— По коням, — вздохнул я.
— Может, того, она опять за руль сядет, а то я окромя трактора ничего не…
Элка с победным видом пошла за руль, а я поплелся на пассажирское сиденье. Как же я, идиот, сразу не догадался, что просто так она не целуется!
— Слушай, — сказала она в машине, — ты можешь сделать Панасюка медалистом!
— Там пост гаишный, давай в обход, по пьяной дороге.
Зря я это сказал.
А Элка зря меня послушалась.
Бывают такие рьяные гайцы, которые выходят «на поля» — так это у них называется — в четыре утра. В четыре многие едут с затянувшихся вечеринок, частенько навеселе, и стараются объехать пост ГАИ по окольной дороге, которую сами же и накатали. Едва мы выехали с объездной дороги на шоссе, из-за кустов выскочил гаец с полосатым жезлом. Такого подарка он не ожидал, и потому от радости прыгнул нам прямо под колеса. Элка дала по тормозам, я зажмурился, ожидая удара сзади, но, видно, Женька поднаторел, потому что затормозил ювелирно.
— Битый небитого везет? — ехидно поинтересовался лейтенант, приложив руку к козырьку. — Лейтенант Свинарь, — представился он.
Что делать, я не знал. Денег у меня не было, откупаться было нечем.
— Оружие, наркотики? — по его тону я понял, что он шутит.
— Отпусти, командир, — плаксиво попросила Элка. — С отдыхаловки едем!
— Документики!
Я протянул ему доверенность, но он, не взглянув, вернул ее мне и кивнул на машину:
— Авария?!
— Отпусти, командир, — заканючила Элка. — С отдыхаловки едем. Гонялки в аэропорту были, автоклуб организовал, ну, нас там и занесло маленько. Обычное дело — поцеловались!
— Гонялки? Автоклуб? — удивился лейтенант и оглянулся на автобус. — Там написано: «Прощальный кортеж», «Печальный телефон»!
— Лучше отпусти, командир, — сказала Элка, и в ее голосе мне послышалась угроза.
— А почему водила зеленый? — лейтенант вдруг попятился.
Я оглянулся и увидел, что на нас идет Возлюбленный с зеленой рожей и поднятыми вверх руками. Вид у Женьки был мирный, но лейтенант побледнел, и это было заметно, несмотря на то, что единственным источником света была единственная уцелевшая фара.
— Все нормально, пацаны? — из автобуса выглянул Плюшко, с автоматом наперевес. — А то тормозите часто, у меня «стволы» из гробов рассыпаются! — Он увидел гайца и заткнулся.
Лейтенант Свинарь вдруг поднял руки вверх. Женька руки опустил, свесив их вдоль тела длинными плетьми.
— Ведь говорила же, лучше сразу отпусти! — Элка явно была довольна. — Давай за руль, Фантомас! — крикнула она Женьке и добавила, обратившись к лейтенанту:
— Очень тебя прошу, Свинарь, забудь о том, что ты видел и не передавай по рации про наш прощальный кортеж!
Лейтенант кивнул так, что фуражка слетела с его головы и упала на утрамбованный снег.
Остаток пути мы преодолели без приключений. Здание РОВД окружал редкий лесок, и я попросил Элку припарковаться со стороны черного входа, где не было освещения, и росли пушистые елки. Мы виртуозно проехали между сугробами, для конспирации выключив фару. Я выскочил из машины и приказал Плюшко и Возлюбленному пересесть в «аудюху». Александр Григорьевич неохотно расстался со своим автоматом, с грохотом швырнув его в гроб, на кучу оружия. Цыгане сидели тихо и выглядели очень испуганными.
— Вести себя тихо! — приказал им Плюшко.
— Это произвол. Я буду жаловаться! — завел опять старый цыган, но Плюшко снова пообещал заклеить ему рот. Мы закрыли автобус, и с трудом разместились в сплющенном салоне «селедки».
Элка нажала на газ, и мы поехали.
— Стой, — сказал я, когда мы отъехали за квартал. Звонить по мобильному я не рискнул, поэтому разыскал телефон-автомат и набрал номер дежурного. Телефон не отвечал. Я дал отбой и снова набрал хорошо знакомые цифры районного отделения милиции. Опять никакого ответа. Я уже было признал провал операции, как на том конце кто-то взял трубку. Но вместо привычного: «Дежурный слушает!» повисло молчание. Такого финта от родной милиции я не ожидал.
— Эй! — крикнул я. Как оказалось, корзинка с сюрпризами этой ночью еще не иссякла.
— Эй! Дежурный! Есть кто у телефона?!
— У телефона одна Сапта есть, — неуверенно ответил высокий, полудетский голос.
Я чуть не выругался прямо в трубку. Дондук Сапта, как мне рассказывала Ритка, был тувинец по национальности, в милиции работал недавно, плохо знал русский язык, и отличался редкой… мягко говоря, несообразительностью. То, что у телефона «одна Сапта» означало, что наша блестяще проведенная операция по захвату наркопритона и целого склада оружия была пустой тратой времени.
— Слушай, Сапта, — взмолился я, — хватай дежурную опергруппу и гони к черному входу. Там, в елках, стоит ритуальный автобус, в нем гроб с оружием, наркотиков на миллион, и цыгане, которые всем этим торговали…
— Подождите, Сапта пишет! Ёлки, ружья, автобуса, гроб, цыгана…
— Шуруй быстрее, Сапта, миленький!
— Шуруйбыс, Сапта, маленький…
— Уйдут цыгане! — заорал я.
И снова повисла тишина.
— Эй!
— Сапта дежурная.
— Хватай опергруппу и к черному входу! Там автобус ритуальный. Тебе премию дадут!
— А цыгана живая?
Я вспотел.
— Была живая.
— А гроб зачем?
— Так автобус ритуальный!
— А елка зачем?
— А как без елки?
Сапта замолчал. Я подумал, а не позвать ли мне Плюшко, может, он силен и в психологии тувинцев?
— Так ты идешь, Сапта?! — спросил я эфир без всякой надежды на ответ.
— А кто говорила?
— Фантомаса.
Я бросил трубку. Будь, что будет. Все, что смог, я сделал.
* * *
— Куда едем? — спросила Беда, когда я обессилено плюхнулся в машину.
Я пожал плечами. Я устал думать, стрелять, говорить и шутить. Мне даже не хотелось вести машину, и я был искренне рад, что за рулем Беда. У меня сильно разболелась нога. Так сильно, что я бы не отказался от какого-нибудь обезболивающего.
— Куда едем? — повторила Беда.
— Там Салима волнуется, — подал голос Возлюбленный. — Девочки не спят. Поедем, успокоим!
Элка пожала плечами, и мы поехали.
— По-моему, это дело надо обмыть, — сказала Беда, когда мы остановились у ее дома.
— Я не пью, — чересчур поспешно выпалил Александр Григорьевич.
— И я не пью, — поддержал его я.
— А я пью! — возвестил вдруг Женька и тихо добавил:
— По-моему, мы чудом остались живы!
— И я пью, — Беда вышла из машины и захлопнула дверь. — Раз уж жива осталась.
Я тоже вышел и с чувством острой горечи осмотрел свою «селедку». Кузовного здесь на гораздо большие деньги, чем стоит сама машина. Придется Панасюку и правда пообещать золотые горы. Куплю только краску, шпаклевку, малярный скотч, с остальным он справится.
— Господа! — без автомата Плюшко снова заговорил светским тоном. — Я могу сходить в киоск за бутылкой.
— Пошли, — усмехнулась Элка. — У Салимы и Надиры в баулах все есть. Даже водка.
Мы гурьбой зашли в подъезд. Я вспомнил, что оставил кейс в машине, но решил — черт с ним.
Не успела Элка позвонить, Салима открыла дверь. Она открыла дверь, увидела нашу компанию и, по-бабьи всплеснув руками, затараторила:
— Мальчики! Как я волновалась! Глеб! Что с вашим лицом? Опять пуля? Эллочка! Ты вернулась?! Слава Аллаху! Я же говорила, что все будет хорошо! А где песик?
— В надежном месте! — я отодвинул ее и вошел в квартиру.
Испуганной тенью из коридора в комнату метнулся крупный силуэт Надиры. Не удержавшись, я показал ей «козу». Надира зажмурилась и прижалась к стенке, как делают это в фильмах особо женственные героини. Визжать она не стала, и я сказал ей «Спасибо», отчего она плотнее вжалась в стену.
Элка скинула свою дубленку, тапочки, и посиневшими ногами протопала на кухню, довольно уверенно лавируя между баулами.
— Александр Григорьевич Плюшко, бывший старший научный сотрудник, — Плюшко схватил Салиму за ручку и припал к ней долгим поцелуем. Салима зарделась, Женька нахмурился зеленым лицом. Плюшко отлип от Салимы и протянул ему руку:
— Плюшко, бывший старший, бывший научный… Мы ведь так и не познакомились. Вы так вовремя пришли мне на помощь! Представляете, Глеб, когда старый цыган понял, что я пудрю ему мозги, гоняя по ночным улицам в поисках угнанного джипа, он меня чуть не убил. И вдруг мимо нас медленно, без фар, проезжает «Прощальный кортеж» по направлению к его дому. А там калитка открыта. Цыган бросился к дому, а ваш друг меня посадил в автобус, и мы обсудили, как будем действовать дальше. Я, конечно, опешил немного: ритуальная машина и ваше лицо зеленое в ночи — не для слабонервных! Но… большое вам человеческое спасибо! — Плюшко схватил худыми ручонками лопатообразную лапу Возлюбленного и затряс ее с энтузиазмом старого, доброго знакомого. — А вас как зовут?
— Возлюбленный, — буркнул Женька, — Бывший заключенный.
— Что вы говорите? — удивился Плюшко и отпустил его руку.
— Женька у нас терпеть не может, когда к его женщинам пристают всякие нахалы, — вышла из кухни Беда. — Он их просто мочит. Слушайте, а что за разгром на кухне? Дырка какая-то в стене… Вы что, тут так освоились, что расширяться начали?