— Интересно, как же они смогли на узкой дороге, проходящей по узкой дамбе, подобраться к грузовику и вытащить его из колонны, не столкнув первые две машины?
— Через пустыню, наверное, — намекает Проницательный, — а может, вертолетом?
— Такой вес? Да ты спятил…
— Короче, ни грузовика, ни алмаза больше нет.
— А кто вам сообщил?
— Пастух… Крокодилий сторож. Там ферма, где разводят крокодилов, на островах посреди болота. Ночью этот парень проснулся от страшного грохота и вспышки, как от атомной бомбы. Он подумал, что настал конец света…
— Я тоже, — признаюсь я. — Я тоже, Берю, так подумал! И знаешь, — добавляю я, трогая свои глаза, — по-моему я не очень ошибся.
— Наутро пастух сообщил, что произошло. Местные власти послали туда комиссию для расследования. Она-то вас и нашла.
— А как им удалось возвратиться, если дорога была перекрыта нашими машинами и негде развернуться?
— Ехали задним ходом, как мне сказали. У них, кажется, есть молодые водители, специально обученные езде по этой дороге. Знаешь, этим ребятам еще в детстве разворачивают шею на сто восемьдесят градусов, чтобы они могли потом водить машину задним ходом, не выворачиваясь наизнанку. Как раз наоборот, когда они едут передом, им приходится туго. Поэтому у них на каждой машине по два шофера, усек? Один, чтоб ехать вперед, другой — назад.
Толстяк прочищает глотку.
— Ты будь здоров как сколочен, друг мой! Армированный скелет и башка из иридия. Ты единственный, кто выкарабкался. Можно сказать, что ты сделан не из вареной цветной капусты, а из мореного дуба!
— Да нет, — говорю я тихо, — просто я знал, что алмаз самый крепкий материал на свете. Он был причиной свалившегося на нас катаклизма, но он же меня частично и спас.
Его Величество Берю встает с моей койки, так что сетка подпрыгивает вверх с силой в двадцать раз большей, чем вытесненная жидкость, о которой что-то говорил безвременно покинувший нас товарищ Архимед. Меня чуть не выбрасывает, как из катапульты.
— Хорошо, — заявляет Толстяк, — раз уж ты пришел в себя, я, пожалуй, пойду пожру чего-нибудь, поскольку, сам понимаешь, пока я ждал, когда ты прочухаешься, у меня маковой росинки во рту не было. Через час вернусь. Я тут приметил кое-что похожее на ресторан, в двух шагах от больницы.
Он наклоняется к моему уху и шепчет:
— А за это время исследуй опытной рукой свою шикарную сестричку, чтобы немного развеяться. На тот период, что ты будешь погружен во тьму, тебе нужно натренировать пальцы. Ты понял меня, парень?
И он уходит.
Я слышу, как он с кем-то шепчется в коридоре. Подозреваю, он дает четкие инструкции моей сестре-сиделке, поскольку почти сразу же входит она и приближается к моей кровати. Прохладная рука ложится мне на лоб, гладит лицо…
— Как вы себя чувствуете?
Инстинктивно я поворачиваю голову в ее сторону. Я делаю усилие, чтобы увидеть. Но все по-прежнему в полной, кромешной, беспросветной темноте. Такой бесконечной, как синева неба или глубина Мирового океана.
Я слепой! Сан-Антонио ослеп! Мир света и красок выключился для него. На его карьере поставлен крест! Он будет неуверенно плестись через улицу, и сердобольные люди возьмут его под руку, чтобы перевести с тротуара на тротуар. Он не сможет больше водить машину. Он не сможет читать книги. Ему придется выучить азбуку для слепых… И он будет смотреть пальцами… Все ощупывать… Все угадывать…
— Спасибо, очень хорошо, — тихо произношу я. — На что я похож теперь, когда стал слепым, девочка моя?
— Вы очень красивый, — отвечает голос.
Она как живительный источник, эта малышка. Я представляю ее себе по тембру голоса… Даже прекрасней, чем мне ее описал Берю. Нежность, с которой она произнесла “вы очень красивый”, прокатывается сладкой истомой по всей длине моего позвоночника. Прозрачное облако надежды словно оживляет меня. Согласен, я теперь зрячий, как фонарный столб, но зато у меня остались другие чувства, и надо учиться их использовать.
Но как, по-настоящему или?..
Сильный мужчина плюет на то, что потерял, он работает тем, что имеет.
Я беру сестричку за руку, при этом про себя отмечаю, что нашел ее руку сразу, не тыркаясь клешней в разные стороны.
Она не убирает руку.
— Идите сюда, я хочу поближе с вами познакомиться, — зову я.
Послушная, она ложится рядом со мной. Мои руки начинают ознакомительную экскурсию. Они проторяют путь, исследуют, открывают, захватывают.
— Сделай так, чтобы я забыл о своем несчастье, маленькая моя, — дышу я ей в ухо, прокладывая дорогу прямо в рай.
И вот она открывается так же широко, как двери церкви при приближении новобрачных. Входите, люди добрые, добро пожаловать! Ее кожа мягкая, гладкая, прохладная… Честное слово, она такая взрослая, эта девчушка! Я с трудом отыскиваю конечную цель и не нахожу на ней никакого покрытия. Он приврал мне, толстомордый Берю, дав ей семнадцать. Ей меньше — он ошибся лет на пять! Эти чернокожие красотки всегда обманчивы для благовоспитанных граждан, плохо информированных об их скороспелости. Что касается меня, то вы должны понять, что после страшной авантюры, в которую я попал, мне во что бы то ни стало нужно проконтролировать, если отложить глаза в сторону, работу своих жизненно важных органов. А вдруг световая и звуковая агрессия нарушила порядок в моем организме? Сгустила кровь? Иссушила плоть, лишила достоинства?
Но первое впечатление, что этого не произошло. Второе тоже.
Я рассуждаю про себя, что вообще-то известно: мужчина любит глазами, но важнее, чтобы он любил другим местом. Кроме того, в любви зрение факультативно, поскольку, как все знают, когда наступает экстаз, глаза закрываются.
Словом, об экстазе: я начинаю лирическую драму в восьми картинах, больше похожую, даже при скудном воображении, на вытряхивание карманов перед унитазом с частым спуском воды. Эту пьесу я завещаю великому режиссеру натуралистических театральных сцен Полю Клоделю для его сортирных драм. В принципе очень живые картинки.
Я не рыскаю в поисках разных путей.
Мне достаточно одного.
Просто я прокатываюсь по нему несколько раз и на разных транспортных средствах.
Не будем останавливаться на технических и технологических подробностях этих средств, поскольку издатели могут обвинить меня в стремлении искусственно увеличить количество печатных знаков. Признаем только, что аппетит приходит во время еды, а количество вкусовых вариантов, как известно, не ограничено. Если все это помножить на максимум инициативы, фантазии и сконцентрированные усилия, то дальнейшее можете представить себе сами… И позвольте на этом поставить точку. ТОЧКУ! Меня и раньше многие обвиняли, а теперь к обвинителям прибавится еще общество слепых и ассоциация против расовой сегрегации. Короче, точка!
Самое противное в больницах, что двери палат нигде не запираются на ключ. Дверь в мою палату вдруг распахивается. Мужской голос звучит как гром. Усиленный пустотой коридора, он растет и перекатывается, будто проповедь священника под сводами пустого собора.
— Что я вижу — я вижу — вижу — жу! — разносится по больнице голос, принадлежащий, как я узнаю потом, главному врачу, совершающему обычный обход больных.
Он продолжает греметь, но, войдя в палату, тем самым прекращает эффект эха.
— Это скандал! — кричит он. — Как вам не стыдно, мадам Бертран! А вы, полицейский комиссар, вы находите нормальным скакать на женщине семидесяти восьми лет?
Мужики, это похуже удара молнии, из-за которой я слетел с катушек двое суток назад.