Обретение счастья - Вадецкий Борис Александрович 13 стр.


В этот час ему не терпелось скорее попасть на корабль, и он вдруг забеспокоился: может быть, не через две неде­ли, а раньше уйдет экспедиция? Где тогда искать «Мирный»?

Извозчик участливо покосился на седока, опросил:

– Из сочинителей будете?

Он не мог знать о том, что Симонов действительно некогда писал стихи и даже собирался посвятить себя литературе.

– Почему, братец, думаешь?..

– Художников уже воэил на корабль, на Охту, a со­чинители – те всегда спешат и не поспевают во-время.

– Нет, не сочинитель я! – просто ответил Симонов и замялся: – По звездам я, по небу!.. Об астрономии слы­хал, старина?

– По звездам! – повторил извозчик. – Так ведь я и говорю: сочинитель, значит!

Симонов не стал разубеждать его. Он увидел, как в одну сторону с ними, указывая рукой на корабль, пронес­лись в колясках какие-то люди.

– Ишь, тоже видать причастные к плаванью, – не­одобрительно фыркнул извозчик. – Спешат, прости гос­поди! К такому делу серьезный человек отправится споза­ранку!

Ехать долго не пришлось. Корабль остановился против здания Адмиралтейства. Вскоре дежуривший на пристани матрос доставил Симонова к борту «Мирного», крикнул знакомому из марсовых:

– Штатский тут, из господ, передай офицеру!

Над бортом взметнулась и упала веревочная лест­ница.

– Лезьте, ваше благородие! Да придержите шляпу, как бы не снесло, – оказал матрос.

Симонов довольно ловко карабкался по легкому трапу и лишь раз, ощутив себя на высоте крыш, оглянулся: на­бережная зеленела газонами, поблескивал булыжник, у адмиралтейского подъезда плясали, выбивая искры из камня, рысаки.

– Пожалуйте руку! – сказал кто-то Симонову сверху и помог ему вступить на палубу.

В эту ночь астроном, засыпая на корабле, пробовал разобраться во всех впечатлениях дня, из которых самым сильным была встреча с Лазаревым. Ученый повторял слова лейтенанта о том, сколь нужен он, Симонов, на ко­рабле и внушал себе, что сделал правильно, иичего не ска­зав Лазареву ни о невесте, ожидавшей его в Казани, ни о своих страхах перед морем. Симонову казалось, что он, физик-магистр, в чем-то уподобился всего лишь гардема­рину и нет в этом печали: мир открывается перед ним за­ново, и звезды, которые рассматривает он в телескоп, все более становятся для него путеводными! Корабль шел в Кронштадт.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Не пышна, но уютна была здесь прибранная к рукам северная природа: аккуратные садики с деревьями-недо­ростками и подрезанной травой вокруг кирпичных доми­ков с островерхими крышами, чистенькие лерелески на взморье… Толкуют, что будут возведены крепостные стены в Кронштадте и увеличен гарнизон, но пока тих и мало­люден этот мощенный булыжником чинный городок. Пахнет смоляными канатами, дымом береговых костров, хвоей и… цветниками. Только в дни прихода кораблей го­родок походит на бивуак. На улицах толпятся кучера и дворовые. Коляски заполняют небольшую Александров­скую площадь. Сбитенщики стоят в ряд возле ограды. И сейчас провожать корабли приехали из разных городов родственники и друзья уходящих в плаванье. В местной газете поэт, скрывшийся под инициалами «Н. П.», воз­гласил:

Моряков российских провожая,

Честь России им Кронштадт вверял.

В далекий путь отправлялись две экспедиции: шлюпы «Открытие» и «Благонамеренный» под командованием Васильева и Шишмарева на поиски морского пути в об­ход Северной Америки от Берингова пролива в Атланти­ческий океан и вторая, руководимая Беллинсгаузеном и Лазаревым, к загадочному Южному полюсу. В ее состав входили «Восток» и «Мирный».

Последним прибыли на корабли: священник Дионисий и живописец Михайлов, командированный Академией ху­дожеств.

Священника упорно не хотели брать, не раз пи­сали о том Адмиралтейству, отговариваясь отсутствием подходящего места: он занял каюту штурмана.

– Где командир? – басисто спрашивает иеромонах вахтенного матроса Батаршу Бадеева. Матрос и иеромо­нах – оба смуглые, налитые силой, бородатые.,

– Его благородие на берегу!

– А капитан Беллинсгаузен у себя?

– Нет его. – Старик мотнул головой, не зная, как величать священника. Но доверившись ему, сказал: – У государя, в Царском Селе. Нынче с утра уехали.

– Все-то ты знаешь! – удивился Дионисий. – А я здесь, брат, как на пустыре. Не бывал в море, не знаю морских порядков. Тебе, как старому человеку, говорю. Другому бы не открылся.

Матрос, боясь обидеть, осторожно спросил:

– А вы, батюшка, на все время к нам? Как же это, по своей воле?

– По своей и по божьей! – ответил иеромонах. И, желая расположить к себе старика, добавил: – Али не рад? Как же без духовного сана на таком корабле? Давно служишь-то?

– Лет двадцать. Человек я господина Крузенштерна, с ними ходил в первую кампанию.

– Его дворовый и матрос? – переспросит Дионисий.

– Так точно! Господин Крузенштерн не одного меня, почитай, в люди вывели! Ну, а теперь меня опять позвали.

В голосе его священник почувствовал скрытую гор­дость. «Это вы, батюшка, можете не быть здесь, а я обя­зан», – казалось, звучало в его речи.

– Да ведь Крузенштерн не идет в плаванье. Беллинс­гаузен да Лазарев начальствуют.

– Вот им и передан. Иван Федорович глазами бо­леют, иначе бы сами пошли.

– Корабль-то хороший? – продолжал спрашивать Дионисий.

– Судно доброе, – солидно ответил матрос. – В сво­ем море и на двух мачтах ходит, а для дальнего пла­ванья – три ставят. Передняя, изволите видеть, фок-мач­та, средняя – грот, я задняя – бизань! Такелаж у нас богатый, да и что ни возьми – оснастка корабельных бло­ков двушкивная, с железной оковкой. От скул и носу, сами видите, здесь, где ноздри корабельные, такие цепи да яко­ря – глядеть любо! А паруса!

Он все охотнее рассказывал иеромонаху о корабле и знакомил с его устройством.

Дионисий внимательно слушал, сложив полные руки на животе, перебирая белыми пальцами. Неожиданно он спросил:

– Старик, ты великий грешник?

Матрос опешил, с минуту молчал, потом пробурчал недовольно:

– Все мы грешники. Грешу больше в помыслах. По­тому занят службой. Самый старый я на корабле, батюш­ка! Стало быть, дольше других грешу!

– Держись ко мне ближе! Ничего не утаивай, и тебе легче будет, и мне польза. По годам твоим и сознанию бу­дешь ты среди молельщиков корабельных – первый! И в делах вразумишь меня. Не ходил я на кораблях, одни только паруса знаю, – те, которые душу человече­скую поднимают, – молитву да проповедь.

Бадеев слушал, и обветренное лицо его делалось то почти испуганным, то сосредоточенно важным. И льстило, и отпугивало его это обращение иеромонаха.

– Из татар я, – как бы в извинение свое промолвил он. – Отец – выкрест.

– Тем больше благодати божьей сподобился, из тем­ноты вышел! – поддержал его Дионисий и, увидав мич­мана Новосильского, поднимавшегося по трапу, заторо­пился:

– К себе пойду.

Живописец Михайлов успел тем временем зарисовать «Мирный» и две показавшиеся ему колоритными фи­гуры – иеромонаха и старика матроса. Они чем-то похо­дили на обнюхивающих друг друга медведей, а палуба – на подмостки. Сзади поднимался плотный частокол кора­бельных мачт, и топор на корме, окрашенный заходящим солнцем, светил как месяц.

Мичман Новосильский выкрикнул:

– Вахтенный!

– Здесь, ваше благородие! – вытянулся перед ним Бадеев.

– Если будут спрашивать офицеров, скажи на квар­тире у командира они, на Галкиной улице. А груз приве­зут – вызывай подшкипера.

– Слушаю, ваше благородие. Прикажете шлюпку вызвать?

– Вызывай.

Назад Дальше