— А то застряну тут…
— Ага, хорошо. — Хаосу хотелось скорее подняться к Иди. Надо было поразмыслить.
— Так что давай там, улаживай, — продолжал Фолт, — а утром я за тобой подскочу. Годится?
— Что?
— С утра пораньше, пока город не проснулся. Сбежим от твоих приятелей-фашистов. Смажем пятки, пока они будут утренний кофе варить.
— Ну, не знаю…
— Ты же в Сан-Франциско хотел, помнишь? Там тебя Кэйл ждет.
— Не знаю. Я вообще не знаю, что делаю. — Хаосу не хотелось расставаться с Иди. А еще не хотелось проходить тесты на везучесть. Большой беды не будет, если завтра Фолт вернется, решил он. А сам он не поедет, если не захочет.
— На, — сказал Фолт. — Он вытащил из рюкзачка черный пластмассовый параллелепипед. — Кэйл просил передать. Тебе видак понадобится.
— Видак?
— Спроси у Иди. Они тут, наверное, почти в каждом телеке. Она знает.
Хаос взял кассету.
Фолт закурил сигарету и принял горделивую позу — восстановил образ мятежника, разрушенный Кули. Застегнул ремешок шлема и завел двигатель.
— До завтра, Эверетт.
Эверетт. Хаос мгновенно забыт.
Он унес это имя вместе с кассетой наверх.
Запись воспроизводилась минуты три. Из них две с половиной голова Кэйла — Кэйла Хочкисса — говорила, едва умещаясь в кадре. А начала она так: «Слышь, Эверетт, помнишь, когда нам было лет по двенадцать-тринадцать, мы с тобой поезд разукрасили?"
Хаос вспомнил. Они прошли по шпалам до конца пути, до парка, где ночевали составы. Там они достали из карманов аэрозольные баллончики с краской и один поезд разрисовали от колес до крыши, а затем вернулись на ближайшую остановку — ждать его появления. Но на скамейке под навесом их сморил сон, и поезда они не увидели. Кэйл был лучшим другом Эверетта. Наверное, вопрос был рассчитан на включение памяти, и он сработал.
Если и дальше так пойдет, подумал Хаос, я скоро привыкну к имени Эверетт.
— Хочу с тобой увидеться, — продолжал Кэйл. — Рад, что ты возвращаешься. Сдается мне, ты тут сумеешь помочь в одном деле.
Он замолк на несколько секунд и отвернулся от камеры, и Хаос почувствовал, что должен как-нибудь отреагировать, отозваться. Отчего-то лицо и голос на экране казались более реальными, чем все и вся, увиденное за долгий срок. Лицо и голос позволили ощутить вкус настоящей жизни. Жизни до перелома.
— Эверетт, ты был прав, — продолжал Кэйл. — Насчет причин ты прав на все сто. А все прочее — только следствия, надо разобраться с ними, чтобы найти причины, которые возникли, когда тебе было двенадцать или тринадцать. — Кэйл помолчал, затем уточнил:
— Причины роковых перемен. Когда ты был мальчишкой, тебе хотелось переделать все на свете, ты мечтал, чтобы мир взрослел вместе с тобой. И теперь это стало былью.
Хаосу хотелось верить, что этот темноглазый — его друг. Хотелось верить, что Кэйл скучает по нему, нуждается в его помощи. Знает его. Хаосу хотелось известности, такой известности, которая поможет узнать самого себя.
— Когда приедешь, обо всем поговорим, — сказал Кэйл. — Не хочу перегружать тебе психику. Просто я боялся, что ты маловато помнишь, чтобы вернуться. Что ты повернешь и снова сгинешь.
Кэйл отвел взгляд от объектива, и экран побелел. И — следующая запись: на черном фоне женщина в черном костюме, так что хорошо различимы только лицо и руки, плывущие в дымке пустоты. Она откинула руками волосы с лица, и камера придвинулась ближе. Женщина была красива.
Гвен. Невыразительное пространство на телеэкране очень напоминало затемненную ком-дату, где Хаос встречался с Гвен в снах.
— Эверетт. — Она поморгала и опустила взгляд. — Кэйл говорит, ты и правда здесь. Говорит, узнал об этом в снах. Но я-то больше не сплю. — Она тихо рассмеялась, взглянув на того, кто стоял за камерой. — Не знаю, что и сказать.
Ладно, Эв, приезжай, навести меня. Хорошо? Хочу с тобой увидеться. Ну, все, наверное.
Камера еще несколько секунд подержала ее в кадре, затем экран почернел.
Иди научила Хаоса пользоваться видеомагнитофоном, затем села на стул и молча смотрела запись. Но, когда на экране появилась Гвен, она встала, ушла в спальню и затворила дверь. А Мелинда сидела на полу и нервно ерзала. Когда Хаос выключил телевизор, она сделала кислую мину и спросила:
— Где ты это взял?
— Тот парень дал, — рассеянно ответил он. — Я его, похоже, знал когда-то.
— Мотоциклист?
— Да.
— Что делать собираешься?
— Не знаю. — Он встал и постучал в дверь спальни. Не дождавшись ответа, вошел. Иди сидела на краешке кровати возле кипы белья.
— Тут одежду старую кто-то оставил, — сказала она. — Может, тебе подойдет? Но тогда твою придется выстирать.
— По-моему, лучше не брать ничего.
— Одежду брать можно. Что на тебе, то твое. Раз оставили — бери.
— Хорошо, — произнес он. — Примерю. Спасибо.
Она порывисто встала.
— Когда переоденешься, отнеси грязное в ванную. Я выстираю и повешу сушиться.
— Я, наверное, завтра в Сан-Франциско поеду.
— Ну и что?
— Наверное, не успеет высохнуть.
— Пахнет ведь, — сказала она. — Или выстирать, или выбросить. — Она отвернулась и вышла из комнаты. Хаос — следом, мимо Мелинды, которая снова включила телевизор.
В кухне Иди занялась осмотром содержимого холодильника и буфетов, но по ее движениям Хаос заподозрил, что она уже сделала это до его приезда. Оба молчали. Через несколько минут она достала коробку крекеров и пластиковую банку орехового масла с наклеенной вручную этикеткой и торопливо намазала несколько крекеров.
— В чем дело? — спросил Хаос.
— Мне не нравятся твои новые друзья, — жуя, ответила она.
— Это не новые друзья. Это старые друзья.
— Ну так вот, они мне не нравятся, особенно этот, утренний, единственный настоящий. Мистер Кожанка. Хаос, он же отвратительный! И уже втянул тебя в неприятности. :
Хаосу не хотелось обсуждать «заслуги» Фолта. Он сомневался, что у Фолта есть хоть одно достоинство.
— Что значит — единственный настоящий?
— Двое других — только изображения, — сказала она. — Телевизионные персонажи. Как в твоих снах. Я не верю, что они настоящие. Они — из тебя.
— Что за чушь? Иди, это же пленка.
— Чушь? А что не чушь, можно спросить? Кругом сплошная чушь. Я научилась не верить тому, что вижу по телевизору. И всем здешним… Каждый называет себя твоим другом, каждый прикидывается этаким симпатягой… Я думала, ты умнее.
— Иди, это не телепередача. Это видеопленка. Эти люди на пленке — мои знакомые.
— А по мне, они самые настоящие телеперсонажи.
— Иди, ты нелогична. И потом, дело-то в другом. Вот почему мне надо съездить. Йан говорит, я обязан пройти тестирование. Иди, он нас с тобой в покое не оставит. Из кожи вон вылезет, но разлучит.
У нее распахнулись веки, загорелись надеждой глаза.
— Хаос, это не важно. С Йаном как-нибудь справимся…
— Он из правительства, своя рука — владыка. Просто он сдерживается пока, думает, ты ему достанешься. Если я не уйду, он тебе жизнь сломает и назовет это большим везением. Разлучит с детьми.
С минуту она молчала, затем произнесла, не столько к Хаосу обращаясь, сколько к себе:
— Ты просто хочешь внушить, что уходишь ради моего же блага.
— Нет.
— Да. Говоришь, что иначе мне придется туго. А потом Йан скажет: вот еще одно доказательство твоего невезения. Если уйдешь, подтвердишь его правоту. Йан верно говорит, на меня все шишки сыплются.
— Нет. Если я останусь и пройду тесты, нам обоим придется плясать под его дудку. Я ухожу, потому что не верю в невезение.
— А почему бы не сказать прямо? Уходишь, потому что мечтаешь встретиться с той женщиной.