А ты здесь, пожалуйста, постой... А то, если Наташа придет, ей будет страшно.
Она повернулась, чтобы уйти, и тогда я, расхрабрившись, бросил ей в спину:
- Наташка давно у меня!
Надежда Васильевна не сразу поняла значение моих слов, хотя была находчивой и, как известно, необыкновенно умной. А тут растерялась, замерла на какое-то тяжкое мгновение, стоя ко мне по-прежнему спиной. Оглянулась через плечо и спросила тихо и внешне спокойно:
- У тебя? - И повернулась лицом, правда, это уже было лицо почти другого человека. - А как же вы прошли... мимо меня?..
Для нее мой ответ был очень важен. А может быть, ей так повезет, видно, думала она, и Наташка просто давным-давно забралась ко мне, когда ее еще не было дома, и сидит себе. Но я не стал ее обманывать, а ответил то, что было на самом деле:
- Через соседний подъезд.
- Значит, вы видели меня, - почти прошептала она.
"Да, - без слов, одним горьким молчанием ответил я. - Мы прекрасно все видели и поэтому нырнули в соседний подъезд".
Надежда Васильевна, не произнеся ни слова, с поникшей головой вошла в подъезд, оставив для меня открытую дверь. Затем мы вместе сели в лифт, и она стала нажимать кнопку нашего этажа раньше, чем я закрыл дверь. Ее волнение передалось мне, и я никак не мог плотно прикрыть кабину лифта: один раз прижал полу пальто, а второй раз прищемил руку.
Наконец мы все же доехали и оказались на нашей лестничной площадке. И тогда, доставая ключ от квартиры, я сказал ей самое главное и страшное:
- Наташка будет жить у меня до приезда дяди Шуры.
- Вот как, - сказала она, но не ушла.
А я нарочно копался с ключом, надеясь, что мои слова дойдут до ее сознания и она уйдет. Напрасные надежды, она не шелохнулась.
- Это не я придумал... Наташка попросила, а я не мог ей отказать. - И зачем-то некстати пошутил: - Старая дружба не ржавеет.
- Открывай! - приказала Надежда Васильевна.
И, видя, что я нарочно тяну время, выхватила у меня ключ, ловко вставила в замочную скважину и почти вбежала в комнату.
Наташка, раскинув руки, беззаботно спала, устроившись на диване. Она не слышала ни наших шагов, ни моих воплей.
- Вот видите, - шепотом произнес я, - пусть спит... А потом разберемся.
Надежда Васильевна тем временем подошла к Наташке, подсунула руки под нее, чтобы поднять и унести. Тут у меня мелькнула слабая надежда, что она не сможет ее поднять. Но она ее подняла! И понесла. Конечно, подумал я, натренировалась, таская свою виолончель. А я страшно засуетился и побежал рядом.
- Безобразие! Вы меня делаете предателем! - кричал я. - Я обещал! Я всегда выполняю свои обещания! Это нечестно!
Я был в отчаянии, я кричал изо всех сил, стараясь хотя бы разбудить Наташку, чтобы она поняла, что я ее не предал, что это все сделано вопреки моему желанию, но она крепко спала.
"Бороться всегда надо до конца, пока у тебя есть силы", - учила меня тетя Оля. И это верно. Но как я должен был бороться, ответьте мне! Не мог же я драться с женщиной! Тут я должен признаться, что и тетя Оля, говоря эти слова, робко сознавалась, что у нее самой этого качества нет. И у меня не было. Может быть, я в этом не виноват, просто перешло по наследству от тети Оли, все-таки мы родственники, одна кровь, одни гены.
Так мы дошли до дверей. Надежда Васильевна распахнула их и, стоя в проеме, впервые посмотрела на меня.
А я, заглянув ей в глаза, потерял дар слова: цветы, ее прекрасные цветы, которые делали ее умной, необычной, исчезли, и лицо ее стало похоже на осенний лист.
Дверь перед моим носом захлопнулась.
Я почти заплакал: ведь я ее любил.
В то утро, как всегда, я подошел к окну и увидел дядю Шуру. Значит, он вернулся! Вернее, я увидел его спину и руку, которая держала знакомую мне тросточку и чертила по асфальту.
Он привез эту тросточку из Африки, говорил, что она сделана из бивня слона, и очень гордился ею.
Рядом с ним стоял мужчина в высокой косматой папахе. Дядя Шура что-то ему говорил, не подымая головы, а тот его внимательно слушал. Лицо его было напряженным и испуганным.
Я знал людей с таким выражением лица, они часто появлялись в квартире дяди Шуры. Он их привозил из каких-то своих дальних путешествий вместе с детьми, которым собирался делать операции. Детей отдавали в больницу, а родители их жили у дяди Шуры.
Однажды он привез с собой якутского охотника. Этот охотник целыми днями молча сидел у телефона в ожидании известий из больницы, где лежала его дочь. Он сидел как изваяние, не двигаясь. Когда я увидел его в первый раз, то подумал, что он не живой, а вырезанный из дерева. Если же звонил телефон, он неслышным движением снимал трубку и говорил: "Попов слушает". А потом этот охотник уехал вместе с дочерью и вскоре прислал дяде Шуре в подарок шкуру белого медведя и унты Наташке. Унты Наташке были в самую пору, и непонятно было, как это получилось, - ведь неразговорчивый охотник Попов не спрашивал у Наташки номер ее ноги.
За все время, что он жил у дяди Шуры, он сказал мне только одну фразу: "Надо быть мужчиной. Там все бурлит, - он постучал себя в грудь, - здесь все молчит", - он высунул язык.
Когда же приехал дядя Шура? И почему ко мне не зашел? Что ему стоило протянуть руку и стукнуть в стену, и тут же я оказался бы "у его ног". Ведь после тех печальных событий, когда Надежда Васильевна унесла от меня спящую Наташку, я больше к ним не ходил.
В этот день я встретил Надежду Васильевну у нашего метро. Мы шли навстречу друг другу. Я бы, конечно, поздоровался, я не из тех, кто долго помнит обиды, но она меня не заметила.
Я оглянулся ей вслед и - с ума сойти! - вместо нее увидел мальчишку, который вел на поводке Малыша!
В первый момент это на меня так подействовало, что я оцепенел. А мальчишка тем временем прошел мимо меня и скрылся во дворе большого дома.
Медленно, будто нехотя, я побрел следом. Торопиться было нельзя. Походка моя приобрела эластичную упругость, сердце билось где-то в горле. Я сдвинул кепку на лоб, чтобы не было видно моих лихорадочно-зорких глаз.
Я еле сдерживал улыбку, представляя фурор, который я произведу, когда появлюсь перед Наташкой с Малышом. Это была большая удача.
Мальчишку я нагнал во дворе и безразличным голосом спросил, кивнув на собаку:
- Кусается?
- Нет, не кусается, - охотно ответил мальчишка.
- Малыш, Малыш! - позвал я собаку и погладил ее по шерсти.
- Рэда, - сказал мальчишка.
- Рэда? - переспросил я. - А по-моему, он откликается на кличку "Малыш".
- Может быть, - ответил мальчишка. - Глупый.
- А какой у него язык? - хитро спросил я.
- Обыкновенный, - ответил мальчишка.
- А у нашего синий, - сказал я.
- Значит, у вас такая же собака?
- Была, да пропала. Вот я теперь ее ищу.
Я внимательно посмотрел на мальчишку. Нет, он держался спокойно, даже виду не подавал.
В это время так называемая Рэда широко и сладко зевнула и показала мне синий-синий язык. Теперь мальчишка, пожалуй, смутился. Но тетя Оля говорит: "Не убедившись окончательно, не думай про другого плохо". Поэтому я не закричал на мальчишку и не стал у него вырывать поводок, а пошел дальше по дороге расследования.
- Малыш, Малыш! - осторожно позвал я.
- Это моя собака, - угрюмо сказал мальчишка. - Она у меня уже три месяца живет.
- А если она твоя, то почему ты не знал, что у нее синий язык?
Мальчишка не ответил.
- Ну ладно, - схитрил я, надо было как-то выяснить, где он живет. - Раз собака твоя, то твоя... А в вашем доме у многих собаки?
- У многих, - ответил мальчишка. - В двадцать седьмой - у Карповых, в сорок первой - у Ивановых...
- Постой, постой, я запишу. - Я вытащил ручку и тетрадь и сделал вид, что записываю.