Ветер будет раскачивать тебя, и все моря узнают о том, что Габул — их единственный повелитель!
Вдруг, словно пронзенный внезапной мыслью, Габул отскочил от колокола. С шумом захлопнув за собой дверь, он бросился вниз по лестнице. Перескакивая через ступеньки, он спускался все ниже и ниже. Двое стражников охраняли вход в подземелье. Габул замахнулся на них и проскрежетал:
— Прочь отсюда! Я хочу остаться с ним один на один.
Стражников мгновенно и след простыл. Габул вошел в камеру, низкую и тесную, как клетка. Он приблизился к решетке и довольно осклабился при виде несчастного узника, томившегося здесь:
— Ну что, колокольный мастер, теперь-то ты готов мне служить?
Джозеф Литейщик был прикован к стене; тяжеленная цепь обвивалась вокруг его пояса. На полу стояли лужи, так как морская вода сочилась здесь отовсюду. Еще недавно Джозеф был крепкой, полной сил мышью, но теперь он страшно исхудал и осунулся. Однако, когда колокольный мастер вскинул голову, глаза его сверкнули огнем непримиримой ненависти.
— Запомни, крысиное отродье, — сказал Джозеф, — я не буду служить тебе никогда. Пусть лучше тело мое пойдет на корм рыбам.
Словно не расслышав ответа, Габул продолжал:
— Ты сделаешь то, что я велю, Джозеф. Я знаю, для тебя это пустяки. Построишь башню, надежную башню и водрузишь колокол на самой вершине моего замка. Пусть весь мир трепещет, слушая его гул.
Джозеф рванулся вперед, натянув цепь:
— Никогда! — Голос его дрогнул от гнева. — Никогда я не запятнаю своей чести служением тебе. Никогда не помогу сбыться твоим безумным мечтам и отвратительным планам. Я отлил этот колокол для барсука, повелителя Саламандастрона, непримиримого врага грязных подонков, чинящих на море разбой и насилие. И никогда он не зазвонит в твою честь, крыса!
Габул вытащил меч и загрохотал им по прутьям решетки.
— Тысяча чертей! Мне наплевать, для кого ты его отлил, безмозглая тварь. Колокол мой, я сделаю с ним все, что вздумается.
Джозеф опустился на пол, безнадежно покачав головой:
— Вижу, злость лишила тебя рассудка. Ты можешь мучить меня как угодно, можешь лишить жизни, но ничего не добьешься.
Габул сунул меч в ножны. Потом вцепился когтями в решетку и процедил сквозь зубы:
— Значит, я могу мучить тебя как угодно. А как насчет твоей дочери?
Черты колокольного мастера исказились от муки.
— Умоляю, оставь ее… Она еще совсем дитя… Неужели ты посмеешь измываться над ней?
В эту минуту Габул пожалел, что утопил дочь колокольного мастера. Впрочем, решил он, раз старый дуралей думает, что она еще жива, можно отлично позабавиться.
Пожалуй, выйдет потеха на славу.
— Если возьмешься за ум и построишь колокольню, так и быть, я позволю тебе увидеться с дочерью. Но не раньше, чем будет уложен последний камень.
Джозеф до предела натянул цепь. Он так прикусил губу, что кровь потекла по подбородку. Слова, казалось, застревали у мастера в горле, но он знал — другого ответа быть не может.
— Послушай, Габул, Никогда я не положу камня в основание твоей башни. Ты повсюду несешь смерть, страдания и рабство, и я тебе не помощник. Надо лишиться остатков совести, чтобы служить тебе, после того как я своими глазами видел, как твои приспешники расправились с капитаном и командой нашего корабля. Знаю, больше мне не видать моей дочери. Сердце мое разрывается, но каждый должен поступать, как велят ему долг и честь.
Габул призвал на помощь все свое коварство, и черная душа его быстро подсказала ему еще одну изуверскую выходку. Осклабившись, он широко раскинул лапы:
— Ха, Джозеф, ты слишком упрям. Но я вижу, смелости тебе не занимать. Знаешь, приятель, иногда я даже жалею, что уродился таким кровожадным и свирепым.
Всякому ведь охота быть честным и добрым вроде тебя.
Что ж, на досуге я подумаю, как поступить с тобой.
Но, лопни мои глаза, приятель, ты наверняка не прочь повидаться с дочерью.
На глаза доверчивого узника навернулись слезы признательности.
— Прошу тебя, дай взглянуть на нее хоть краешком глаза! Она для меня дороже всего на свете!
Габул снял связку ключей с вбитого в стену крюка:
— Тысяча чертей! Не такой уж я злодей. А к старости, похоже, стану совсем слюнтяем. Иди за мной.
Колокольный мастер и его мучитель вошли в пиршественный зал. Звеня цепями, Джозеф обеспокоенно огляделся вокруг:
— Где же моя дочь?
Габул коснулся колокола острием меча:
— Не так быстро, приятель. Не желаешь построить башню, скажи хотя бы, что значат все эти фигурки и слова, вырезанные на моем колоколе.
Джозеф, волоча за собой цепь, обошел вокруг колокола. Тревожные мысли о дочери роем теснились у него в голове. Наконец он заговорил, медленно и неохотно:
Буду бить на свадьбах я, души съединяя,
Буду днем и ночью бить, время отбивая,
Буду по утрам будить и сестру и брата,
Буду о беде гудеть голосом набата.
В час последний голос мой будет литься следом
Над ушедшим в Темный Лес молодым и дедом.
Много-много долгих лет, праздников и буден,
Чистый, ясный и густой звон мой звучен будет.
Мир несу я и добро и норе и дому,
Но запомни: голос мой — смерть и горе злому.
Габул бросил на Джозефа злобный взгляд:
— Вздор! Я велю соскоблить эту ерунду, всего и делов!
А эти рисунки, что они значат, отвечай, колокольный мастер!
Джозеф пожал плечами:
— Тайна их открыта лишь Владыке барсуку, повелителю крепости Саламандастрон. Это он дал мне пергамент с изображениями. Барсукам, правящим огненной горой, известно много из того, что для всех других навсегда останется тайной. Но где моя дочь, ты обещал отвести меня к ней.
Габул подвел Литейщика к распахнутому окну:
— Море велико, приятель, очень велико. Жаль, я не могу тебе показать то место, где лежит твое чадо. Отправляйся-ка сам на поиски.
И в то же мгновение Габул изо всей силы толкнул узника.
На закате дня юная мышка брела по пустынному берегу, отбрасывая на песок длинную тень. Голод, жажда, укусы бесчисленных мошек разбудили ее и вынудили покинуть укрытие. На плече мышка по-прежнему несла толстую узловатую веревку. Длинная цепочка следов тянулась за ней на гладком песке — в этом пустынном месте, где обитали только хищные птицы, она была наедине с небом и морем. Мышка попыталась утолить голод водорослями, выброшенными на берег приливом, но они так пропитались солью, что обожгли рот, и она с отвращением выплюнула их. Мышку шатало от слабости. Она остановилась и огляделась вокруг, приставив лапу к глазам.
Должна же где-нибудь быть пресная вода. Мышка направилась прочь от моря, на юг, где виднелись песчаные дюны.
Идти по горячему песку было трудно, мышка то и дело падала, но упрямо поднималась и вновь брела вперед. Скатившись кубарем с песчаного холма, она протирала запорошенные песком глаза и вновь принималась карабкаться по склону. Одолев дюну, она наконец увидела живое существо. На сей раз это была не чайка, а маленькая ящерица — прикрыв глаза, она нежилась на солнце. Заметив мышку, ящерица юркнула в сторону, настороженно поглядывая на незнакомку из-под опущенных век.
Мышка хотела заговорить с ней, но из пересохшего рта вырвался лишь невнятный хрип. Качнув головой, ящерица неприветливо сказала:
— Ты не лягуха. Зачем квакаешь? Что надо?
Мышка с трудом выдохнула одно-единственное слово:
— Воды.
— Вода далеко. Ты не ящерица, тебе конец. До воды не дойти. Скоро тебя съедят. — И ящерица глазами указала наверх.
Подняв голову, мышка увидела, что чайки кружат над ней, спускаясь все ниже и ниже: жадные до падали, птицы чувствовали, что живое существо, заброшенное в их владения, с каждой минутой слабеет и скоро не сможет постоять за себя.