Остальные бежали.
Торжества от победы не было. Была какая-то оглушительная опустошённость. Ген Геныч заливал нас перекисью и зелёнкой, кое-где наложив скобки.
Снова костровое пение, выстрелы, зарубки. Меня уже начало тяготить пребывание здесь. Папа, чувствуя это, тоже нервничал, даже хватанул водки, к моему величайшему удивлению. Мы оба с ним неплохие «едоки», но сейчас нам не хотелось ни пить, ни есть. Николая опять начали уводить на ноль. боевики, осмелев, пытались с нами разговаривать, но мы, ощущая неприязнь, щерились и рычали.
Алый за боевые заслуги был признан вожаком, а я и Серый считались его вице-премьерами, но и это радости не приносило. Всё это суета сует!
ИХ осталось совсем немного. Неужели у НИХ не хватит ума признать своё поражение и уйти отсюда. И не дай Бог, если хватит. Ведь боевики знают, что кое-кто из НИХ ещё остался в живых – значит, условия до конца не выполнены. Но к нашему «счастью» ОНИ оказались упёртыми. В НИХ поселилось настоящее чувство вольницы. ОНИ ненавидели нас, с ИХ точки зрения, гнусных прихлебателей двуногих, лютой ненавистью. Для НИХ же это была только ходячая «свежатина», некогда решавшая, что и когда ИМ есть, составляющая расписание выхода в туалет и порой лупцующая ногами и всем, что попало под руку за так называемые ИХ «провинности». С ещё большим удовольствием впивались ИХ зубы в тела двуногих, когда приходили эти мысли. А видеть в глазах двуногих панический ужас и купаться в волнах адреналина – это ли не упоение!
И вдруг появляется кучка совершенно не пугающаяся ИХ кучка людей, да ещё с собаками. И их собаки, вместо того, чтобы примкнуть к СТАЕ, не дают запугать и разделаться с этой кучкой «ходячих продуктов».
Что двуногие представляют собой без собак? МЫ видели! А посему, при стычках нужно уничтожить своих братьев по крови. Выпустить им эту кровь, размотать кишки и порвать глотки. А с человеками потом – с ними проще.
ОНИ подкручивали друг друга и боевой дух не дал ИМ времени для зализывания ран. Этот же самый боевой дух погнал ИХ на последний бой – восстановить свою власть или погибнуть!
Заволновался, занюхал, заострился Рич. Нас схватили, некоторых сдёргивая с «горбатой позы», ещё до лая Рича. Но потом, одумавшись, дали доделать дела. И вот чистый голос Рича предупредил боевиков, что нужно прятаться по нарам. Мы устремились в «саклю» экипироваться. Мужики наконец поняли глупость своих «огневых точек». Перехитрить СТАЮ не было никакой возможности. ИХ нужно было встречать лицом к лицу. Ибо все засады, все установленные ловушки ОНИ обходили играючи.
Бойцы встали плечом к плечу у дверей «сакли», взяв автоматы наизготовку и расстегнув чехлы охотничьих ножей. Нас, несмотря на все возражения, оставили в доме, поставив в дверях Николая.
Ощеренные, ОНИ как будто материализовались из небытия, справа и слева от напрягшихся мужиков.
– … твою мать! – заорал во всю глотку Виктор и нажал на спусковой крючок.
В это время с крыши «сакли» на него бросился полулай. Сбив Виктора с ног и кувыркнувшись через голову, отлетел в сторону. Кинувшиеся собаки были отброшены плотным автоматным огнём. Виктор быстро вскочил на ноги «подъём-разгибом», но оружие поднимать не стал: его заслонил от собак автоматными очередями Ген Геныч. От мощного удара Алого дверь резко распахнулась и Николай не смог устоять на своём месте. Мы клином (впереди Алый, затем я с Серым и за нами все остальные), расталкивая мужиков, хлынули из дверного проёма и врезались в ИХ стаю. ОНИ откатились назад, и, ни секунды не медля, ринулись навстречу нам. Алый напрягся, ожидая атаки, но ОНИ как-то обтекли его с обеих сторон, ловко просочились между опешившими Серым и мной, и все сразу одновременно вцепились в Цыгана.
Пока мы развернулись, на него уже было страшно смотреть. Мы устремились в лающий, хрипящий, рычащий клубок, центром которого был окровавленный Цыган. Раздёргав этих гадов, мы занялись каждый своим противником. Стоял истошный лай, визг.
Мужики пришли в себя и начали с тупым остервенением колоть штыками этих убийц. Когда штык входил полностью в тело, раздавался визг и короткая автоматная очередь, разбрызгивающая фонтанчики крови…
Закончилось всё так же неожиданно, как и началось.
Ген Геныч собрал на земле части тела того, кто раньше был нашим любимым Цыганом и понёс в «саклю». Папа, Владимир, Серый и Виктор побежали помогать ему, хотя все прекрасно осознавали, что…
Глеб пытался успокоить Николая, который с дикими глазами и матерным рычаньем исступлённо пинал мертвяков, покачивающихся от каждого его удара. Не понимая происходящего, овчар Лютый недоумённо глядел на хозяина.
Нас, совершенно отрешённых, завели в дом, раздели и осмотрели. Мы были целы, не считая мелких царапин и порванного века у Рича. Глеб сам взялся обрабатывать его рану: промыл, стянул лейкопластырем и начал искать, из чего можно сделать воротник, чтобы уберечь рану от возможных расчёсов.
Ген Геныч бился над Цыганом часа четыре, потом, совершенно обессиленный, сполз на пол. Владимир протянул ему бутылку со спиртом.
Папа и Виктор, связав углы окровавленной простыни с лежащей на ней собакой, вынесли её наружу. Сергей взял две лопаты и два автомата и вышел вслед за ними.
Вечерело. Трещал костёр, бубнили голоса, перемежающиеся автоматными очередями. Полыхал кровавый закат. Воздух был густой и терпкий. Он с большим трудом входил в лёгкие, наполняя всё запахом палёной шерсти. Потом пришла ночь…
Оставив Глеба присматривать за нами, мужики развели огонь между деревьев, на одном из которых было 3 зарубки, а на другом 34. они молча сидели у костра, курили и пили водку без закуски. Говорить было не о чем.
И было утро… И был день. Мы забылись тяжёлым беспокойным сном, постоянно взлаивая, дёргая ногами и головами. Ген Геныч возился с глазом Рича. Мужики чистили оружие и картошку. На столе, запёкшемся от крови Цыгана, Папа в задумчивости выписывал шариковой ручкой четверостишье Баба Тахира:
Да будет сломлен твой, небесный свод, хребет!
Ты поглощаешь всех, явившихся на свет.
Не слышал я, чтоб жизнь ты даровал навечно,
Зато слыхал не раз: таких-то больше нет…
На нарах отец с Николаем, опершись спинами, курили и о чём-то тихо переговаривались. Пришёл Али, рассказал, что Юрику сделали три операции, что он сейчас в реанимации, пока в тяжёлом состоянии.
– Я костьми лягу, клянусь мамой, он будет жить! Ничего не пожалею… – распинался этот «Азраил».
– Я видел 34 зарубки. Мой человек считал – всё правильно… Номне кажется, что их было больше… Подождём ещё дня 3-4-, появятся… Сына можешь оставить у себя, – обратился он к Лютому, – остальных – отдам после, как договаривались. Не бойся, не обману!
В воздухе повисла гнетущая тяжесть. Ген Геныч и Серый начали медленно подниматься у своих нар. У Али забегали глаза, он быстро распрощался, и, сославшись на дела, чуть не бегом покинул «саклю».
– Я видел больше… – передразнил его Глеб. – У страха глаза велики! Трус он, твой Али. Трус поганый!
– Ой, мужики, не нравится мне всё это, – прохрипел Ген Геныч. – Оружие не отдавать, пока не выберемся на волю.
– Может, взять его в заложники?! – предложил Сергей, скрипнув зубами.
– Не дури! – осадил его Владимир. – Это зверьё не пожалеет ни его, ни Нас! Посмотрим, что дальше будет… Оружие, естественно, не отдадим. Николай, посмотри, сколько у нас патронов осталось.
– Я, пожалуй, наведаюсь в их арсенал, – промолвил Сергей. Лицо его было страшным.