Перед генеральной репетицией решили устроить трехдневный отдых.
- Не нужно никаких передышек! - заупрямилась Марина. - Три дня слишком много. Половину придется начинать с нуля.
- Да ты что, Жанна! - Инквизитор уже месяц не мог называть ее Мариной. - Роль настолько въелась мне' в кишки, что разбуди на любой лекции, я отмолочу ее на одном дыхании!
- Как знаете! - И ушла, не переодевшись.
Три дня пустоты было для нее действительно многовато. Два первых она передразнивала себя в зеркало словами Жанны и ходила на занятия в игровом костюме. На третий сама себе сказала: наплевать! И впервые не отказала Климцову поехать на дачу:
Время побежало незаметнее. Вечер проскочил мгновенно. Было шампанское, легким холодком искрившееся в уголках губ. Была музыка, тихая и спокойная, даже теплая. Совершенно не хотелось тащиться домой через сугробы по дачным улицам, ловить проскакивающее мимо такси на окраине, а потом выдавливать улыбку, нажимая кнопку звонка, - отец обязательно будет полчаса рассматривать ее в глазок, вылавливать настроение, прежде чем открыть. Психолог! Здесь, на даче, так уютно. Правда, диван всего один. Но надо же как-то когда-то... Не сидеть же так всю ночь...
Климцов потянулся к ней, как бы желая поправить ее непослушные волосы. Она ощутила свои руки, словно вдруг вспомнила о них. Впервые оценила в темноте их хрупкость и закрыла глаза. На все.
Магнитофонная лента кончилась. Свободный конец зашуршал по пластмассе. Никто не потянулся перевернуть бобину.
Так она и шелестела, эта лента.
Нет, совсем по-другому она себе все это представляла, рисовала вечерами, забыв о книге в руке или опершись локтями на клавиатуру. Все должно было произойти не так запланировано, без расчета, с элементом случайности, как бы само собой. Она хотела впервые обнаружить себя в подобной ситуации не иначе, как после веселого случая, спасаясь от дождя, что ли...
Чтобы не оказалось под рукой ни плаща, ни зонтика ничего. Чтобы промокнуть до нитки и раздеваться потому, что действительно холодно, очень холодно после дождя, а не потому... Почему? А все вышло... Он долго ловил момент в разговоре, чтобы воткнуть свое: не рвануть ли на дачу? Словно только что пришло ему в голову. Но там уже торт, шампанское, фрукты. Запасено с утра. Значит, он задумал это еще вчера. Она оглянулась назад. Климцов спал, неприятно оголив бледную ногу. Она уставилась в окно с еще большей пристальностью, словно видела там все, все, все. Посмотрела на руки, обхватила и стиснула до боли колени. Появилось желание навсегда вжать их друг в друга. Серое утро не могло пробраться сквозь шторы. Только бы не заплакать, это совсем ни к чему. Промозглое взыскание рассвета.
На генеральной репетиции Марина начала сходить с ума. Ничем не мотивируя, отказалась взойти на сцену. Просидела два часа в глубине зала, потом крикнула из темноты:
- Борис Яныч, я не буду играть Жанну! Понимаете, не буду! Не мо-гу! У меня не получится, не выйдет теперь у меня! Я не имею права, понимаете, не имею права пачкать образ!
И убежала в вестибюль.
Гриншпон бросился вслед.
Остальные растянули до утра диспут на тему: искусство средней руки.
- Она права, - сказал после всего Борис Яныч. - Я ей верю, она не умеет позировать. На такие роли нужен настрой.
- Не умеет позировать! Да она вообще молодчина! Но как нам теперь быть? - взъерепенился Свечников. Была бы там заслуженная, а то возомнила о себе бог знает что!
Девушки молчали. Держали в руках охапки шитья и молчали.
С такими кошками на душе не заканчивалась ни одна репетиция.
На следующий день Борис Яныч сказал:
- Инна, бери слова, готовься.
- Мне текст не нужен, я выучила во время прогонов... Только я не знаю...
- Ничего страшного, сможешь. - Он старался не смотреть ей в глаза. Обойдется.
В театре Инну звали помрежем.
Она ходила в клетчатом кепи и краями своего вездесущия цеплялась за все вопросы, возникающие на репетициях. В каждую мысль и движение труппы она вносила коррективы. Что интересно, ее замечания зачастую брались на вид. При всем этом в костюме Жанны она выглядела как... Инна, и назвать ее другим именем не поворачивался язык. Внешне она не уступала Марине, была даже чуточку красивее, стройнее и привлекательнее на лицо, но легкости в походке и всепрощения в глазах не возникало, несмотря ни на какие потуги. В этом была соль.
^_НР"^
^т
- Ну, как? - спрашивали у Гриншпона сожители. Они были в курсе сумасбродного поступка Марины.
- Никак. Пробуем Инну. Сплошные заусенцы. Она как ножницы. Гнется только в одном месте.
- Надо сходить к Марине. Она третий день не появляется на занятиях. Гриншпон чиркнул спичкой.
- Я пробовал. Не принимает никого.
Удар, нанесенный Мариной, пришелся труппе под самый корень. Надежд на новые побеги не оставалось никаких. Все до конца прочувствовали банальность выражения :незаменимых людей нет. Марина была незаменимой. В ее отсутствие никому не верилось... Казалось, она сейчас вбежит в зал и как ни в чем не бывало крикнет:
- Борис Яныч, если мне сегодня удастся прочно войти в образ, не зовите меня обратно! Мне надоело в этой жизни жить как попало!
Когда в игровых этюдах кто-либо натыкался на пустое место рядом с собою, реальность ее отсутствия подступала как ком к горлу. При осадах редеющие ряды защитников смыкаются, заполняя провалы. В СТЭМе никаких смыканий не произошло. Место Марины так и осталось незаполненным. Спектакль пришлось переделывать. Изменяли многие сцены, подгоняли, подстраивали под Инну. Все походило на очковтирательство самим себе. Инна это чувствовала острее всех и через каждые полчаса говорила:
- Хватит надо мной издеваться! - И шла курить на лестницу.
Ее утешали, водворяли на место и заставляли произносить: "Нет, человек умирает сияющий и чистый,]! бог на небе ждет его, улыбаясь, потому что он дважды поступил как человек: совершая зло и творя добро. А бог и создал его для этого противоречия."
Жанну предавали отец, мать, король, друзья, а Инну предать было трудно - она никому не верила. Инквизитор и Фискал терялись перед ней. Она растянула жилы в области щитовидки, но понимание Жанны не шло к ней.
До премьеры оставалось три дня. Ее ждали как провала.
Глухой ночью на квартире Борис Яныча раздался телефонный звонок. Борис Яныч бросился к трубке. Да, он так и знал - это звонила она.
- Простите меня, пожалуйста! Теперь я знаю, как играть, и чувствую, что смогу! Только не надо никаких контрольных прогонов! Поверьте, я не сорвусь! Пожалуйста, поверьте!
- Я верю тебе больше, чем себе! - закричал в трубку Борис Яныч, пугая сонную жену. Он ни одной минуты не оставлял надежд, он был уверен, что Жанна, тьфу, Марина - обязательно вернется. Она просто не сможет выдержать, вынести из себя все без молитвы. Сказать, что игра была для нее не молитвой, а чем-то иным, мог разве какой-нибудь ублюдок, которых постоянно поминал Гриншпон.
Она пришла, как и обещала - за несколько минут до первого звонка.
Все извелись, пока увидели ее в проеме черного хода. Ее бы перекричали, начни она вдруг извиняться. Никто не смел заговорить с ней даже о погоде. Сам ее приход воспринимался как укор. Сегодня ей, как никому и никогда, прощалось все. Потому что она - вернулась!
Зал наполнялся зрителями. Дрожь появлялась у актеров то в руках, то в ногах, была блуждающей. Начался пролог.