Рядом - голый остов колокольни. Над ним с криками металось воронье.
Переводчица нашла глазами Ивана: "Товарищи хотят знать: здесь была война?" Иван поглядел в ее чистое свежее лицо с какой-то необыкновенной, невиданной им никогда прозрачной кожей и вздохнул про себя: "Эх, комарики... Тебе бы надо знать, была тут война или нет..." Иван заметил обращенный к нему запрещающий взгляд старшей вожатой, не понял его и отвернулся к гостям. "Война у нас была, стороной не прошла, - начал он, а колокольня не от того сгорела. Прошлым летом был тут укротитель один, знаете - собачка с цифрами, петухи-воины, медведь облезлый, козел да осел... Приехал, а звери голодные - орут на разные голоса. Этот укротитель дал нашим ребятишкам ружье и говорит: "Полезайте на купол и стреляйте галок, а я вам заплачу". Тут Иван снова поймал запрещающий взгляд вожатой, но сделал вид, что не заметил его. "Наши ребятишки залезли на купол и давай палить!.. Через час и задымилось. Видно, огонь заронили... А пожарники что - если бы амбар горел, они бы постарались, а исторический памятник - им хоть бы хны!.. После пожара укротитель говорит: "Я у вас в деревне выступать не буду, у меня артисты вышли из строя, им пожар испортил нервные рефлексы..."
Слушая рассказ Ивана, переводчица улыбалась и кивала весело, и внезапно Иван увидел в ней прятавшуюся доселе озорную девчонку и тут же подобрел ко всем ее кольцам, серьгам и прочим штучкам-дрючкам... Кубинцы же сначала удивлялись, почему так долго нет перевода, а после - глядя на переводчицу - тоже стали улыбаться, еще не зная чему, но уже предвкушая что-то интересное.
Потом кубинцы долго и обстоятельно жали Ивану руку, а он млел от гордости и совсем сомлел, когда Розовый Шрам сказал ему по-русски: "Спасибо!", снял со своего кителя значок и приколол Ивану на куртку. Значок был такой: на оранжево-красном прямоугольничке изображен сидящий мальчик. Склонив голову, он что-то пишет. "Ликвидация неграмотности", объяснила переводчица.
На следующий день в школе подходит к нему Тоня - вожатая. "Моторихин, - говорит, - ты очень хорошо вел вчера экскурсию, но зачем ты рассказал эту историю про купол и укротителя?" - "Так было же", - сказал Иван и пожал плечами. Мол, о чем разговор - не понимаю... "Мало ли что б ы л о, - загадочно сказала Тоня, - не обо всем говорить следует. - И видя, что Иван искренне ее не понимает, добавила: - Это же роняет авторитет школы! Наши ребята лазают на купол, стреляют галок, церковь сожгли... Подумай, Ваня, и сделай выводы..." И чтоб он не очень расстраивался от критики, Тоня мягко потрепала его по макушке.
Оставшись один, Иван задумался: может, и правда авторитет уронил? Но вспомнил крепкие рукопожатия кубинцев и решил: "Загибает Тоня".
* * *
Внизу хлопнула дверь. Иван прислушался.
- Парасковия! - пропела соседка.
- Тут я! - откликнулась бабушка и остановила машину.
- Парасковия, матушка, нет ли рисовой крупы, полстакашка?
- Сейчас погляжу.
Заскрипели дверцы буфета.
- Парасковия, а дочка-то в гости приехала? Аль насовсем?
- Кто их знает, Клавдия. Вроде насовсем.
- А что, Парасковия, люди грят, развод у их?
- Людей-то не больно слушай! - прикрикнула бабушка. - Мелют всякое! Ты меня слушай!
- Ай-я-яй, вражья сила, - непонятно в чей адрес высказалась соседка. - Ну, я пошла, спасибо тебе. Из сельпа принесу - отдам.
- Ладно, чего там. - Бабушка пошла следом за соседкой к выходу и в сердцах шуганула забежавшую в сени курицу:
- Пшла, немытая!
Ивану понравилось, как бабушка отшила соседку. Это по делу. И он так ответит, если что. Пусть не суются, куда не следует.
...А про бассейн он кубинцам вот почему не сказал: постеснялся Андрея Григорьича.
Позапрошлый год - только перешел Иван в пятый - директор попросил всех ребят от мала до велика написать свои предложения и мечты: "Какой я хочу видеть школу". Иван тогда и написал про бассейн. Перед тем как раз он ездил с матерью в город и в цветном киножурнале видел этот бассейн - белая кафельная плитка, зеленовато-золотистая вода, цветные флажки под крышей, ребята в разноцветных плавках и - гудит, как баня.
Написал Иван Моторихин про бассейн в таком духе, что иметь его в фалалеевской школе было бы замечательно и даже очень здорово, но, увы, невыполнимая это мечта...
На следующий день Андрей Григорьич собрал ребят в широком коридоре, поднял над головой пачку листков, провозгласил: "Молодцы! Хорошо мечтаете! Давайте теперь думать, за что в первую очередь браться". - "Стадион! кричат. - Теплица!.. Стадион!.. Зал спортивный!" - "Тише, тише, остановил Андрей Григорьич, - я предлагаю для начала, что полегче. Например, стадион..."
Стали обсуждать стадион - где, да как, да что... Иван Моторихин все ждал, вспомнит ли Андрей Григорьич про его листок. А потом подумал: "И хорошо, если не вспомнит - только смеяться будут". В эту минуту Андрей Григорьич и говорит: "Послушайте, я вам один листок вслух прочту". И читает моторихинскую мечту про бассейн. Чем дальше читает, тем громче в коридоре смех...
Андрей Григорьич дочитал, поднял руку: "Я не буду называть того, кто это написал. Вы сейчас смеетесь, а зря. Написано-то по делу".
Иван стоял не шевелясь, и кончики ушей его горели. Ему казалось, все смотрят на него, догадались и сейчас начнут хохотать, показывая пальцами...
И когда этого все-таки не случилось, он облегченно вздохнул и с благодарностью подумал про Андрея Григорьича. А тот еще так сказал: "Сейчас бассейн кажется невыполнимой и даже смешной мечтой, но погодите построим стадион, теплицу, потом зал спортивный. Сил наберемся, опыта, в колхозе будем летом работать, разбогатеем, а там, глядишь, и бассейн!"
- Вань! - крикнула снизу бабушка. - Слезай, дело есть!
Иван неохотно поднялся с тулупа, оторвался от приятных и грустных воспоминаний. Однако с чердака слезать не торопился. Подошел к люку, свесился:
- Чего?
- А того, что задумался ты, голубок, крепко, - сказала бабушка. Поди-ка, принеси воды да дров наколи.
Пошел, думая о сочинении, которое хочешь не хочешь, а писать надо Можно бы, конечно, составить так: мечтаю, мол, стать летчиком, покорять воздушный океан... Или, скажем, пограничником, защищать нерушимую границу... А лучше бы всего написать правду, да неохота с ч у ж и м и откровенничать.
От бабушкиной избы в огород вела узкая тропка. На полпути к сараю, прямо посреди тропки, рос молодой крепкий дубок. Дубок был двуствольный. Оба ствола выходили из земли рядышком и ровно, как по ниточке, держась друг за друга, шли вверх. Кожа у дубка была здоровая, блестящая. Так и тянуло поднести руку и погладить.
Все деревья кругом давно облетели, и только на дубке держались листья. Словно жестяные, звенели они на ветру.
Поскольку дубок перегораживал тропу, по обе стороны от него вытоптали обход. Тропа вела в конец огорода, к старой обгорелой баньке. Впритык с нею стоял сарай с одним, узким, в ладонь, пыльным оконцем.
Иван вошел в сарай, и сразу охватил его милый запах сухих сосновых дров, березовых веников, ржавого железа. С удовольствием взвесил в руке топор, погладил отполированное ладонями топорище и, прежде чем, крякнув по-отцовски, вонзить топор в первое полешко, повернул его к себе лезвием и попробовал - острый ли. Палец встретился с зазубринами. Иван принялся точить топор.
Лезвие и брусок, едва встретившись, соприкоснувшись, породили мягко-хрупающий звук, и приятно было слушать, как с тихим хрустом шурх-шурх - перетираются какие-то невидимые частицы и загорается свежим блеском закругленное полумесяцем лезвие.
Этот мягкий хруст что-то напомнил Ивану, какую-то картину, случай, день, час... Шурх-шурх...