Толстяк Бертье, у которого не хватило терпения дождаться меня, жарит на сковородке полдюжины яиц. Он напоминает мне Берюрье.
Произведенный собственными стараниями в повара, я начинаю возиться на кухне. Роковой флакон (надо же время от времени пользоваться традиционным языком детективных книжек) в моем кармане весит целую тонну и жжет мне кожу через ткань брюк.
Я ставлю кипятить воду и мажу маслом тосты, ожидая, пока соберутся решальщики уравнений.
Одни из них пьют кофе, другие — в их числе и старый мерзавец — предпочитают чаек. Игра (если так можно выразиться) состоит в том, чтобы изолировать чайник папаши Тибодена и не перепутать его при обслуживании. Это была бы очень злая шутка в отношении того бедняги, который стал бы жертвой моей ошибки. Он бы сразу получил право на пару крылышек и золотую арфу, а сольный концерт давал бы, замечу я вам, не в зале Гаво, а перед святым Петром…
Наконец все рассаживаются. Самый момент. Музыку, пожалуйста! И главное, чтобы маэстро не ошибся, а то один неловкий взмах дирижерской палочкой — и придется лабать “Павану по невинно убиенному ассистенту”!
Самое интересное то, что правила приличия заставляют меня обслужить Тибодена первым…
У меня есть одна идейка… Только практическое осуществление скажет, хороша она или стоит столько же, сколько ничего не выигравший лотерейный билет.
Сначала я разливаю кофе, чтобы уже не возвращаться к нему, затем перехожу к чаю. Он тут не пользуется особой любовью. Пьют его только трое: профессор, Мартин (чтобы сохранить фигуру) и Минивье…
Я наливаю им три нормальные дымящиеся чашки, а в тот момент, когда они положили сахар, подаю блюдо с тостами… При этом я ухитряюсь опрокинуть чашку профессора…
Я прошу прощения, промокаю лужу и испытываю непреодолимое желание влепить Мартин пощечину, потому что эта идиотка предлагает профессору свою чашку. К счастью, реликты французской галантности заставляют Тибодена отклонить ее предложение. Минивье, кладущий четыре куска сахару, не может предложить боссу свою, потому что тот кладет только два.
Я возвращаюсь на кухню и готовлю чай по особому рецепту. Я выливаю в чашку половину содержимого флакона. Перед тем как подавать ее, я нюхаю, проверяя, не чувствуется ли запах посторонней жидкости… Нет, пахнет только чаем.
Все-таки слегка дрожа, я несу этот смертельный завтрак моей жертве. Тибоден оживленно говорит о работе на день.
Я внимательно слежу за его чашкой; когда он подносит ее к губам, я чувствую легкий укол в сердце. Он скоро почувствует то же, только гораздо большей силы!
Он отпивает глоток и останавливается, чтобы заговорить. Значит, пойло все-таки пахнет. Но он продолжает пить, видимо сказав себе, что повар из меня паршивый. Наконец он выпивает всю чашку. Теперь, как говорится, жребий брошен. Он начал путь к яме глубиной в два метра… Послезавтра у цветочников будет много работы!
Я смотрю вслед удаляющейся группе ученых. Со мной остается одна Мартин, чтобы помочь мне убрать со стола.
— Ты сегодня какой-то грустный, — замечает она.
— Думаю о жизни, — отвечаю я, пожимая плечами.
— И это нагоняет на тебя тоску?
— Да. Временами она кажется мне отвратительной… Она бросает на меня игривый взгляд, от которого возникло бы желание даже у снеговика.
— Однако она имеет и хорошие стороны, мой дорогой… Вспомни…
Очень прозрачный намек на наши ночные шалости. Женщины любят доставать вас намеками на эти темы.
Я ласково шлепаю ее по попке.
— Ты права, моя черноволосая красавица, — говорю. Она встряхивает пышной пепельной шевелюрой.
— Почему черноволосая? — спрашивает она с легкой улыбкой выздоровевшего печеночника.
— А почему светловолосая? — отзываюсь я тоном, так перегруженным намеками, что последний слог уже просто невозможно удержать.
Она громко смеется. Через четверть часа мы проходим через парк в дом.
Внутри стоит большой шухер. Мы находим профессора лежащим на плитке холла. Весь его штаб сгрудился вокруг него с мрачными лицами.
Двое докторов осматривают его и спрашивают друг друга взглядом.
— Сердце, — говорит Минивье.
Дюрэтр соглашается с ним кивком головы.
Мартин издает обычные в таких случаях восклицания, а я с некоторым сожалением смотрю на беднягу, которого только что вычеркнул из списка живых.
— Он еще жив, — заявляет Дюрэтр. — Думаю, его надо отправить в больницу Эвре, а?
Минивье относится к его идее скептически.
— Лучше его не трогать… Я сделаю ему укол камфарного масла…
Ну, пошла работа. Все суетятся, бегут за одеялами и подушками, чтобы уложить Тибодена… Толстяк Бертье с расстроенным видом щупает ему пульс…
— Еще бьется… — шепчет он.
— Сердечный приступ? — спрашиваю я.
— Да.
— Есть надежда? — лицемерно интересуюсь я.
Толстяк морщится.
— После укола станет ясно… Но я не думаю!
И тут я вспоминаю о лаборатории. На мой взгляд, я должен воспользоваться всеобщим смятением и тем, что все заняты профессором, чтобы спереть из его сейфа документы…
Я, как ни в чем не бывало, иду в его кабинет. Прежде чем свалиться, он успел отпереть дверь… Захожу внутрь и галопом мчу прямо к сейфу. Поворачиваю гайку, отодвигающую аквариум, и набираю ЛИДО… Все проще простого. Я открываю уже не первый сейф, но в этот раз получаю шах и мат! Он остается запертым. Должно быть, старикан сменил комбинацию. Я возвращаю аквариум в нормальное положение.
Я осматриваю лабораторию, где родилось одно из величайших открытий, сделанных человеком. И надо же, по требованию политики я ликвидировал того самого человека, который его сделал…
Мною овладевает глубокое разочарование. Я думаю о старике Тибодене, умирающем в холле… Как паршиво!
Мой расстроенный взгляд останавливается на рабочем столе, на котором материализовывался его гений.
Что-то заставляет меня нахмурить брови… Это маленькая круглая точка в центре блокнота. Точка, которая является слабым отблеском… Отблеском дневного света…
Это тем более странно, что, как я уже говорил, в комнате нет окон… Может быть, дырка?
Я поднимаю голову и замечаю пятнышко света на потолке. Да, как раз над рабочим столом Тибодена в потолке есть крохотная дырочка. Падающий из нее свет не заметен в обычное время, потому что тогда в комнате включено электричество! А я сейчас, чтобы не привлекать внимания, воспользовался моим карманным фонариком…
Смущенный этим открытием, я ставлю на широкий стол Тибодена еще один, поменьше, на него стул и забираюсь на эту пирамиду с риском проломить себе башку.
Взгромоздившись на данное сооружение, я оказываюсь рядом с потолком и тогда замечаю, что это не просто дырочка, а маленькая линза… И тут я все просекаю.
Благодаря этой линзе, встроенной в потолок, из помещения над лабораторией можно видеть стол старикана в увеличенном виде…
Можно фотографировать то, что лежит на этом столе. Вы понимаете?
Меня наполняет ощущение холодного, отвратительного безумия. Ситуация так ужасна, что мне хочется влепить себе в башку маслину.
Однако вот она, правда, перед глазами: произошла ошибка, профессор стал жертвой предателя. Тот, должно быть, заметил подмену голубей и обратил мою хитрость против меня! Подлец, воровавший плоды трудов Тибодена, воспользовался нашей уловкой, чтобы подставить беднягу!
Я отравил невиновного!
Вот так!
Глава 10
Я превратился в соляной столб, как та баба, что посмотрела куда не надо, а соль, как известно, вызывает жажду.
Внезапно я принимаю героическое решение. Я быстро выбегаю в холл.
Тибоден по-прежнему лежит на полу.