Перельман заметил, что некоторые ученики украдкой принюхиваются, морща носы, и вертят головами, пытаясь установить источник вони.
Он медленно свернул газету, отложил ее в сторонку и осторожно огляделся, пытаясь понять, откуда все-таки воняет. В душе его крепло неприятное предчувствие, что все это неспроста. Стараясь действовать незаметно для учеников, он приоткрыл тумбу стола и заглянул вовнутрь. Внутри не было ничего, кроме сваленных беспорядочной грудой бумаг: каких-то старых контрольных работ, забытых тетрадей, пожелтевших газет и иной макулатуры.
Перельман закрыл дверцу тумбы и потянул на себя выдвижной ящик. Вонь ударила в нос, как боксерская перчатка. На дне ящика, распластанная на светлой фанере распоротым брюхом кверху, лежала огромная полуразложившаяся крыса. Грязно-бурая жесткая шерсть слиплась и вылезла клочьями, оранжевые зубы торчали наружу в мучительном оскале, а на груди у дохлого грызуна лежал грязноватый клочок бумаги, на котором кто-то синим фломастером изобразил звезду Давида.
Борясь с тошнотой, Перельман быстро задвинул ящик. Ему хотелось вскочить, отшвырнув стул, ударить обоими кулаками по столу и бешено, надсаживая горло, заорать: «Кто?!». А потом хватать этих юных мерзавцев за шиворот и трясти – каждого, всех по очереди, так, чтобы их тупые головы мотались из стороны в сторону, лязгая зубами, – до тех пор, пока виновный не будет установлен.
Он до хруста стиснул зубы и начал считать про себя в обратном порядке, начиная со ста. На счете «семьдесят три» он почувствовал, что начинает понемногу успокаиваться, и тут же вспомнил, что, направляясь сюда из учительской, столкнулся в коридоре с двумя бритоголовыми из десятого "А"– Скороходовым и Сусловым. Они, как всегда, поздоровались с ним с издевательской вежливостью, и он, как всегда, ответил им спокойным и ровным тоном, и только сейчас до него дошло, что этой парочке было совершенно нечего делать здесь в это время – десятый "А"занимался в первую смену…
Он снова открыл ящик стола, прихватил дохлятину так и не прочитанной газетой, стараясь при этом сохранять невозмутимое выражение лица, обернул эту дрянь со всех сторон, чтобы никто из учеников, а особенно учениц, не заметил, что там, внутри, и не поднял крик, задвинул ящик локтем, встал и, пробормотав: «Я сейчас вернусь», торопливо вышел из класса.
Домой он отправился пешком. Это было не близко, но погода стояла не по-осеннему теплая, а ему просто необходимо было проветриться. Желудок его все еще бунтовал, перед глазами периодически всплывало отвратительное видение полуразложившейся крысиной тушки (ничего себе тушка – килограмма полтора!), а одежда, казалось, насквозь пропиталась тошнотворной трупной вонью. Вот тебе и субботний вечерок – единственный по-настоящему свободный и беззаботный вечер за всю неделю!
Утраченную беззаботность необходимо было вернуть, и для этого существовало проверенное веками народное средство. Перельман зашел в гастроном, тщательно осмотрелся, проверяя, не вертится ли поблизости кто-нибудь из учеников, и купил бутылку водки. Это незапланированное приобретение пробило в его скудном бюджете колоссальную дыру, но Перельман чувствовал, что без водки ему сегодня не обойтись. В конце концов, ему просто хотелось выпить, и он, черт подери, имел на это полное право!
Придя к такому выводу, он переместился к мясному отделу и раскошелился на килограмм ветчины.
Какого черта?! Что он, не человек? Эти сопляки, родители которых спекулируют на рынке, каждый день жрут что хотят и курят «Мальборо», а он вынужден терпеть их оскорбления и на голодный желудок проповедовать им высокие принципы! Черт с ними, с деньгами, потом как-нибудь выкрутимся…
В киоске на углу он купил пачку «Парламента» – гулять так гулять! Торопливо разорвал целлофановую обертку, откинул тугую картонную крышечку, выдернул прокладку из фольги, вытянул сигарету и закурил. Сигарета показалась ему совсем слабой, не то что родная «балканка», но она, по крайней мере, не воняла сушеным навозом. И все, сказал он себе. Ни слова о школе до самого понедельника. Пропади она пропадом, эта школа!
До дома он добрался, когда уже начало темнеть. Отвыкшие от таких нагрузок ноги приятно гудели, полупустой портфель оттягивал руку, но эта тяжесть тоже была приятной, поскольку лежали в портфеле не тетрадки, а бутылка водки и килограмм ветчины. Черт, про тетрадки-то я и не подумал, вспомнил Перельман. Самостоятельные работы нужно было бы проверить… А впрочем, я и так знаю, кто из них на что способен, с точностью до плюс-минус одного балла в каждом конкретном случае. И потом, мы ведь решили, что не будем думать о школе. Вот и не надо. Плевать.
Он с усилием потянул на себя тяжелую, сплошь стеклянную дверь подъезда. В почтовом ящике что-то белело. «Опять подметное письмо», – подумал Михаил Александрович. Придерживая портфель, он позвенел ключами, выбрал нужный и отпер ящик. Внутри, вопреки его ожиданиям, оказалась не анонимка, а большой белый конверт с красно-синим бордюром авиапочты. Он глянул на обратный адрес: Хайфа, Израиль… Опять они за свое…
Он вскрыл письмо в кабине лифта. Собственно, никакого письма в конверте не было, а было там оформленное по всем правилам гостевое приглашение. В комментариях это не нуждалось. Не хочешь, мол, перебираться сюда насовсем, так приезжай хотя бы в гости, осмотрись, подумай. Перельман досадливо поморщился. Мать и сестра были очень милыми женщинами, и он искренне любил обеих, но порой они таки ухитрялись вывести его из равновесия. Ну, нельзя же, в самом деле, быть такими безмозглыми курицами! Начало октября, учебный год только-только стартовал, а они зовут его в гости!
Он засунул документы обратно в конверт, а конверт небрежно затолкал в карман пиджака, нимало не заботясь о том, что приглашение помнется. Тоже мне, сокровище…
Ковыряясь ключом в дверном замке, он услышал, как внутри квартиры заходится звоном телефон. Перельман заторопился. Звонила скорее всего мать, чтобы поинтересоваться, дошло ли ее письмо. Между прочим, такие вещи надо отправлять заказным, а не совать в почтовый ящик, но объяснять ей это бесполезно: все равно через минуту забудет.
Ключ наконец вошел в прорезь, замок дважды щелкнул, и дверь распахнулась. Бросив портфель на тумбочку с обувью, Михаил Александрович поторопился к телефону и сорвал трубку.
– Да! – крикнул он. – Слушаю! Мама, это ты?
– Здгавствуй, Мойша, – кривляясь, произнес в трубке мальчишечий голос. – Это я, твоя мамочка Сага, звоню тебе с бегегов Кгасного могя. Тебе еще не отгезали твои симпатичные яички? Пгиезжай скогее ко мне, я дам тебе титю. Или тебе больше нгавится сосать гусский хген?
– Ублюдки, – выдавил он сквозь стиснутые зубы. – Поймаю – убью…
В трубке фыркнули, и сразу же зачастили короткие гудки отбоя. Пора покупать телефон с определителем номера, понял Перельман. Давно пора. Или просто обрезать шнур. Зачем он мне вообще нужен, этот телефон? Кому звонить-то?
Он протянул руку и выдернул шнур из розетки. Сволочи… Ах скоты!
Переодевшись в домашнее, он вывесил костюм в лоджию, чтобы выветрился трупный запах, тщательно, как хирург перед операцией, вымыл руки и приготовил себе незатейливый ужин: накрошил салата, нарезал толстыми ломтями хлеб и ветчину, зажарил три последних яйца («Как там твои симпатичные яички? Их еще не отрезали?»), открыл водку и включил стоявший на холодильнике переносной телевизор.
Оказалось, что его пешая прогулка отняла даже больше времени, чем он рассчитывал: по ОРТ уже вовсю шла программа «Время».