После ужина мы поднялись к себе и курили и читали в постели, чтобы согреться. Ночью я проснулся и услышал завывание ветра. Хорошо было лежать в теплой постели.
12
Утром, как только я проснулся, я подошел к окну и выглянул. Прояснилось, и на горах не было туч. Под окнами стояло несколько повозок и старый дилижанс с ветхой, растрескавшейся от непогоды деревянной крышей. Он, вероятно, стоял здесь с тех времен, когда еще не было автобусов. Козел вскочил на повозку, а оттуда на крышу дилижанса. Он тряс головой на коз, стоящих внизу, а когда я замахнулся на него, он спрыгнул на землю.
Билл еще спал, и я бесшумно оделся, натянул ботинки в коридоре и спустился вниз. Там все было тихо, и я откинул засов на двери и вышел. Утро было прохладное, солнце еще не высушило росу, выпавшую после того, как улегся ветер. Я поискал в сарае за гостиницей, нашел что-то вроде мотыги и пошел на берег ручья, чтобы накопать червей для наживки. Ручей был прозрачный и мелкий, но вряд ли в нем водилась форель. Я всадил мотыгу в мокрую траву и отвалил ком земли. Под ним оказались черви. Как только я приподнял землю, они ускользнули, и я стал копать осторожно и набрал очень много. Копая у самой воды, в мокрой земле, я наполнил червями две пустые банки из-под табаку и сверху набросал земли. Козы смотрели, как я копаю.
Когда я вернулся в гостиницу, хозяйка была на кухне, и я сказал ей, чтобы она дала нам кофе и приготовила завтрак с собой. Билл проснулся и сидел на краю постели.
- Я видел тебя в окно, - сказал он. - Не хотел мешать тебе. Что ты делал? Зарывал свои деньги?
- Ах ты лентяй!
- Трудился для общего блага? Чудесно! Продолжай в том же духе каждое утро.
- Ну, довольно валяться, - сказал я. - Вставай.
- Что? Встать? Никогда не встану.
Он залез в постель и натянул одеяло до подбородка.
- Попробуй уговори меня встать.
Я молча собирал наше снаряжение и складывал его в мешок.
- Ну что, не хочешь? - спросил Билл.
- Я иду вниз завтракать.
- Завтракать? Что же ты не сказал, что завтракать? Я думал, ты в шутку предлагаешь мне встать. Завтракать? Замечательно. Теперь ты рассуждаешь здраво. Пойди накопай еще червей, а я сейчас спущусь.
- Иди к черту!
- Трудись для общей пользы. - Билл натянул белье. - Проявляй иронию и жалость.
Я вышел из комнаты с мешком, сачками и удочками.
- Эй, вернись!
Я просунул голову в дверь.
- Неужели ты не проявишь хоть немного иронии и жалости?
Я показал ему нос.
- Это не ирония.
Спускаясь по лестнице, я слышал, как Билл напевал: "Ирония и Жалость. Когда ты узнаешь... О, дай им Иронию и дай им Жалость. О, дай нам Иронию. Когда ты узнаешь... Немного иронии. Немножечко жалости..." Он пел до тех пор, пока не спустился вниз. Пел он на мотив: "В церкви звонят для меня, для тебя..." Я читал испанскую газету недельной давности.
- Что это за чепуха про иронию и жалость?
- Что? Ты не знаешь про Иронию и Жалость?
- Нет. Кто это выдумал?
- Все. В Нью-Йорке помешаны на этом. Как когда-то на циркачах Фрателлини.
Вошла служанка с кофе и намазанными маслом гренками. Или, вернее, с намазанным маслом поджаренным хлебом.
- Спроси ее, есть ли у них джем, - сказал Билл. - Будь ироничен с ней.
- Есть у вас джем?
- Какая же это ирония? Жаль, что я не говорю по-испански.
Кофе был вкусный, и мы пили его из больших чашек. Служанка принесла стеклянную вазочку с малиновым джемом.
- Спасибо.
- Да не так! - сказал Билл. - Скажи что-нибудь ироническое. Состри по адресу Примо-де-Ривера.
- Надо было сказать, что в Республике Рифов им не жизнь, а малина.
- Слабо, - сказал Билл. - Очень слабо. Не умеешь ты этого. Вот и все. Ты не понимаешь иронии. В тебе нет жалости. Скажи что-нибудь жалостливое.
- Роберт Кон.
- Недурно. Это уже лучше. Дальше: почему Кон достоин жалости? Будь ироничен.
Он отхлебнул большой глоток кофе.
- Да ну тебя! - сказал я. - Разве можно острить в такую рань?
- Вот видишь! А еще туда же - писателем хочешь быть. Ты всего-навсего газетчик. Экспатриированный газетчик. Ты должен быть полон иронии, как только встанешь с постели. Ты должен с раннего утра задыхаться от жалости.
- Ну дальше, - сказал я. - От кого ты набрался такой чепухи?
- От всех. Ты что же, ничего не читаешь? Ни с кем не видаешься? Знаешь, кто ты? Ты - экспатриант. Почему ты не живешь в Нью-Йорке? Тогда ты все это знал бы. Чем я могу тебе помочь? Прикажешь приезжать каждый год и просвещать тебя?
- Выпей еще кофе, - сказал я.
- Кофе - это хорошо. Кофе тебе полезен. В нем есть кофеин. Все дело в кофеине. От кофеина он садится на ее коня, а она ложится в его могилу. Знаешь, что с тобой? Ты экспатриант и притом худшего сорта. Неужели ты не слыхал об этом? Никто, покинувший свою родину, не написал ничего, достойного увидеть свет. Даже в газетах.
Он допил кофе.
- Ты экспатриант. Ты оторвался от родной почвы. Ты становишься манерным. Европейские лжеидеалы погубят тебя. Пьянство сведет тебя в могилу. Ты помешался на женщинах. Ты ничего не делаешь, все твое время уходит на разговоры. Ты экспатриант, ясно? Ты шатаешься по кафе.
- Какая роскошная жизнь, - сказал я. - А когда же я работаю?
- Ты и не работаешь. По одной версии тебя содержат женщины, по другой ты не мужчина.
- Нет, - сказал я. - Просто несчастный случай.
- Никогда не упоминай об этом, - сказал Билл. - О таких вещах лучше не распространяться. Это должно быть скрыто под покровом тайны. Как первый велосипед Генри Форда.
До сих пор он сыпал как из решета, но теперь вдруг замолчал. Я боялся, как бы он не подумал, что задел меня, неосторожно сболтнув лишнее. Я хотел снова завести его.
- Никакого велосипеда не было, - сказал я. - Он верхом ездил.
- Я слышал про трехколесный велосипед.
- Ну что ж, - сказал я. - Самолет тоже вроде велосипеда. Управление такое же.
- Только педали не нужно нажимать.
- Да, - сказал я. - Педали, пожалуй, нажимать не нужно.
- Ну хватит, - сказал Билл.
- Как хочешь. Я только заступился за велосипед.
- И пишет Генри тоже хорошо, - сказал Билл. - А ты сам очень хороший. Тебе уже говорили, что ты хороший?
- Вовсе я не хороший!
- Послушай. Ты очень хороший, и я никого на свете так не люблю, как тебя. В Нью-Йорке я не мог бы тебе этого сказать. Там решили бы, что я гомосексуалист. Из-за этого разразилась Гражданская война. Авраам Линкольн был гомосексуалист. Он был влюблен в генерала Гранта. Так же как Джефферсон Дэвис. Линкольн освободил рабов просто на пари. Судебное дело о Дреде Скоте было подстроено Лигой сухого закона. Все это - половой вопрос. Полковника леди и Джуди О'Грэди - лесбиянки обе в душе!
Он замолчал.
- Хочешь еще?
- Валяй, - сказал я.
- Больше ничего не знаю. Остальное доскажу за обедом.
- Ах ты чучело! - сказал я.
- Дрянь ты этакая!
Мы уложили завтрак и две бутылки вина в рюкзак, и Билл надел его. Я перекинул через плечо чехол с удочками и сачки. Мы пошли по дороге, потом пересекли поляну и нашли тропинку через луга, которая вела к лесистому склону ближайшей горы. Мы пошли по этой песчаной тропинке. Луга были волнистые, поросшие густой травой, но трава была низкая, оттого что здесь паслись овцы. Коровы паслись выше, в горах. Из лесу доносился звон их колокольчиков.
Тропинка привела нас к бревну, перекинутому через ручей. Бревно было обстругано, согнутое молодое деревцо служило перилами. Возле ручья, на песчаном дне мелкого прудика, чернели головастики. Мы поднялись на крутой берег и снова пошли волнистыми лугами. Оглянувшись, мы увидели белые домики и красные крыши Бургете и белую дорогу, по которой ехал грузовик, вздымая облако пыли.
Луга кончились, и мы вышли ко второму, более быстрому ручью.