Я замолчала. Его дыхания не было слышно. Мне показалось, что он ушел, и я стою на лестнице одна. Я очень испугалась. Сердце заколотилось в ушах, и я уже хотела включить фонарик, но Балашов вдруг захохотал где-то совсем рядом. Он так оглушительно захохотал, что было дико слышать этот хохот в нашей общей могиле.
Я все-таки включила умирающий свет и увидела, как он смеется: закинув голову назад, показывая огромную, белозубую пасть, не заботясь о приличиях. Наверное, он не заботился о них, потому что было очень темно. В жалком свете он захлопнул рот, и я выключила фонарь.
– Твоя тайна смешная, девочка! – сказал Балашов, и мне показалось, что я слышу, как он вытирает слезы смеха. – Ты не представляешь, какая она смешная! Это не я. Точно не я. Во-первых, я очень боюсь собак, особенно больших. Во-вторых, это не я разместил заказ в твоем агентстве, а Виктор. Он уже год занимается делами концерна: решает, распоряжается, планирует. Я только подписываю бумаги, которые он мне приносит. Приносил. Я их только подписывал. Я доверял ему как себе, поэтому не всегда читал их. Вернее, никогда не читал. Я верил, что он знает как лучше. Я с головой ушел в новое дело – я организовывал новое производство, это отнимало все время и силы, это было безумно интересно. Я люблю начинать новые дела, начинать с нуля. А с налаженным бизнесом, я думал, он справится.
Да, Эля говорила мне про свой приз, но я и не думал кормить вашу контору. Наверное, это придумала Кира, а Виктор сунул мне на подпись договор с агентством. А ты – сон, тайна, принц! Ха-ха-ха! Собака! Бедная, глупенькая девочка, ты для этого нацепила свои перья?! И еще – самое главное! Я не принц! Я нищий! Я слишком много бумаг подписал не глядя! Ха-ха-ха!!!
Я перестала его слушать. Наверное, он решил, что я ушла, потому что вдруг схватил меня за руку.
– Ты одна воспитываешь сына? – спросил он.
– Нет. Я тоже порешала свои проблемы как могла. Только я не врала мужу, что это его ребенок. У меня была с ним честная сделка: я ему – кров, еду и тело, он мне – имя в графе «отец».
– Да уж, сделка... Ничего не скажешь!
– А ты? Как же ты такой добренький добился того, чего добился? И все-таки тебя скушали, не сразу, но скушали!
Он опять засмеялся, но уже не так весело:
– Да, скушали. Но не сразу. Все-таки я верю – времена бандитов прошли. Можно быть умным, честным, даже добрым, делать нужное дело и зарабатывать деньги.
Больше он мне ничего не сказал.
Почему этот дом не его? Что сказал ему Виктор в кабинете, за что его нужно было убить на месте?
Мы снова слушали тишину. И тут меня осенило.
– Ярик! У тебя же мобильник! Мы можем позвонить 02!
– Не смей называть меня Ярик! – вдруг взбеленился в темноте Балашов.
– Ну извини. Я понимаю, только Кира может ворковать тебе: «Ярик, Ярик»! Ярослав, позвони 02, позови на помощь! Я думаю, тебе нечего бояться. Убийца бегает по дому, оружие он, скорее всего, таскает с собой. У нас нет другого выхода, звони!
– Я оставил телефон в бильярдной, – очень буднично произнес Балашов, будто этот факт не имел для него никакого значения.
Мы опять замолчали.
Напрасно мы заперли Киру с Морозом. Помощи нам ждать неоткуда. Хотели поиграть в Пинкертонов, разобраться во всем сами. А как разбираться, когда непонятно в чем разбираться? Трудно искать черную кошку в темной комнате. Если это не кошка.
– Значит, выхода отсюда нет?
– Нет.
– А как же сюда перли огромные стиральные машины? По этой узкой, крутой лестнице?
– Вспомнил! – заорал Балашов. – Иван Палыч как-то просил у меня денег на замок в наружную дверь подвала. В наружную, черт побери! Как я сразу не догадался! Там есть где-то дверь на улицу, и, может быть, она не железная.
– Слушай, а этот дом точно замышлялся как твой? Почему ты не знаешь, где что в нем находится? Ты что, ни разу не бывал в собственном подвале?
– А зачем мне в нем бывать? У меня много других дел, – мне показалось, что он отмахнулся от меня как от настырного комара. – Пошли.
Я села на ступеньки и на ощупь поползла вниз. Не знаю, как спускался Балашов, но судя по звукам, так же. Внизу я включила фонарь, и мы начали обход подвала.
Дверь мы нашли, когда уже потеряли надежду найти. Фонарь, едва успев выхватить ее в углублении косяков, сдох, потух, и больше не отзывался на попытки его включить. Дверь оказалась железная. От безнадежности Балашов попинал ее, но кроме гулкого грохота ничего не добился.
– Там над дверью, я, кажется, видела окошечко, маленькое, зарешеченное. А может, мне померещилось. Ведь если бы оно было, сюда бы проникал хоть какой-нибудь свет.
– С чего бы он проникал? – удивился Балашов. – Ведь на улице ночь.
– У тебя что, возле дома нет ни одного фонаря?
– Нет... вроде.
– Почему?
– Ну... я как-то не очень хорошо умею обустраивать быт...
– А по-моему, ты пытаешься доказать себе, что вырос, и уже не боишься «осложнения».
– Вот еще! – фыркнул Балашов. – Я вспомнил. Два фонаря перед домом все-таки есть. Просто мы в подвале и это окошко ниже уровня земли. К этой двери снаружи ведет лестница вниз. Кажется. Вроде бы. Наверное.
– Ура.
– Что – ура?
– Чуть-чуть разобрались с нашей географией. Вроде бы.
– Я сказал – наверное.
Я услышала, как он зашарил по стене руками. С его почти двухметровым ростом он с большой вероятностью мог нащупать это окошко, если оно, конечно, было.
– Есть! – сказал Балашов. – Есть окошко. Но оно маленькое. И на нем решетка.
Я, как ни вставала на цыпочки, до окна дотянуться не смогла.
– Давай! – сказала я Балашову. – То, что там решетка – это твои проблемы. То, что оно маленькое – мои. Давай!
Балашов завозился, засопел, закряхтел, и даже заухал.
Мне показалось, что прошла вечность, прежде чем я услышала звон разбитого стекла.
– Дерьмовенькая решеточка, – выдохнул Балашов.
– Придется тебе меня обнять, приподнять и придержать.
– Придется. Я стекло чисто убрал, не порежешься.
Он поискал меня руками в темноте, наткнулся, и неловко зашарил в поисках нейтральных мест, чтобы я, не дай бог, чего не подумала. Я и не подумала. Зажатая его клешнями, я втиснулась в узкую дыру, ловко вывернулась до пояса, и... застряла.
– Застряла! – сообщила я ему с морозной, беззвездной улицы. Там действительно была лестница наверх, широкая, и не такая крутая как в подвале.
– Втяни живот! – громко посоветовал Балашов изнутри.
– У меня его нет!
– Тогда втяни...
– Ее у меня тоже нет.
– А, по-моему, все нормально, – вроде как сделал он комплимент из своей преисподней.
– Это у тебя все нормально, – огрызнулась я. – Сними с меня брюки. Без них я пройду.
– Что?!
– Балашов, миленький, сними с меня, пожалуйста, брюки! Они довольно толстые, в них как раз тот сантиметр, без которого я пройду.
По ту сторону стены повисло молчание.
Он довольно бесцеремонно обыскал меня при нашей встрече, неужели теперь в нем победит ботаник? Или еще хуже... синоптик?
– Эй, Балашов! Я обещаю тебе, что если ты снимешь с меня штаны, то не обязан будешь жениться!
Со стороны нижней части моего туловища не возникло никакого шевеления, и я выкрикнула свой последний аргумент:
– Ты же все равно ничего не увидишь!
– Да не ори ты так, – подал голос Балашов. – Я просто тебя потерял. А теперь вспомнил, что у меня в кармане есть зажигалка.
То, что он находится у меня с тыла с зажигалкой, мне не очень понравилось. Кажется, я даже почувствовала ее пламя где-то у коленок.
– Осторожнее! – крикнула я.
– Не ори, – отозвался Балашов, и до обидного неромантично содрал с меня штаны. Будто ему просто предстояло усадить свою Элю на горшок.
– Толкай меня! – крикнула я.
– Как?
Я хотела крикнуть «нежно», но крикнула «сильно», чтобы снова не цитировать классику. Балашов понял это буквально. Он толкнул меня так, что я вылетела из дырки, словно жертва взрывной волны. Мое тренированное тело сгруппировалось, где надо, оттолкнулось как нужно, но приземлилась я больно, ободрав голые бедра, коленки, руки, и даже лоб. Не знаю, со скольких метров я летела, но более опасного трюка я ни разу в жизни не делала. Хорошо, что в этом лестничном отсеке намело прилично снега и это смягчило мое жестокое падение.
– Жива? – крикнул с той стороны Балашов так, будто не рассчитывал получить утвердительный ответ.
Я решила отомстить ему за все: за торт, за перья, за трупы, за молчание, за то, что он не он, и надежд никаких и ни на что... Едва отдышавшись от боли, я тоже крикнула:
– Теперь твоя очередь!
Он помолчал, а потом сказал тихо, и как мне показалось, заискивающе:
– Я выброшу тебе оружие, ключ от всех комнат, и ты попробуешь проникнуть в дом, чтобы меня освободить.
Он так сказал «освободить», что я немедленно осознала свое предназначение.