Мы прикончили три бутылки розового и пребываем в легкой эйфории, когда я вдруг заявляю:
— Ну ладно, пора за работу! Фернейбранка хлопает себя по ляжкам:
— Ха-ха! Очень смешно. На такие хохмы способны только парижане.
Поскольку я встаю из-за стола с совершенно серьезным видом, он перестает смеяться.
— Вы куда?
— К Мак-Геррелам, мой добрый друг.
— Но…
— Да?
— Я же вам сказал, что там уже два года никто не живет!
— Ну и хорошо, значит, путь свободен.
— Как вы собираетесь войти в дом?
— Вообще-то через дверь, если замок не очень сложный. Пауза.
— Хотите пойти со мной?
— Но… Но…
Он смотрит на свою жену, на пустую бутылку и на мое обаятельное улыбающееся лицо. Мои методы его ошарашивают.
— В такое время!
— На юге я предпочитаю работать в ночной прохладе. Пойдемте со мной, коллега Всю ответственность я беру на себя.
Он следует за мной Большой дом покрашен охрой, но очень давно, и на фасаде заметны следы струй дождя Балконы заржавели, сад запущен. Только две пальмы сохраняют дому вид летней резиденции По моей просьбе Ферней заехал в комиссариат за отмычкой. Ворота мы открываем без труда.
— Слушайте, Сан-Антонио, — шепчет Ферней, которому явно не по себе, пока мы идем по аллее, — то, что мы делаем, незаконно.
— Зачем же тогда быть представителем закона, если не иметь возможности хоть изредка нарушать его? — возражаю я.
Пока до него доходит, мы тоже доходим — до крыльца. Несколько попыток, и дверь открывается. Нам в нос бьет запах плесени и нежилого помещения.
— Попытаемся найти рубильник, — говорю.
— А вы хотите включить свет? — беспокоится Фернейбранка.
— Владельцы находятся за две тысячи километров отсюда, так что меня удивит, если они увидят свет…
Освещая себе путь фонариком, я иду в кладовку, нахожу рубильник, поднимаю рычаг. Вспыхивает свет.
Довольно удручающее зрелище. Обои отслоились, потолки в трещинах, лепные украшения крошатся, повсюду паутина.
Мы осматриваем комнаты одну за другой. Прямо замок Дрыхнущей Красотки. Кресла под чехлами, кровати и столы накрыты покрывалами. В этом есть что-то похоронное…
— Эге, — шепчет мой друг, — хорошенький кошмарчик, а?
— Да, неплохой, — соглашаюсь я. Мы обходим оба этажа, открывая все двери, включая те, что от шкафов, и те, что ведут в туалеты.
— Скажите, — вдруг спрашивает Казимир, — а что конкретно вы ищете?
— Не знаю, — серьезно отвечаю я, — именно поэтому обыск так увлекателен.
Мы спускаемся в погреб. Классическое подвальное помещение: котел системы отопления, винный погреб, чулан. Котел полностью проржавел, угля почти не осталось. В винном погребе мы находим только пустые бутылки и ящики. В чулане хранятся садовые инструменты, такие же ржавые, как котел.
Фернейбранка недоволен. Он собирался поиграть с приятелями в белот, а вместо этого приходится торчать в заброшенной вилле, пропахшей плесенью. Знаменитый столичный коллега начинает действовать ему на нервы.
— Не очень-то мы продвинулись, — усмехается он. В тот момент, когда он усталым голосом произносит эти пророческие слова, между моих ног пробегает крыса, да так быстро, что я не успеваю шарахнуть ее каблуком.
— Поганая тварь! — ворчит мой коллега. — Но откуда она вылезла?
— Отсюда.
Я показываю на дыру в полу погреба. Странно, крысиная нора находится не в стене, а в самой середине цементного пола. Я беру какой-то прут, валяющийся рядом, и сую его в дыру. Прут опускается вертикально на добрый метр, прежде чем остановиться.
Я поворачиваюсь к Фернею. Король анисовки уже не смеется. Он смущен.
— Что это значит? — спрашивает он.
— Сейчас увидим.
Я копаюсь в инструментах и нахожу лом. Вставляю его конец в крысиную нору и с силой нажимаю. Под моим ботинком громко хрустит цемент.
— Вы ничего не замечаете, Казимир? — спрашивай) я знаменитого полицейского Лазурного берега.
— Замечаю, — отвечает он. — В некоторых местах цемент отличается от остального.
Он со вздохом берет мотыгу и помогает мне рыть. Через пять минут мы снимаем пиджаки, через десять закатываем рукава, через пятнадцать начинаем плевать на ладони, а через двадцать снимаем цементную корку толщиной сантиметров в тридцать. Расширить дыру уже проще. Этот слой цемента клали люди, имевшие весьма слабые представления о строительном деле. Слишком много песка. Когда бьешь по цементу, он крошится или отлетает кусками. Мы снимаем больше квадратного метра. С нас льет пот, будто мы только что из сауны.
— Отличное средство для пищеварения! — брюзжит Фернейбранка.
Мы откладываем лом и мотыгу и беремся за лопаты. Мои руки горят, но меня воодушевляет непонятная сила. Я рою изо всех сил и устанавливаю рекорд для Лазурного берега, где лопаты служат рабочим главным образом как подпорки.
Полчаса усилий. Фернейбранка не выдерживает.
— Ой, мамочка! — стонет он, садясь на ящик. — Вы меня совсем выжали, коллега. Я впервые рою землю не в саду, а в погребе. Я ничего не отвечаю, потому что достиг цели. Эта цель — скрюченный скелет, на котором еще сохранились куски тряпок, которые были платьем.
— Взгляните-ка, Казимир…
Он подходит, наклоняется и присвистывает.
— Это вы и рассчитывали найти?
— Пока не начал копать, нет. Меня привело сюда шестое чувство, оно мне подсказывало что-то в этом духе.
— Вы догадываетесь, кто это может быть?
— Ну…
Я указываю на Казимира и, наклонившись к скелету, объявляю:
— Позвольте вам представить комиссара Казимира Фернейбранка, миссис Мак-Геррел.
Глава 15
Доктор Гратфиг — крайне занятой человек, специалист по ревматизму. Это высокий тощий брюнет, веселый, как цветная фотография живодерни, носит очки в черной черепаховой оправе и имеет озабоченный вид, обычно свидетельствующий или о неприятностях в семейной жизни, или о больной печени.
На нашу просьбу прийти он откликается без восторга. Осмотрев скелет, кивает:
— Я совершенно уверен, что это моя бывшая пациентка. Я прекрасно знаю деформацию ее нижних конечностей, равно как и искривление позвоночника. Я видел достаточно много ее рентгеновских снимков, чтобы быть абсолютно уверенным. Некоторые из них хранятся у меня до сих пор.
Фернейбранка отпускает шутку:
— Если бы вы проявили немного терпения, доктор, то вам не пришлось бы делать эти снимки снаружи. Вот он, ее скелет, снимай не хочу.
Это ни у кого не вызывает улыбки, особенно у врача.
Мы выходим на свежий воздух, и я прошу доктора зайти с нами в соседнее бистро, чтобы поговорить в более подходящем месте, чем этот погреб-кладбище. Он заставляет себя упрашивать, но в конце концов соглашается.
Сидя перед большим стаканом минералки, он отвечает на наши вопросы.
— Вы практически единственный человек в Ницце, хорошо знавший Дафну Мак-Геррел, доктор. Что за человек она была?
— Она много страдала. Ее характер был таким же искривленным, как и ее ноги! Кроме того, будучи шотландкой, она являлась самой прижимистой из всех моих пациенток. Выплачивала мой гонорар с шестимесячным опозданием и с вечным брюзжанием, но при этом требовала к себе особого внимания. Представляете себе этот тип людей?
— Представляю. А ее племянница? Док снимает очки и протирает их крохотным кусочком замши.
— Очаровательная девушка, которой досталась роль несчастной сиротки. Мадам Мак-Геррел относилась к ней скорее как к прислуге, а не как к родственнице. — Расскажите мне о ней.
Мое сердце сильно бьется. Из нас троих я, несомненно, могу рассказать о Синтии больше всего.
— Она была доброй, милой, послушной… кроме разве что в конце.