– Да, но у меня нет ног, – заметил Каа. – И так как сбрасывание кожи в обычаях всего моего племени, я не нахожу это странным. А разве твоя кожа никогда не делается старой и жёсткой?
– В таких случаях я иду и купаюсь, Плоскоголовый; впрочем, в сильную жару я несколько раз желал без боли содрать с себя кожу и бегать по лесу без неё.
– Я и купаюсь и снимаю кожу. Ну, какой вид у моей новой одежды?
Маугли провёл рукой по коричневым ромбам на спине огромной змеи.
– У черепахи спина твёрже, но не такая яркая, – произнёс он тоном судьи. – Лягушка, моя тёзка, ярче, но не такая твёрдая. Твоя кожа прекрасна на взгляд; пятна на ней напоминают пятнышки на лепестках лилии.
– Ей нужна вода. Новая кожа принимает настоящие оттенки только после первого купания. Выкупаемся!
– Я отнесу тебя, – сказал Маугли, со смехом наклонился, чтобы поднять среднюю часть огромного тела Каа, и обнял питона в том месте, где он был особенно толст. С таким же успехом человек мог стараться поднять двухфутовую водопроводную магистраль. Каа лежал неподвижно, спокойно отдуваясь и забавляясь при виде усилий Маугли. И началась их обычная вечерняя игра: юноша в полном расцвете молодости, питон в своём богатом новом наряде стали друг против друга для борьбы, для испытания верности глаза и силы. Понятно, если бы Каа не сдерживался, он мог бы раздавить дюжину Маугли, но он играл осторожно, не затрачивая и десятой доли своей мощи. С тех пор как Маугли достаточно окреп, чтобы выносить неосторожное обращение, Каа научил его этой игре, которая придавала телу юноши больше гибкости, чем что-либо другое. Иногда кольца Каа обвивали Маугли почти до самой шеи, и юноша силился высвободить одну свою руку, чтобы схватить огромную змею за горло; когда Каа ослаблял своё пожатие, Маугли старался своими быстрыми ногами сдавить его огромный хвост, который откидывался, чтобы нащупать скалу или пень. Они покачивались взад и вперёд, голова к голове, каждый ожидая подходящего мгновения, потом красивая, точно иссечённая резцом скульптора группа таяла, исчезала в вихре чёрно-жёлтых колец, взметавшихся ног и рук и снова поднималась.
– Вот, вот, вот, – говорил Каа, нанося «фальшивые удары» головой с такой скоростью, что даже быстрая рука Маугли не могла их отбивать. – Смотри! Я попадаю сюда, Маленький Брат! Сюда и сюда! Разве твои руки онемели? Опять сюда!
Игра всегда кончалась одним и тем же образом: прямым сильным ударом головы питона, от которого юноша, переворачиваясь, далеко отлетал. Маугли никак не мог научиться спасаться от молниеносного нападения змеи и, по словам Каа, ему не стоило даже стараться.
– Хорошей охоты, – по обыкновению коротко прошипел Каа.
Маугли, задыхаясь и смеясь, упал ярдах в двадцати от питона. Он поднялся с полными горстями травы и пошёл к любимому месту купанья старой мудрой змеи. Это был глубокий, чёрный как смола, естественный пруд, окружённый камнями и очень живописно украшенный утонувшими в нём древесными стволами. Маугли, по обычаям джунглей, бесшумно кинулся в воду, нырнул, вынырнул; опять-таки без звука повернулся на спину, положив руки под голову; стал наблюдать, как над скалами поднималась луна, и разбивать её отражение пальцами ног. Ромбическая голова Каа разрезала водную поверхность как бритва, вынырнула и опустилась на плечо юноши. Они оба лежали неподвижно, с наслаждением упиваясь прохладой воды.
– Это очень приятно, – наконец сонным голосом сказал Маугли. – Как я помню, в этот час люди ложатся на жёсткие штуки из дерева в своих глиняных ловушках, закрываются от чистого ветра, натягивают грязные ткани на свои отяжелевшие головы и неприятно поют носами. Нет, в джунглях гораздо лучше.
С большого камня быстро сползла кобра, напилась, прошипела: «Хорошей охоты», и уползла.
– Сеш! – сказал Каа, по-видимому внезапно вспомнил о чём-то. – Итак, в джунглях есть всё, что тебе нужно, Маленький Брат?
– Не всё, – со смехом сказал Маугли, – в противном случае в зарослях постоянно появлялся бы Шер Хан, которого я убивал бы раз в каждую луну. Теперь я мог бы убить его собственными руками, без помощи буйволов. Кроме того, в середине дождей я иногда желал видеть солнце, а в разгар лета хотел… чтобы солнце застилалось дождями. Когда я бывал голоден, мне хотелось убить козла; иногда, убив козла, я жалел, что это не олень, а убив оленя, мне хотелось, чтобы он превратился в нильгау. Но ведь то же чувствуем все мы.
– А других желаний у тебя нет? – спросил огромный питон.
– Чего же ещё я могу желать? У меня есть джунгли, и все меня любят. Что же ещё может скрываться между восходом и закатом?
– А ведь кобра сказала… – начал Каа.
– Какая кобра? Та, которая пила здесь, ничего не сказала. Она охотилась.
– Нет, другая.
– А разве у тебя много дел с Ядовитым Народом? Я всегда сторонюсь их. В своих передних зубах они несут смерть, и это нехорошо, потому что змеи так малы. Но с какой же широкой шеей разговаривал ты?
Каа медленно повернулся в воде, как пароход в море.
– Три или четыре луны тому назад, – сказал он, – я охотился на Холодных Логовищах, – вероятно, ты не забыл это место? Существо, которое я преследовал, с визгом пронеслось мимо бассейнов к дому, стену которого я однажды разбил ради тебя, и убежало в подземелье.
– Да ведь население Холодных Логовищ не живёт в норах, – заметил Маугли, знавший, что Каа говорит о Народе Обезьян.
– Это существо не жило под землёй; оно просто хотело сохранить жизнь, – ответил Каа, высовывая свой дрожащий язык. – Оно побежало по очень длинному подземному ходу. Я пустился за ним, убил его, потом заснул. Когда же проснулся, пополз дальше.
– Под землёй?
– Именно, и наконец натолкнулся на Белый Капюшон – белую кобру; он тотчас заговорил о вещах, которых я не знал, и показал мне многое, никогда не виданное мною.
– Новую дичь? Было ли тебе приятно охотиться? – сказав это, Маугли быстро повернулся на бок.
– Я увидел совсем не дичь и переломал бы все свои зубы. Белая кобра сказала мне, что человек (по-видимому, она знает это племя), что человек отдал бы своё дыхание за то, чтобы только раз взглянуть на вещи, скрытые под землёй?
– Посмотрим, – заметил Маугли, – теперь я вспоминаю, что и я когда-то был человеком.
– Не спеши, не спеши. Поспешность погубила Жёлтую Змею, которая поглотила солнце. Мы говорили с белой коброй, и я упомянул о тебе, назвав тебя человеком. Тогда Белый Капюшон (он так же стар, как джунгли) сказал: «Давно я не видывал людей. Пусть он придёт и посмотрит на все эти вещи; ведь за каждую из них многие люди готовы были бы умереть».
– Нет, это, наверно, какая-нибудь дичь. Ядовитый Народ никогда не говорит нам, когда узнаёт о дичи. Их племя не любезно.
– Это не дичь, это… это… я не умею объяснить тебе, что это такое.
– Так пойдём. Я никогда не видал белой кобры; мне хочется также посмотреть на всё остальное. Белый Капюшон убил их?
– Всё это не живые вещи, и он говорит, что охраняет их.
– Ага! Как волк стоит над мясом, которое он унёс в своё логово. Идём же.
Маугли поплыл к берегу, повалялся в траве, чтобы высушиться, потом оба пустились к Холодным Логовищам, к покинутому городу, о котором вы, может быть, слышали. Маугли не боялся больше Обезьяньего Народа; зато обезьяны приходили в ужас при одном взгляде на Маугли. Но в это время все их племена странствовали по джунглям, и лунный свет заливал пустые и молчаливые Холодные Логовища. Каа прополз к развалинам беседки, которая стояла на террасе, скользнул по обломкам и спустился по сильно разрушенной лестнице, которая из середины маленького строения вела в подземелье. Маугли произнёс Змеиные Слова: «Мы одной крови, вы и я», опустился на четвереньки и двинулся за питоном. Долго ползли они по слегка покатому туннелю, который несколько раз поворачивал и изгибался, наконец достигли места, где корень какого-то большого дерева, вздымавшегося на тридцать футов над землёй, выдавил в стене громадный камень. Питон и Маугли пробрались через этот пролом и очутились в обширном подземелье. В него сочился слабый свет через отверстия, проломленные в крыше тоже корнями.
– Славная берлога, – сказал Маугли, поднимаясь на ноги. – Но она так далеко, что в неё нельзя приходить каждый день. Ну, чем тут любоваться?
– Разве я ничто? – прозвучал голос в середине подземелья, и Маугли увидел, что там зашевелилось что-то белое.
Мало-помалу перед ним поднялась такая огромная кобра, каких он ещё никогда не видал. Это была змея почти в восемь футов длины, которая от постоянного пребывания в темноте побелела, как слоновая кость. Даже очковый знак на её раздутой шее стал бледно-жёлтым. Глаза белой кобры были красны, как рубины, и вся она казалась странной и удивительной.
– Хорошей охоты, – сказал Маугли. Он говорил вежливо, но держал под рукой нож, с которым никогда не расставался.
– Что скажете о городе? – спросила белая кобра, не отвечая на приветствие. – Что делается в большом, обнесённом стенами городе, в городе с сотней слонов, с двадцатью тысячами лошадей и с бесчисленным количеством скота, в городе короля двадцати королей? Здесь, под землёй, я начинаю глохнуть, и уже давно не слышала звуков их военных гонгов.
– Над нашими головами джунгли, – ответил Маугли. – Из слонов я знаком только с Хати и его сыновьями, а Багира убила всех лошадей в одной деревне и… что такое король?
– Я уже говорил тебе, – мягко сказал кобре Каа, – я четыре луны тому назад говорил тебе, что города больше не существует.
– Город, великий город в лесу, город, ворота которого охраняют королевские башни, никогда не исчезнет. Люди выстроили его раньше, чем лопнуло то яйцо, из которого вылупился отец моего отца, и он будет стоять, когда сыновья моего сына сделаются такими же белыми, как я. Саломдхи, сын Чандрабижды, сына Виейджи, сына Иегасури, выстроил его во времена Баппа Раваля. А вы чьи?
– Напрасно шли мы по этому следу, – заметил Маугли, обращаясь к Каа. – Я не понимаю, что он говорит.
– Я тоже. Белый Капюшон очень стар. Отец Кобр, кругом только джунгли, как это было в самом начале.
– Так кто же он? – сказала белая змея. – Он сидит передо мной, не боится, не знает, что такое король, и человечьими губами говорит на нашем наречии. Кто он, создание с ножом и с языком змеи?
– Меня зовут Маугли, – был ответ. – Я из джунглей. Волки – моё племя, а питон Каа – мой брат. Отец Кобр, кто ты?
– Я – страж королевского сокровища. Куррун Раджа выстроил надо мною каменный свод в те дни, когда кожа моя была темна, и я мог приносить смерть приходившим сюда для кражи. Сквозь камни опустили сокровище, и я слышал пение браминов, моих повелителей.
«Гм, – пробормотал про себя Маугли. – Там, среди людей, я имел дело с одним брамином, и знаю то, что знаю. Раз в дело замешан брамин, быть беде».
– С тех пор, как я вполз сюда, пять раз отодвигали этот камень, и сокровище всё возрастало; из него не брали ничего. Нигде в мире нет таких богатств! Это сокровища ста королей. Но прошло много-много времени с тех пор, как в последний раз подняли камень, и, я думаю, мой город забыл о богатствах.
– Города больше нет. Посмотри вверх. Там только корни больших деревьев. Они раздвигают камни. А ты знаешь, деревья и люди не уживаются вместе, – настойчиво повторил Каа.
– Раза два-три люди приходили сюда, – свирепо ответила белая кобра, – но они молчали, пока я не подкрадывалась к ним в темноте; тогда они начинали кричать; впрочем, кричали недолго. А вы, человек и змея, пришли ко мне, лжёте и хотите уверить меня, будто города больше нет, будто мне незачем охранять сокровище. Люди мало изменяются с годами. Я же не изменяюсь никогда. Пока камень не будет поднят, пока в подземелье не спустятся брамины с хорошо знакомой мне песней, пока они не напоят меня тёплым молоком и не выведут снова на свет, я, я, я, только я, страж королевского сокровища! По вашим словам, город умер и сюда проникли корни деревьев? Наклонитесь же и возьмите всё, что вам угодно. На земле нет сокровищ равных этим. Человек со змеиным языком, если ты выйдешь из подземелья живым той дорогой, по которой вошёл сюда, короли будут твоими слугами.
– Опять всё передо мной запуталось, – холодно сказал Маугли. – Неужели какой-нибудь взбесившийся шакал проник так глубоко под землю и укусил белую кобру? Она, конечно, сошла с ума. Белый Капюшон, Отец Кобр, я не вижу здесь ничего, что стоило бы унести.
– Клянусь богами Солнца и Луны, у него смертельное безумие, – прошипела кобра. – Прежде чем твои глаза сомкнутся, я окажу тебе милость; посмотри сюда, созерцай то, чего не видывал ни один человек.
– Тот, кто в джунглях говорит с Маугли о покровительстве или милости, – сквозь зубы сказал юноша, – поступает неумно; но мне известно, что в темноте всё меняется. Если тебе угодно, я посмотрю.
Широко раскрыв глаза, он обвёл взглядом подземелье, нагнулся и поднял с пола пригоршню чего-то блестящего.
– Ого, – сказал Маугли. – Это походит на те штуки, которыми люди, бывало, играли в людской стае; только эти жёлтые, а те были коричневые.
Он бросил деньги и сделал шаг вперёд. Золотые и серебряные монеты покрывали весь пол подземелья слоем в пять-шесть футов. Первоначально деньги принесли в мешках, но с течением времени они высыпались через истлевший холст и раскатились по всей подземной комнате, как рассыпается прибрежный песок. На монетах, среди монет, выдаваясь из-под них, как корабельные обломки из-под песка, виднелись осыпанные драгоценными камнями серебряные слоновые королевские башни, покрытые пластинками кованого золота, изукрашенные рубинами и бирюзой. Там и сям стояли и лежали отделанные серебром и эмалью паланкины с яшмовыми столбиками и янтарными кольцами для занавесей; золотые подсвечники, увешанные просверлёнными изумрудами, которые дрожали на их разветвлениях; изображения забытых божеств, отлитые из серебра и с глазами из драгоценных камней; инкрустированные золотом стальные кольчуги, окаймлённые бахромой из истлевшего, почерневшего жемчуга; шлемы с наконечниками и украшениями из рубинов, красных как кровь; лакированные щиты из панциря черепахи и кожи носорога, инкрустированные и окованные чистым золотом с изумрудами по краям. Груды мечей с осыпанными бриллиантами эфесами; драгоценные кинжалы и охотничьи ножи; золотые жертвенные чаши и ковши; переносные жертвенники, устаревшей формы; яшмовые кубки и браслеты; курильницы для ароматов; гребни; сосуды для духов, красной краски для волос и для глазной пудры – всё из чеканного золота; кольца для продевания в ноздри; браслеты, которые носят выше локтей; головные обручи, кольца для пальцев и пояса – всё в бесчисленном количестве; кушаки в семь пальцев ширины, покрытые четырёхугольными гранёными бриллиантами и рубинами; деревянные лари с тройной железной обшивкой, в которых дерево истлело, обнажив груды нешлифованных сапфиров, опалов, кошачьего глаза, рубинов, алмазов, изумрудов и гранатов.
Белая кобра сказала правду. Невозможно было оценить сокровища, которые собирались в течение многих веков, благодаря войне, грабежу, торговле и налогам. Одним монетам цены не было, не принимая в расчёт драгоценных камней, общий же вес золота и серебра, вероятно, достигал двухсот-трёхсот тонн. Каждый туземный правитель наших дней, как бы ни был он беден, всегда имеет сокровища и постоянно увеличивает их. Правда, иногда через большие промежутки времени тот или другой образованный принц отправляет в Калькутту сорок или пятьдесят фургонов серебра с тем, чтобы оно было обменено на правительственные бумаги; чаще же магараджи хранят свои богатства и никому не заикаются о них. Маугли, естественно, не понимал значения всех этих вещей. Его немного заинтересовали ножи, но так как все они оказались легче его собственного, он побросал их. Наконец, юноша нашёл нечто истинно привлекательное для себя, лежавшее перед слоновой палаткой и полузакрытое монетами. Это был трехфутовый анкас (палка карнака), который походил на маленький лодочный багор. Его верхушка состояла из одного круглого блестящего рубина; ниже набалдашник был сплошь усеян необработанной бирюзой, и руке было удобно сжимать его. Ещё ниже виднелся яшмовый обод, по которому бежал рисунок: гирлянда с изумрудными листиками и рубиновыми цветами; те и другие были вкраплены в зелёный камень. Остальная часть рукоятки состояла из куска чистой слоновой кости; конец же анкаса, остриё и крюк были сделаны из стали с золотой инкрустацией, изображавшей охоту на слонов. Вот именно эти-то рисунки и привлекли Маугли, так как он увидел, что они имеют какое-то отношение к его другу Хати Молчаливому.