— Кто? — одними губами спросила девушка, снова почувствовав, как мороз; ледяной волной прошел по коже.
— Ты и Гончий.
— Олег… Он тоже первое время опасался. Потом решил: мы никому не опасны и никому не нужны.
Маэстро молчал, сосредоточенно глядя на дорогу. Так прошло несколько минут, пока он, наконец, не разлепил плотно сведенные губы:
— Не понимаю. Лиру почему-то было выгодно уничтожение нескольких центнеров героина; но зачем он оставил в живых вас?
— Гончаров как-то сказал: «Система такова, что ни с того ни с сего никого не списывает».
— Это так. Но я спросил не почему вас оставили в живых, а зачем. Да и… вряд ли Лир теперь является частью системы.
— Мне кажется, на волка-одиночку он тем более не похож, — хмыкнула девушка.
— Ты права. А что Гончий? Он не задавался этими вопросами?
— Может, и задавался, но со мной не обсуждал. Наверное, берег.
— И Лир берег. Для чего-то… — Маэстро смотрел невидящим взглядом на дорогу, потом свернул на грунтовку.
— Мы далеко? — спросила Аля.
— К морю; сядем на бережок, свесим нижние клешни, и ты мне поведаешь не торопясь, что с тобой приключилось.
— Погоди, Влад. Лучше уехать подальше, и тогда…
— Нет, это ты погоди. Если сей мешок соткал все-таки Лир, то выбраться из него можно только разглядев всю картинку.
— А вдруг окажется, что наше положение безвыходно? — Безвыходных положений не бывает. Ибо выход всегда там же, где и вход.
Глава 32
Через четверть часа они уже сидели на прибрежном обрыве. Вокруг было абсолютно пустынно. Маэстро свернул на целину, джип какое-то время мчался в облаке мутной жаркой пыли и теперь стоял в десятке метров, горячий, как запаленный скакун. Сухое, выжженное солнцем пространство вокруг просматривалось на километры. Море внизу тихо и безучастно переливалось под выцветшим от жары небом и где-то в дальней дали превращалось в четкую и рельефную темно-синюю линию далекого горизонта. Там, на рейде, застыл длинный сухогруз. Сейчас он дождется своего часа, выйдет за акваторию невидимого отсюда порта и несколько месяцев будет зависим только от стихий, но не от людей.
Аля тряхнула головой, прикрыла лицо ладонями, стараясь настроиться на разговор, но произнесла помимо воли:
— Маэстро… почему люди не хотят просто быть счастливыми?
— Они хотят. Но не знают как.
— Ты тоже не знаешь?
— Тоже.
— Мне кажется, люди просто боятся понять, что такое счастье, чтобы не потерять его. Ведь жалеть об утерянном куда как горше, чем о том, чего никогда не было.
Девушка бросила скорый взгляд на Маэстро; тот продолжал сидеть, сосредоточенно вглядываясь в далекую синеву. У него был вид смертельно уставшего человека, и Аля устыдилась: как ни странно, с появлением Маэстро она почувствовала и холодную, как осенняя рябь на воде, тревогу, но больше — успокоение. Теперь появился мужчина, незаурядный мужчина, готовый взять на себя ее проблемы, и она позволила себе расслабиться совершенно. Стоит ли забивать ему голову всякой ерундой, ведь ему, наверное, совсем не сладко сейчас — вынырнуть из спасительного беспамятства снова в войну? Выругала себя за глупость и бесчувственность, произнесла тихо:
— Извини.
Маэстро только пожал плечами. Аля же собрала все свое мужество, чтобы вновь пережить происшедшее за последние сутки… Закурила, закашлялась, смахнула навернувшиеся от неловкой затяжки слезы и начала рассказывать. Маэстро слушал внимательно, не перебивая. Только несколько раз бросал на девушку быстрый взгляд, словно видел ее впервые.
— Это все? — спросил он, когда Аля закончила.
— Да.
Маэстро вырвал сухую травинку, пожевал, спросил:
— Кто, по-твоему, убил Ландерса? Аля наморщила лоб:
— Это покажется странным, но… Сначала я была уверена, что Ирка Бетлицкая. Но теперь…
— Ну?
— Может быть, и ее подставили, как меня?
— Подожди, ты же говорила, что выстрел был со сцены.
— Мне так показалось, но… с таким же успехом стрелять могли и из-за кулис, и из зрительного зала — «язык», ну, подиум, как раз делил зал надвое.
— Аля, пожалуйста, подумай.
— А что тут думать? Кто поручит такую акцию, как убийство авторитета и депутата, шестнадцатилетней пацанке? Это же глупо!
— Это парадоксально, а потому не глупо.
— А если она в последний момент не смогла бы выстрелить? И спалила бы всю операцию, равно как и заказчиков? Может быть, кто-то прикрылся ею, как и мной, и выстрелил наверняка?
— Может быть, и так.
Маэстро сидел вялый, разморенный зноем и вдруг — быстро повернулся к Але, обхватил ладонями ее лицо, проговорил резко, напористо, глядя в глаза:
— А теперь быстро: кто убил Ландерса?! Ну!
— Ирка Бетлицкая.
— Вот так! — Маэстро убрал руки, вынул пачку сигарет, закурил. — Девочкам думать вредно. Чутье, интуиция — это вернее. Как только девочка начинает строить логические конструкции на костылях эмоций — и Ирку эту Бетлицкую жалко, и себя жалко, — то получается лаковая сериальная картинка, ничего общего с действительностью не имеющая. Это опасно.
Последнее слово Маэстро произнес так, что… Волна ледяной изморози окатила спину и плечи девушки, и здесь не было ничего от обычного страха. Просто порой Маэстро казался ей даже не человеком… Вернее… человеком, но функционирующим с полностью атрофированными участками мозга, отвечающими за страх или боль… Она все пыталась подобрать слово, пока оно само не всплыло в памяти; слово было угловатым, тяжким — чуть-чуть, и оно провалится в самые темные глубины подсознания — одержимость.
Аля незаметно глянула на Маэстро. Он был спокоен и безучастен, как блеклое, напитанное зноем небо. Сидел, погруженный в раздумья, потом спросил:
— Ты говорила, что простудилась?
— Да. Вернее, это не простуда даже была, а какое-то странное недомогание.
С кошмарами, реальными, как галлюцинации.
— А потом все прошло?
— Бесследно. Даже как-то странно. Сначала — ходила как опоенная, словно в душном сонном мороке, потом… Перед самым показом настроение сделалось — лети и пой! Ты принимала какие-нибудь таблетки? Нет. Только кофе. Хотя… Да?
Кофе мне как раз Ирка Бетлицкая и предложила. Я даже порадовалась; стерва-то она стерва, а все что-то человеческое в ней осталось.
— И после кофе… — начал Маэстро.
— После кофе я стала порхать, как колибри в стратосфере! Ты думаешь, она что-то подсыпала туда? И раньше — тоже?
— А ты как думаешь?
— Теперь даже не знаю. Не знаю. А зачем?
— Подставить тебя под убийство Ландерса было не спонтанной выдумкой киллера-малолетки, а трезвой предварительной разработкой.
— Ты думаешь?
— Убийство Ландерса — не единственная акция в ту ночь. Близ поселка Приморского под Южногорском убили еще одного человека. И он был не статист, судя по количеству охраны и подготовке группы, высланной для его устранения.
— Маэстро, ты…
— Да, Я утихомирил их. Но вовсе не по живодерскому комплексу: так ситуация сложилась. И — вывела меня из состояния амнезийного ступора. Клин клином… Я не о том. Там тоже была совсем субтильная девчушка, даже две. Но одна — просто «девочка для радости», а вот вторая… На оружие она смотрела не как на железо, а как на средство.
— Подожди, Влад! Может быть, тебя тоже подставили? Маэстро задумался, но лишь на мгновение.
— Нет. Таких, как я, не подставляют: слишком хлопотно. Таких убивают.
Чтобы проблем не возникало.
— Так, может, и со мной все случайно?
— Девочка, ты себя хочешь утешить или меня убедить? — усмехнулся Маэстро.
— Даже не знаю…
— Почему ты не смогла связаться с Гончим?
— Я же рассказывала: что-то с телефоном.
— Вот и считай количество допусков: что-то с телефоном, что-то со здоровьем, что-то с самочувствием и настроением, сонным до одури целые сутки и ставшим кайфным и решительным непосредственно перед акцией… Что-то с пистолетом, из которого стреляли в Ландерса и который оказался впоследствии в твоей сумке, что-то с Ирой Бетлицкой, испарившейся после акции быстрее лани шизокрылой… Не слишком ли много?
Аля застыла, глядя в одну точку.
— Но почему — меня? По-че-му?
— Бегаешь быстро. И стреляешь не слабо.
— В этом все дело?
— Да. Ты должна была увести на себя обширную погоню, какую организовали люди Ландерса и криминальная шушера под их началом. После стрельбы в гостинице и разборки с авторитетами в поселке ни у кого уже и сомнений не осталось, что ты и есть искомый киллер, супостат и злодей. Вернее — злодейка.
Аля усмехнулась горько:
— Что-то это не радует.
— Но и не пугает?
Девушка только пожала плечами:
— Чего бояться раньше страха, верно?
— Ну да, ну да… Как вещает здешняя народная мудрость: будет хлеб, будет и сало. — Маэстро помолчал, глядя в морскую синеву. — О твоих незаурядных способностях из оставшихся в живых знали только три человека: Гончий, я и Лир.
Ему как раз по силам скроить такую схему, как одновременное устранение двух авторитетов.
— Зачем это ему?
— Дьявол разберет. Для таких, как он, больше мути — больше рыбы. Одного он не учел.
— Чего?
— Случай. Меня. Я поломал или осложнил первую операцию, и теперь…
— Влад, а может быть, ты все усложняешь? И нет здесь и близко никакого Лира? Я помню, ты хотел разыскать его, чтобы отомстить за ту, давнюю гибель твоих друзей…
— Моих бойцов.
— Ну, бойцов… Просто… может быть, это у тебя…
— Навязчивая идея?
— Ну, вроде того. — Аля помялась, но произнесла-таки то слово:
— Одержимость. И ты все усложяешь. А на самом деле — все просто как день: ты случайно попал в разборку, меня случайно подставили в Южногорске…
— Аля, ты изучала диалектический материализм?
— Нет.
— Жаль. Согласно сей марксистской лженауке, цепь случайностей есть не что иное, как закономерность. А в таком деле, как прицельная стрельба по авторитетам из всех видов оружия, случайности ни с того ни с сего не возникают.
Аля промолчала, понимая, что переубедить этого человека ей не удастся, да и… да и вполне возможно, он действительно прав. Потом произнесла едва слышно:
— И теперь… теперь ты кинешься искать Лира?
Маэстро рассеянно смотрел на море, и лицо его было безмятежно-спокойным.
— Нет. Он сам нас найдет.
Четыре часа езды по жаре измотали Алю Егорову совершенно. За это время они дважды останавливались, покупая воду, сигареты и шоколад. Маэстро был молчалив и сосредоточен. Вел он машину по едва приметным дорожкам, а то и прямо по целине; он сразу объяснил Але, что встреча с вооруженными представителями власти, которые вполне могли работать на людей Ландерса и Батенкова, не сулит им ничего доброго: Маэстро был хорошо вооружен и навыков в обращении со стреляющим железом не утерял, но «огневой контакт» с властями может создать такое количество дополнительных проблем… Да и удача не всегда на стороне смелых. На нее можно надеяться, а вот рассчитывать… Везет в этой жизни не всем, не всегда и не во всем.
— Маэстро, — несмело произнесла, выслушав его, Аля. — А может, мы просто сядем в поезд на какой-нибудь маленькой станции и покатим до самых столиц? В Княжинск или в Москву?
— Ты так и сделаешь, девочка. И скроешься, заляжешь на самое донышко так, чтобы тебя не нашел никто.
— И никогда?
— В смысле?
— Ну, спрячусь, и сколько мне так сидеть «старушкой-пенсионеркой»?
— Пока все не успокоится.
— Влад, а как я узнаю, что все успокоилось? Маэстро не ответил.
— И почему тогда ты не сделаешь так же? Будешь ловить Лира на блесну под названием «Блестящий Маэстро»? — Девушка помолчала несколько секунд, решительно свела губы:
— Я поеду с тобой.
— И получишь пулю.
— До сих пор не получила.
— Пуля — дура. Ее может получить кто угодно и когда угодно. И это не зависит от уровня профессионализма.
— Да? А от чего зависит?
Глаза Маэстро затуманились, но лишь на мгновение; потом он бросил коротко и безразлично, но у Али не осталось сомнения, что он лукавит:
— Случай.
— Случай?
— Да.
— «Ни с того ни с сего кирпич на голову не падает». Да и… любая случайность есть лишь часть закономерности. Не твои слова? Ты даже науку как-то хитро обозвал… Диалектический материализм.
Маэстро пожал плечами:
— А я идеалист.
— Влад, я думаю…
— Девочка, думать ты можешь все, что угодно, а вот решать буду я.
— Почему?
— Когда пули станут ложиться совсем густо, я, вместо того чтобы воевать, стану думать, как уберечь тебя.
— По-моему, я доказала, что не беспомощна.
— До поры. Все до поры.
— Влад, но почему…
— Ты не воин. Твое дело — любить.
— Мне… мне кто-то это уже говорил… — Пусть на мгновение, но взгляд девушки стал близоруко-беспомощным. — Мне это говорил Олег.
— Гончий прав. Поэтому ты сядешь в поезд и уедешь. С твоими проблемами я разберусь сам.
— Это дискриминация.
— Это жизнь. Мужчины должны охранять ее, женщины — продолжать.
— Да? И кто это решил?
— Бог.
Маэстро замолчал. Просто гнал и гнал автомобиль. Единственным собеседником Али стало радио. А оно развлекало девушку сначала жалобным воем про геройских снегирей, потом — пессимистическим ревом недодолбаной стервы, стонущей на грани истерики: «Нелюбовь… Нелюбовь… Нелюбовь…»
Самыми мелодичными и жизнелюбивыми из раскручиваемых музыкальных опусов и казусов были старенький:
«Утекай, в подворотне нас ждет маньяк!» — и новенький:
«Ай-ай-ай-ай-ай-ай-ай, убили негра!» Ритмы сливались, били по мозгам, и отупение, вызванное усталостью и жарой, становилось навязчивым, долбило жутковатой какофонией звуков и слов… Порой, как глоток среди зноя, попадались и гармоничные мелодии, но стоило Але вслушаться, как она узнавала в «отечественном» шлягере «Там за туманами, дальними странами…» щемящую мелодию итальянца Нино Рото из «Крестного отца». Впрочем, то, что почти все расейские «стары» и «старлетки» без ущерба для совести и с прибылью для кармана брали чужое, Алю волновало мало: это в проклятом капиталистическом окружении использование не своей интеллектуальной собственности трактуется как банальная кража. Для наших же безголосых, безволосых и беззубых «старов» присвоение чужих мелодий можно считать и «гуманитарной помощью».
Ну вот, снова этот уродский рефрен! Дебилизацию подрастающего поколения поставили на поток. Все это и есть не что иное, как зомбирование: подростки и сочувствующие уже реагируют не на слова, не на мелодию, а на тысячи раз повторенную фразу; начинают дергаться в такт, входят в транс… «Давай вечером умрем весело — будем опиум курить… Давай вечером умрем весело…»
Аля резко крутанула ручку настройки… Вступительные аккорды песни уже отзвучали, мелодия заполнила пространство:
По острым иглам яркого огня Бегу, бегу — дорогам нет конца!
Огромный мир замкнулся для меня В арены круг и маску без лица.
Я шут, я арлекин, я просто смех.
Без имени и, в общем, без судьбы…
Девушка даже не слушала, просто… душа ее сделалась легкой, мир поплыл перед глазами, Аля подумала, что это — от разогретой солнцем земли, потом почувствовала солоноватый привкус на губах и только тогда поняла, что плачет.
Глава 33
Маэстро припарковал автомобиль к обочине, обнял девушку за плечи; Аля уткнулась ему в грудь и расплакалась уже совсем. Она плакала горько, как ребенок, который долго ждал родителей, не желая засыпать, да так и не дождался.
И комната его казалась ему темной, и бабушка не утешала: весь мир ополчился против, и только теплые руки мамы или отца могли успокоить… Но их не было…
Ни отца, ни мамы… Давно не было, очень давно. Але подумалось вдруг странное: ведь есть же, наверное, люди совсем взрослые и пожилые даже, у которых родители еще живы… А это значит, что жив еще кто-то, кто будет любить и жалеть тебя всегда, только потому что ты есть. И тебе есть где почувствовать себя маленьким и беззащитным, и есть где выплакаться, и посетовать на обидчиков, и есть где почувствовать себя дома… Сиротство горько тем, что некуда человеку спрятаться, чтобы пожалели… Ни у нее, ни у Маэстро этого счастья не было.