Сцена третья
Баронне, г-жа Тербуш, Дидро.
Молодой Баронне, секретарь «Энциклопедии», входит поспешно, запыхавшись.
Баронне. Руссо отказался писать статью. Говорит, что недавно у него уже были неприятности с полицией и он больше не хочет рисковать и полгода отсиживаться в собственном погребе. Он сообщил это мне сегодня утром.
Дидро. Но ведь нам через три дня отдавать в типографию! Мы уже и так задержали! Чертов Руссо! Полиция! А я, что же, разве не сидел в тюрьме?
Баронне. Мы оставили полосу в четыре колонки для его статьи, это последняя, которую мы ждали, все остальное уже готово. Есть только один выход, сударь, боюсь, что, как всегда…
Дидро. Что?
Баронне. Боюсь, что вам придется…
Дидро. Ну уж нет… Нет, Баронне, у меня нет времени.
Баронне. Вы, сударь, с такой легкостью все делаете…
Г-жа Тербуш. Когда у него есть время!
Баронне. Сударь, вам же не впервые приходится писать статью в последнюю минуту. И «Энциклопедии» от этого никогда не было хуже.
Дидро. Вот что, мой милый Баронне, я уехал из города в имение барона Гольбаха, чтобы отдохнуть!
Баронне (умоляюще). Сударь!… Ради «Энциклопедии»!
Дидро. Тема статьи?
Баронне. Мораль.
Дидро. Превосходно! Ступай к барону Гольбаху, он где-то в парке. Он годами сочиняет огромный трактат о морали, ему ничего не стоит извлечь из него пару страниц.
Баронне выглядит не очень убежденным.
Баронне. Барон Гольбах? Сударь, ваша подпись будет смотреться куда лучше!
Дидро. Ладно, пусть он напишет, а я подпишу. Ступай, Баронне, ступай!
Баронне, недовольный, подчиняется и выходит.
Сцена четвертая
Г-жа Тербуш, Дидро.
Г-жа Тербуш. Благодарю. Дидро. С тех пор, как я руковожу «Энциклопедией», это занятие съедает все мое время. Но сегодня я буду непреклонен. Я дарю мое время вам.
Г-жа Тербуш. Принимаю. (Начинает рисовать.) Ваш секретарь, похоже, был не в восторге от идеи просить статью у барона.
Дидро. Надо признать, Гольбах пишет тяжеловато. Он макает свое перо в крахмал. Вообразите пирог без дрожжей — вот вам литература барона Гольбаха: она забивает желудок, а мозг при этом остается без пищи.
Она резко откладывает свои мелки.
Г-жа Тербуш. Господин Дидро, я должна вам кое в чем признаться.
Дидро (игриво). О! Эти признания!… Г-жа Тербуш. Так у нас совершенно ничего не получится, и вы, и я — мы оба на ложном пути, это не то, к чему я стремилась.
Дидро. А к чему вы стремились? Г-жа Тербуш. Я бы не хотела, чтобы мы ограничились этой позой. Дидро. Согласен. Г-жа Тербуш. Мы должны пойти… гораздо дальше!
Дидро. Я готов следовать за вами.
Г-жа Тербуш. Понимаете, мне хотелось бы воздать должное естеству и вспомнить невинность первых эпох…
Дидро (с загоревшимся взором). Да-да, давайте-ка прислушаемся к нашему естеству…
Г-жа Тербуш. Я бы хотела сделать с вами то, что мне не удалось с Вольтером…
Дидро. Вот как! С Вольтером это больше не удается…
Г-жа Тербуш. Одним словом, раз уж, как говорите вы, французы, кошку следует называть кошкой, то, простите мне такую дерзость, я хотела бы написать вас… обнаженным!
Дидро (приходя в себя). Простите?… Г-жа Тербуш. Я хочу, чтобы философ предстал перед миром с тою же простотой, что и любая другая модель, таким, каким его сотворила природа. Дидро. Философа, знаете ли, творит не столько природа, сколько знания и размышления.
Г-жа Тербуш (не слушая его). Создать картину уникальную в своей откровенности: философ в его наипростейшем состоянии!
Дидро. Так-то оно так, но… я как раз не очень уверен в простоте моего состояния.
Г-жа Тербуш. Господин Дидро, вы писали, что стыдливость не является чувством естественным. (Резко достает томик с заложенной страницей.) Вы показали это, когда исследовали мораль слепца: «Он не понял бы, для чего нужна одежда, если бы она не защищала его от превратностей погоды; он честно признается, что не догадывается, почему одни части тела следует прикрывать более, нежели другие, и вовсе недоумевает, по какой нелепости среди прикрываемых частей тела главенствуют те, чье назначение, а также недомогания, коим они бывают подвержены, требовали бы оставить их неприкрытыми». Давайте без жеманства, господин Дидро, со мною вы можете поддерживать отношения совершенно философические!
Дидро. Но в том-то и дело, что я не знаю, сможем ли мы ограничить их узкой сферой философии. Вы — женщина, а я…
Г-жа Тербуш. Я — художник, а вы — философ.
Дидро. Однако же вы хотите остаться в одежде, а меня ее лишить! Вот если и вы будете в том же виде, тогда другое дело…
Г-жа Тербуш. Вы шутите, господин Дидро! Я не предлагаю вам ничего постыдного.
Дидро (разочарованно). Ах…
Г-жа Тербуш. Поверьте, мне доводилось видеть голого мужчину!
Дидро (по-прежнему разочарованно, с налетом лицемерия). Разумеется. Оставим это, оставим.
Г-жа Тербуш. И не одного!
Дидро. Надо же!
Г-жа Тербуш. И притом самых разных — красивых, уродливых, высоких, толстых, с маленькими членами, с огромными членами, с…
Дидро. Хорошо, хорошо, оставим это.
Г-жа Тербуш. Если вы полагаете, что их нагота меня волнует, вы заблуждаетесь: я не чувствую ровно ничего, по крайней мере с некоторых пор. Должна вам сказать, что ваша нагота вызовет у меня не больше эмоций, чем покрывало этой софы, или складки вашей тоги, или хотя бы эта подушка
Дидро (с досадой, про себя). Подушка? Любезней некуда. (К ней.) Да, но…
Г-жа Тербуш. Что?
Дидро. А если это вызовет эмоции у меня?
Г-жа Тербуш. То есть?
Дидро. Находиться в таком виде… перед вами…
Г-жа Тербуш. И что же?
Дидро. Вы не так уж непривлекательны… к тому же…
Г-жа Тербуш. Я ошиблась. Я читала вас, восхищалась вами, считала вас единственным человеком в Европе, способным быть выше некоторых условностей; я видела в вас простоту, невинность Адама до грехопадения. Неужто я была так глупа?
Дидро. Погодите! (Пауза. Он явно решается на что-то.) Значит, я снимаю тогу и ложусь, так?
Г-жа Тербуш. Именно так.
Дидро подчиняется и, раздевшись, ложится на софу.
Г-жа Тербуш (берет свои мелки, начинает рисовать). Я восхищаюсь вами, господин Дидро: какая стойкость духа!
Дидро (ворча). Оказывается, необходимо снять штаны, чтобы люди оценили мою стойкость духа!
Г-жа Тербуш. Вы красивы.
Дидро (раздраженно). Я знаю — великой внутренней красотой…
Г-жа Тербуш. Нет, я говорю о вашем теле, господин Дидро. Это ложь, что Сократ был уродлив: вы красивы!
Дидро. Хватит, говорите со мной как с подушкой.
Она подходит и поправляет его позу. Дидро страдает от такого обращения. Она возвращается к мольберту.
Г-жа Тербуш. Почему вы больше не смотрите на меня?
Дидро. Угадайте.
Г-жа Тербуш. Посмотрите на меня.
Дидро (смущенно). Поскольку со времен падения Адама человек не властен над всеми частями своего тела, а среди них есть и такие, которые желают, когда сын Адамов не желает, и не хотят, когда сын Адамов был бы вовсе не прочь…
Г-жа Тербуш. Я совершенно не разбираюсь в теологии, я требую, чтобы вы посмотрели на меня.
Дидро. Отлично, тогда пеняйте на себя.
Он больше не прячет свой половой член. Смотрит на нее. Она рисует.
Дидро (недоволен собою). Ах!
Г-жа Тербуш (не поворачивая головы). Что такое?
Дидро. Ничего… Я бы хотел быть подушкой.
Г-жа Тербуш (строго). Не шевелитесь и смотрите на меня.
Он подчиняется.
Г-жа Тербуш (бросает быстрый взгляд в его сторону). Я сказала: не шевелитесь.
Дидро. Да я не шевелюсь.
Г-жа Тербуш. Перестаньте же, прошу вас.
Дидро вдруг понимает причину этого движения, смотрит вниз, краснеет и прикрывает свой член рукой.
Г-жа Тербуш (продолжая работать). Естественно, я сказала! Держитесь естественно! Ничего не скрывайте! Голая философия. Не скрывайте ничего.