вокменом».
— Мой отец никогда вам не попадался! — возразил мальчик.
— Ты молчи, браконьерский помет… Пухов, царствие ему небесное, жалел твоего отца, вот он и не попадался… Отплатили вы ему — полной мерой…
Неожиданно из проема глухого платка раздался женский неуверенный голос:
— Сережу все уважали… Ни у кого рука бы не поднялась…
— Ну да! Эт-то точно! — сердито рубанул рукой воздух подошедший Бураков. — У вас здесь рука не поднялась. Из Палестины террористы прилетели!..
Тура остановил его, обратился к женщине:
— Вы когда мужа последний раз видели?
— Дня три назад, — прошелестело почти неслышно из-под платка.
Тура спросил мальчишку:
— Где твой отец?
— Не знаю… Нет его…
— И он не знает, — кивнул Кадыров. — И Алия не видела… И никто не в курсе. Чисто — Сицилия!.. Ну-ка, открой нам его «козлятник»!
Женщина подняла руку.
— Да разве он оставит ключ! Вы же знаете… Ну! Никогда он ключа не оставит!
Показалась доктор Мурадова — ее желтая импортная куртка выделялась на унылом желто-сером фоне окружающего мира. Даже издали было видно, какая она еще молодая и гибкая.
— Два выстрела и оба смертельные, — сказала она. — С повреждением жизненно важных органов… Остальное покажет вскрытие…
Тура кивнул. Взгляд его остановился на подписи, сделанной на фронтоне здания.
— А почему — «Банк»?
— Так здесь и был банк. — Мурадова улыбнулась. — Настоящий банк.
— Банк — в пустыне?
— Здесь был город. Вот это все был город… — она широко обвела рукой вокруг себя.
Внезапно Тура поймал себя на том, что смотрит не на разрушенный город, а на нее, на Анну. Она тоже заметила это, отвела взгляд.
— …Лет двадцать или тридцать назад… А когда стали перекрывать залив, кто-то придумал сэкономить средства… Ну, чтобы бут и камень не возить издалека — снесли город и вывезли на перемычку…
Из «банка» показалась жена Мазута:
— Подождите немного, скоро картошка сварится. Есть хлеб, плавленные сырки… — Извиняющимся тоном добавила. — У нас тут со снабжением неважно…
— Ага, — Кадыров снова вспылил.
— Если бы ты нового начальника милиции не боялась, сейчас бы нашлась из заначки осетрина да икра малосольная…
— Откуда? Если бы что было, от всей души бы и предложила…
— А я бы плюнул на такое угощение! На этой осетрине, может быть, кровь Пухова! А я рыбу с кровцой терпеть не могу… — Кадыров отвернулся.
— Зачем же так? Может, кто и ходит на запрещенный лов… Но чтоб человека убить!..
Шофер и Орезов осторожно укладывали окоченевшее тело в задний зарешеченный отсек машины. Ноги не пролезали в дверцу, и Орезов заорал на шофера, пытавшегося силой затолкать их в узкий проем:
— Угомонись, дубина! Это наш товарищ, а не саксаул…
Шофер смущенно пожал плечами:
— Я ведь как лучше… А он все равно ничего уже не чует…
— Много ты знаешь, чует он или не чует, — зло бросил через плечо Орезов.
Он бережно взял сизую распухшую ступню Пухова и осторожно засунул его ногу в машину и захлопнул дверцу с затворным стуком.
К Туре, Анне и Орезову подошел невесть откуда взявшийся малюсенький человечек с усами, просительно сказал:
— Скажи, Хаджинур, начальникам — пусть я с Сережкой поеду… Я — маленький, места не занимаю, а ему одному, в ящике, не страшно будет… Все-таки, не один там будет… — На лице его плавала странная гримаса.
Орезов отодвинул его рукой от машины:
— Отойди, Бокасса, не путайся под ногами! Сказали ведь тебе, умер Пухов, не страшно ему больше… И один он теперь навсегда…
Карлик со своей страдальчески-веселой улыбкой тихо нудил:
— Не говори так, Хаджинур, дорогой… Сережка любил меня, друзья мы…
— Отстань, Бокасса, не до тебя, — отмахнулся от него и Кадыров.
— А кто такой Бокасса? — спросил Тура у Орезова. Орезов ответил:
— Блаженный… Тихий услужливый придурок… Фируддин… Люди подкармливают помаленьку, а он по всему побережью кочует…
Пришел Бураков, помахивая папкой с документами. Тура пропустил его первым в «рафик». Бураков влезал, сопя и кряхтя.
— Эх, елки-палки, грехи наши в рай не пускают, — сказал он, отдуваясь.
Кадыров зло засмеялся:
— Была б моя воля, я бы из милиции всех пузанов вышиб…
Бураков усмехнулся:
— Эх, джигит удалой, все-таки маловато у тебя власти! Тебе бы еще судебную и обязательно право наказывать самому — вот тут ты бы себя показал! Было бы на что полюбоваться…
— Не сомневайся! Порядок был бы!.. Поэтому не тебя, а меня они и хотели сжечь! Кстати, я думаю, — Кадыров взглянул на часы. — Кулиеву сейчас как раз и выносят приговор…
Народ в зале суда стоял. Огромное помещение было полно людей.
— Именем… Советской Социалистической Республики… — провозгласил председательствующий.
Людям в зале было плохо слышно.
— Тише! Тише! — раздавалось вокруг.
Подсудимый — остриженный наголо, со впавшими глазами был мало похож на черноволосого, с пышной прической парня, каким был в день ареста.
Умар Кулиев стоял в деревянном загончике, позади адвоката, окруженный солдатами в форме внутренних войск с расстегнутыми кобурами. По другую сторону стола председательствующего суда стоял прокурор в форме. На передней скамье виднелись родственники подсудимого — отец, мать, жена подсудимого — молоденькая женщина в черном, та самая, что несколько раз попадалась вместе с Пуховым на глаза Туре.
Отдельно — тоже в черном — стояли родственники убитого рыбоинспектора. Отец погибшего — старик с фотографией сына в траурной рамке на пиджаке — закрыл лицо руками.
— …По совокупности совершенных преступлений… — читал судья. — С учетом особой жестокости и способа, опасного для жизни многих людей… Кулиева Умара…
Было плохо слышно.
— …приговорил… к исключительной мере наказания — смертной казни, с конфискацией лично принадлежащего ему имущества…
Закричали женщины. Толпа качнулась. Конвой сразу же в зале суда надел на осужденного наручники.