Нет, не ударом исподтишка или кляузой. Он честно вызовет офицера на поединок. Дуэль по всем правилам. А там пускай Триединый рассудит, кто прав, кто виноват…
Вот только когда он выйдет?
За драку в праздник, трепетно любимый самодуром-императором, им всем светит каторга. А Летгольма за пролитую кровь отвели бы прямиком на виселицу, если бы офицер не… как его, кстати? Кирсьен, кажется. Что за дурацкое имя? Похоже на тьяльское — они там живут слишком близко к долине альвов, вот и понахватались всяких дурацких штучек. Да, меч тьяльца выпустил дух из Летгольма. А сам он сбежал. Как последний трус. И ходит где-то на свободе… А они тут лежат, избитые, голодные, с жутким похмельем, на грязной, вонючей соломе — хоть бы кто из тюремщиков удосужился принести пару свежих охапок.
Позади раздался громкий стон, а после Вензольо — его голос Антоло узнал бы из тысячи — взвизгнул:
— Отползай, отползай!
— Да как же он отползет? — прогудел Емсиль, и тут его слова заглушил рвотный спазм.
Антоло обернулся.
Бохтан блевал, заботливо поддерживаемый за плечи барнцем. Блевал водой и слизью, поскольку покормить их никто в тюрьме не озаботился. Хорошо, что вода стояла в бадейке. Не слишком свежая, теплая, но хоть как-то можно смочить пересохший рот.
— Сам бы так по мозгам получил, я бы поглядел, как бы ты ползал… — ворчливо проговорил Емсиль.
— У меня, может, голова п’обитая! — запальчиво возразил Вензольо, показывая слипшиеся от крови волосы.
— Как бы не так! Череп твой молотком не пробьешь! — отвечал Емсиль. — Ссадина хорошая, плешь, может быть, останется…
— Плешь? Это какая сволочь в меня кувшином запустила? Да я его из-под земли достану!
— Умолкни! Визжишь, как поросенок, — зло бросил т’Гуран, который сидел, опершись спиной о стену и баюкал правую руку.
— Нет, ты видел, кто? Скажи мне — кто из них?
— Отстань…
Антоло сел, помогая себе руками. Может, не стоило так отчаянно сопротивляться? Вон, Емсилю почти и не досталось. Да и офицеры, за исключением того, что сбежал, сдались быстро — должно быть, в надежде на снисхождение.
Свет, проникающий в широкую камеру через три зарешеченных окошка под потолком, давал возможность разглядеть всех обитателей городской тюрьмы Аксамалы. А набралось их человек сорок, на первый взгляд. В основном оборванцы — сброд из самых низов. Нищие, не желавшие, согласно последнему распоряжению магистрата, побираться в строго отведенных местах, а именно с правой стороны паперти храмов Триединого. Десяток молодых людей самого разбойного вида самозабвенно резались в «камни-ножницы-бумага». Игра шла на подзатыльники, причем снисхождения к товарищам по несчастью никто не испытывал — лупить так лупить. Кто-то еще спал, свернувшись, как бездомные коты. Издали они напоминали скорее груду тряпья, чем живых людей. Человек пять стояли в очереди к бадье для отправления естественных надобностей и вяло поругивали засевшего надолго.
Одна стена камеры состояла из толстых граненых прутьев. За ней виднелся освещенный редкими факелами коридор, который изгибался полукругом.
Антоло вспомнил рассказы о городской тюрьме. Якобы разместили ее лет триста назад в круглой башне, оставшейся от внутреннего кольца стен, когда Аксамала расширилась настолько, что прапрапрадед нынешнего императора повелел возводить новую защиту. Потому и шел коридор по кольцу, огибая защищенные мощной кладкой лестничные пролеты и караулки, тогда как помещения для арестантов находились по внешнему ободу кольца. Кроме того, тюрьма имела несколько этажей, и чем выше было положение заключенного, тем на более высокий этаж он попадал. Судя по всему, их забросили на самый нижний, полуподвальный.
— О! П’оснулся? — Вензольо повернулся к табальцу.
— Живой?
— Похоже, скорее живой… — нерешительно ответил Антоло. — Как нас угораздило?..
— А ты что, не помнишь ничего?
— Нет, почему же… Помню. Пока я на сержанта не бросился, все помню. А потом…
— Еще бы! — оскалился Вензольо. — Мне с пола все хо’ошо видно было. Дубинкой по темечку!
Антоло потрогал здоровенную шишку под волосами. Наверное, так оно и было. Вот почему он вроде бы и помнит, как их волокли по улицам города, а потом швыряли в зарешеченную камеру, но все события словно в тумане.
— Но я его тоже зацепил? — проговорил он неуверенно.
— Зацепил, зацепил! Думаю, зуб он таки выплюнул!
— Ну, чего вы радуетесь, остолопы? — мрачно заметил Емсиль. — Что вам срок каторги накинут?
— А что нам, плакать, что ли? — окрысился южанин. — Что ты п’едлагаешь?
— Да ничего! — Барнец отвернулся и склонился над Бохтаном.
Преодолевая слабость и головокружение, Антоло подполз к ним поближе.
— Сильно ему досталось?
— Тебе-то не все равно? — неприязненно ответил Емсиль.
— Ты чего? — удивился табалец. Их друг из Барна всегда отличался спокойствием и невозмутимостью, а тут ни с того ни с сего….
— Чего, чего… Ничего! Сопи в две ноздри — вон люди уже оборачиваются.
Антоло оглянулся. Неправда. Никто на них не оборачивался. Что, у заключенных своих забот и хлопот мало? Тем более что якшаться с нарушителями указа императора мало кто захочет.
— Ты чего, Емсиль? Не с той ноги встал?
— Если хочешь знать, я вообще не ложился, — хмуро ответил барнец. — Пока некоторые рожу об солому давили, я с ним возился! — он кивнул на Бохтана.
— Так я что ли виноват?
— А кто? — Емсиль сжал кулаки. — Тебе не все равно было, к кому идти? И когда… Не захотел он офицеров пропускать!
— Чего ты взъелся на него? — вмешался Вензольо. — Не хватало еще уступать этим хлыщам из каза’м! Так они на голову сядут совсем. И ножки свесят!
— Ага! А нам теперь из-за его гордости на каторгу?
Антоло задохнулся от возмущения. От кого, от кого, а от Емсиля он такой отповеди не ожидал. Обида комком подступила к горлу, кровь бросилась в щеки.
— А зачем вы тогда встряли? — воскликнул он. — Не ваша драка — значит, и лезть нечего! Я бы и сам…
— Что ты «сам»? — негромко проговорил т’Гуран. — Много ты навоевал бы против четверых?
— Ну и что? Если вам все равно!
— Нам не все равно, — терпеливо, словно неуспевающему ученику объяснил вельсгундец. — Было бы все равно, сидели бы и хлестали мьельское. Но мы ввязались в эту драку вместе с тобой…
— Из-за твоей гордыни, — добавил Емсиль.
— Можно и так сказать, — не стал спорить т’Гуран. — Но у нас, в Вельсгундии, предпочитают слово «честь», а не гордыня. Спускать обиды нельзя никому. Но… Я бы на твоем месте предпочел вызвать этого офицера на поединок. Скажем… завтра.
— Завтра он уже никого не вызовет, — рыкнул барнец. — И ты тоже. И я. И Вензольо.
— И Летгольм, — невозмутимо проговорил т’Гуран. — И тот офицер, которого Летгольм заколол, кстати, тоже.
— Все в руке Триединого, — пожал плечами Антоло.
Вельсгундец почесал кончик носа, как обычно делал во время ответов на сложные вопросы профессоров.
— Понимаешь, — сказал он, глядя мимо Антоло. — Понимаешь, наказание императора для всех одно, но по каждому оно ударит по-разному. Меня отец по головке не погладит за то, что из университета выгонят.
— А нас выгонят?
— А ты как думал? — прищурился Емсиль. — Хорошо, если бумагу выправят об окончании подготовительного…
— Выгонят, — согласился т’Гуран. — Если уже не выгнали…
— Ну и что? — запальчиво воскликнул табалец. — Можно еще раз поступить!
— Как бы не так! Изгнанного за нарушение указа императора на повторный курс не возьмут.