— Вот, пожалуйста, — Адашев вынул из кармана легкой куртки редакционное удостоверение, раскрыл и продемонстрировал.
— Да нет, нет, — взмахнула руками хозяйка дома, — что вы, я вам верю!
— А почему?
— Ну-у… у вас такое лицо…
— Спасибо, — улыбнулся Гурский, убирая удостоверение.
— Что ж мы с вами здесь стоим, пойдемте наверх.
— Пойдемте.
Поднявшись по белой лестнице и повернув затем направо, они оказались в большой гостиной, обставленной на американский манер: два роскошных дивана, обтянутых натуральной кожей светло-бежевого цвета, располагались не возле стен, а составляли собою угол в центре комнаты (или, скорее, залы), обрамляя низкий стол, крышкой которого служило очень толстое стекло. Еще кое-какая мебель тоже, безусловно, в интерьере присутствовала, но, сколько бы она ни стоила, была не в счет. Два дивана в центре и крутой стеклянный стол были доминантой.
— Присаживайтесь, — Анна повела рукой в сторону диванов. — Коньяк? Виски?
— Вы знаете, я стараюсь не пить, — Гурский сел на диван и вытянул длинные ноги.
— Почему?
— Ну… для меня капля алкоголя — афродизиак. Очень глупо себя потом чувствую.
— «Афро…» что?
— Не важно. Короче, теряю над собой контроль.
— А-а… — улыбнулась Анна, — вы знаете, а наверное, нужно иногда делать глупости. Правила существуют, чтобы их нарушать, — она подошла к бару и взяла в руки бутылку «Хеннесси», — и получать от этого удовольствие. Разве не так? Будьте же мужчиной, а? ,
— Ну, раз уж вы настаиваете… разве что попробовать. — Адашев-Гурский поднялся с дивана, подошел к бару, взял в руки широкий стакан пиленого хрусталя, дунул в него, затем, приподняв на уровень глаз, посмотрел на свет и поставил на место: — Мне грамульку буквально.
— Вот и хорошо, — улыбнулась Анна, — а то, вы знаете, мне так как-то… тяжело последние дни. Все эти похороны, соболезнования…
— Ох уж… — глубоко вздохнул Александр, — это понятно.
— Анна налила напиток в стаканы, поставила бутылку и указала длинным пальцем на большую круглую коробку:
— Это термос, там лед. Поухаживайте, пожалуйста, за дамой.
— Так, а… — невольно выдохнул Адашев-Гурский, у него чуть было не вырвалось: «Вы что, мадам, пардон, охренели?! Хороший коньяк замороженной водой разбавлять? Это путь такое пойло американские парвеню какие-нибудь хлебают». Но он сдержался и продолжил: — …нам это запросто. Вам сколько?
— Побольше. Люблю, когда холодное. Александр снял с термоса широкую крышку, взял у Анны ее выпивку и, беря большие кубики льда щипчиками, наполнил стакан доверху.
— Так нормально?
— Да. Как раз так, как я люблю, — благодарно взглянула она на него своими громадными зелеными глазами. — Иначе очень крепко.
— А я… уж извините… просто так, ладно?
— Да уж ладно, — снисходительно улыбнулась она, — пейте как хотите. Я ведь знаю, вам, мужчинам, главное, чтобы все было покрепче, погорячее, так? А уж вкусно, не вкусно… дело десятое, да? Я права?
— Н-ну-у… вообще-то, я бы так не сказал, — замялся Адашев-Гурский. — Просто, в данном случае, мне так привычнее.
— Вот и пейте. Сантэ? — она приподняла стакан.
— Что?
— Это по-французски. Ваше здоровье!
— А… да, да, конечно.-Он поднес стакан к губам и сделал небольшой глоточек, смакуя букет. Поморщился. «Хеннесси» оказался «левым».
«Ладно… — подумал Александр, — интервью ты боишься. Уж я не знаю чего конкретно: того ли, что муженек твой там журналисту мог наговорить, то ли вообще самого факта публикации, которая может привлечь внимание к фирме, к тому, как ее хозяин помер, к тебе самой, в конце концов; и хочешь ты выяснить, что я за фрукт, чего от меня ждать, и можно ли со мной договориться.
Для того и все эти твои эскапады — совершенно, казалось бы, неуместные в то время, когда ты, исходя из правил приличия, еще в трауре должна ходить, а не прелести тут свои мне демонстрировать — все это мне понятно. Одного я понять не могу — какого хрена ты меня фальшивым коньяком поишь, а? Только одно этому я вижу объяснение, а именно: за полного придурка ты меня держишь и совершенно не уважаешь. А это что значит? А это значит, что расколем мы всю их поганку, Петька, как гнилой орех. Не такая уж она, эта поганка, скорее всего, и хитрая. Они же нас с тобой за лохов держат».
— Что? — заметив, как поморщился Александр, усмехнулась Анна. — Крепковато?
— Да, — крякнул Гурский, — а вот… закусить?
— Вон там откройте, — показала она рукой. — И мне что-нибудь.
Адашев-Гурский отворил указанную дверцу, за которой высветилось нутро холодильника, и взглянул на содержимое.
— Тут маслины есть и… и еще и оливки. Вам чего? — обернулся он к Анне.
— Ну эти, которые…
— Вы знаете, — осекся он, — я и сам в этом ничего не понимаю. Вам, короче, черненькие или зелененькие?
— Лучше фаршированные, это которые зеленые, они с анчоусом. А черные оливки я не люблю, они с косточкой.
— Вы знаете, я тоже. — Он достал стеклянную мисочку с фаршированными оливками и поставил перед Анной. «А вообще-то эту бурду, — подумал про себя, — впору собственной подмышкой занюхивать».
— Ваше здоровье! — Он залпом выпил свою порцию и очень быстро положил в рот оливку.
— За наше случайное знакомство… — чуть приподняла свой стакан хозяйка дома и сделала из него маленький глоток. Затем она взглянула на Александра и сказала: — Как жаль, что вы никогда не были у нас в доме. Вы давно знакомы с Вадимом?
— Да как вам сказать… — Гурский достал из кармана пачку сигарет. — Вы позволите?
— Да-да, конечно. Я не курю и муж не курил, но я… знаете, мне нравится, когда мужчина курит. Есть в этом что-то… что-то такое мужское, настоящее. И когда в доме табаком пахнет… мне кажется, что атмосфера становится, только вы надо мной не смейтесь, пожалуйста, более… безопасной, что ли. Ну… чувствуется присутствие хозяина. Настоящего. Хотите еще? — она кивнула на бутылку.
— Нет, спасибо, я…
— Не стесняйтесь. — Она налила Гурскому в стакан почти до краев. — Я в последние дни редко с кем вижусь, из дома почти не выхожу. А иногда так хочется вот так вот забыть обо всем… знаете… вы меня понимаете?
— Да, конечно. — Гурский пожал одним плечом и вынул из пачки сигарету.
— Вот и давайте выпьем. Давайте? — Она приподняла свой стакан и посмотрела на Александра долгим взглядом.
— Ну что ж… — Гурский отложил сигарету, чокнулся с Анной, в три глотка опустошил стакан и опять быстро закусил оливкой.
«Так, — подумал он закуривая сигарету. — Это сколько же она в меня влила? Учитывая ширину стакана — миллилитров двести пятьдесят, ну триста. К делу пока не переходит. Ждет. По ее представлениям, я сейчас поплыть должен, тогда со мной проще разговаривать будет. Это она исходит из своего жизненного опыта, глупенькая. Ч-черт их знает, этих новых русских… какие-то они и не русские вовсе. Водку пить не умеют. Или вовсе не пьют, или напиваются. А напившись, опять-таки или в морду норовят, или под стол валятся. А между тем, в прежние времена в России каждый новоиспеченный кавалергард на ночной пирушке по поводу своего кавалер-гардства был обязан, помимо всяких прочих тостов в его честь, бутылку шампанского из горлышка не отрываясь выпить. А иначе на утро — будьте любезны рапорт об отставке, и были такие примеры. Таковы вот были традиции. И поди попробуй сделаться пьяным, вести себя глупо.