Сцена двадцатая
Баронне, Анжелика, Дидро.
Баронне, по своему обыкновению, врывается как ураган.
Дидро. Послушай, Баронне, это давление становится невыносимым: не смей произносить при мне слово «мораль»! Я запрещаю тебе требовать у меня эту статью!
Баронне. Сударь, я совсем не за этим!
Дидро. Вот как? А за чем же?
Баронне. Я просто не понимаю, почему вы в итоге поручили свою коллекцию картин госпоже Тербуш.
Дидро (пожимая плечами). О чем это ты?
Баронне. Вы мне поклялись, что это я отвезу их в Санкт-Петербург. Я мечтал увидеть Россию.
Дидро. Что ты тут несешь? Я ничего не поручал госпоже Тербуш, мы с нею в ссоре.
Баронне. Он с мадемуазель Гольбах во дворе загрузили полную коляску ваших картин.
Дидро. Ты что, смеешься? Картины здесь, в этой прихожей!
Охваченный сомнением, Дидро бежит в прихожую; слышен его крик.
Голос Дидро. Боже правый! (Еще громче.) Боже правый, Боже правый, Боже правый!
Анжелика (очень спокойно, к Баронне). Забавно звучит в устах атеиста.
Голос Дидро. Боже правый, Боже правый, Боже правый! (Возвращается, вне себя, с маленькой картиной в руках.) Только одна и осталась! Шарден! Она все утащила. Выставила их в окно, пока я тут… с маленькой Гольбах… ну, в общем… Боже правый!
Баронне. Как мне быть со статьей?
Однако Дидро уже умчался догонять свои картины.
Сцена двадцать первая
Баронне, Анжелика.
Анжелика. У меня такое ощущение, что папу опять околпачили.
Баронне. Господин Дидро так доверчив.
Анжелика. И наивен. Сколько лет я уже пытаюсь раскрыть ему глаза, и все без толку! Это так тяжело — учить уму-разуму собственных родителей.
Баронне. Правда?
Анжелика. Конечно. И чем они умнее, тем это труднее: им ничего не вдолбишь!