Его вели по какому-то лабиринту – бесчисленные зарешеченные двери, перегородки, замки, которые постоянно отпирались и запирались, затем ступеньки узкой лестницы, по которой он поднимался на два этажа. И гулкое эхо его шагов, как и десятков других заключенных, которые в этот момент медленно перемещались по зданию тюрьмы.
Еще там был лифт, в котором висел тяжелый запах.
Джефф помнил камеру ожидания в здании суда. Рядом, напротив, было еще несколько, в которых сидели люди с характерной внешностью. Взглядов подобных субъектов он всегда избегал на улице или в метро. Теперь они посматривали на него, пытались заговорить, спрашивали, за что он сюда попал.
Джефф угрюмо молчал.
Наконец его провели к другому лестничному колодцу и поместили в небольшую клетку на одной из площадок. В ней стоял лишь литой пластиковый стул.
Джефф сел.
Сколько пришлось ждать, не известно. Его часы лежали в специальной сумке со всем остальным, что находилось при нем вчера вечером, а стенных часов нигде не было.
Наконец его ввели в зал суда, и кошмар вырос до чудовищных размеров.
* * *
В то утро, когда должны были огласить приговор, Джеффа определили ждать в другой клетке у другого зала судебных заседаний в здании уголовного суда, примыкающего к следственному изолятору, но, по-видимому, единственным отличием здесь был только этаж, на котором он находился. В первый день, когда Джеффу предъявили официальное обвинение в попытке изнасилования и убийства, это происходило на одном из нижних этажей. Тогда, почти полгода назад, он еще очень надеялся. Синтия Аллен в конце концов поймет, что ошибается, и все эти нелепые обвинения будут с него сняты. Но обвинений не сняли. Напротив, они усугубились. Потрясенный Джефф слушал показания арестовавших его копов, а потом двух служащих метро, которые, оказывается, появились на станции сразу после того, как он подбежал к женщине. Все они в одни голос утверждали, что рядом с ней больше никого не было. Только он, Джефф Конверс. И наконец, когда заговорила сама Синтия Аллен – она сидела в инвалидной коляске, с лицом, обезображенным побоями, которые не могла скрыть даже первая косметическая операция, – он осознал, что обречен.
Джефф понял, что если бы он сидел не позади адвоката, а на скамье присяжных, то обязательно поверил бы ей.
– Я хорошо его запомнила, – прошептала женщина, бросив взгляд на Джеффа, прежде чем снова повернуться к жюри присяжных. – Он повалил меня... и пытался... – Ее голос дрогнул, но молчание было намного убедительнее, чем любые слова, которые она могла произнести.
Затем пришла очередь Джеффа давать показания. Когда его вели к трибуне, одетого в рубашку, воротничок которой оказался сейчас слишком просторным для шеи, и пиджак, висевший на его исхудавшем теле, Джефф знал, что присяжные ему не поверят.
Он рассказывал о человеке, который побежал в сторону чернильно-черного зева туннеля и исчез там со скоростью спасающегося от света таракана, и видел в их глазах сомнение.
Родители Джеффа сидели на первом из шести рядов жестких деревянных скамеек, отведенных для публики, которые напоминали ему церковные скамьи, и каждый раз, когда он на них смотрел, ободряюще улыбались, наивно полагая, что их вера в невиновность сына каким-то образом передастся жюри. Родственников Синди Аллен родители видеть не могли, а Джефф мог. Они сидели в другой части зала, позади прокурора, и, разумеется, не улыбались, а посматривали на него с откровенной ненавистью. Несмотря на поддержку родителей, Джеффу казалось, что этот кошмар никогда не кончится.
Теперь, в ожидании приговора, он пытался нащупать в себе хотя бы кончик ниточки надежды, но ничего не получалось.
Свое тело, казалось, еще совсем недавно полное энергии, Джефф ощущал совершенно истощенным. В двадцать три года он чувствовал себя стариком.
Всего шесть месяцев назад жизнь представлялась ему бескрайней прерией, уходящей далеко за горизонт, которую еще исследовать и исследовать. Теперь же она сжалась до размеров зарешеченной тюремной камеры, а впереди ждали однообразные дни заточения, которым не будет конца.
Сегодня утром Джефф необычно долго рассматривал себя в кусочек полированного металла, который здесь, в этом здании, называемом всеми Склепом, служил зеркалом. Бледный, исхудалый, лицо изможденное, под глазами темные круги. Он подумал, что выглядит именно так, как и должен выглядеть здешний постоялец. То есть ничем не отличается от любого подследственного.
Дверь зала суда отворилась, и оттуда вышел Сэм Вайсман. Судебные слушания длились уже месяц, и за это время Джефф хорошо изучил своего адвоката. Поза и выражение лица Сэма говорили ему больше, чем слова. Шестидесятилетний Вайсман был совершенно седой, а плечи провисли, словно каждое дело, которое он вел, сваливалось на них непосильным грузом.
– Пора, – коротко бросил он.
Тон был нейтральный, но все равно в позе адвоката было нечто такое, что заставило Джеффа насторожиться. Неужели в этом безнадежном деле возможен хотя бы какой-то положительный момент?
– Вам что-то стало известно, Сэм? – спросил Джефф, пока охранник открывал зарешеченную дверь клетки.
Вайсман медлил с ответом, как будто взвешивая его, затем пожал плечами.
– Откуда мне может быть что-то известно? Просто у меня предчувствие. Понимаете?
Как не понять. Короткая вспышка надежды растаяла так же быстро, как и возникла. Когда жюри удалилось на обсуждение, у Сэма Вайсмана тоже было какое-то «предчувствие», и оно у него было, когда они возвратились на свои места в полдень следующего дня. Однако жюри признало Джеффа виновным по всем пунктам обвинительного заключения.
В общем, на «предчувствия» Сэма Вайсмана полагаться не следовало.
С Джеффа сняли наручники, он направился в зал суда, а Сэм Вайсман последовал за ним.
Неожиданно Джефф заволновался. Все сидели на своих местах. Обвинители за своим столом, Сэм Вайсман с помощником за другим, рядом.
На скамьях для публики его родители расположились позади стола адвоката, а родители Синтии Аллен – за прокурорским. В задней части в ожидании оглашения приговора сидели несколько репортеров, которые освещали процесс.
Хедер Рандалл, как обычно, сидела на той же скамье, что и его родители, но не рядом, а в самом конце.
– Почему ты не садишься рядом с моими предками? – спросил Джефф во время свидания, которое им разрешили в конце первого дня судебного заседания, показавшегося ему бесконечным.
Хедер только пожала плечами. Лицо непроницаемое, как всегда, когда она хотела от него что-то скрыть. Но он знал ответ.
– Папа обвиняет тебя, верно? Считает, что если бы не ты, я бы продолжал жить в Бриджхамптоне.
– А разве не так? – спросила Хедер.
– Джефф покачал головой.
– С таким же успехом он мог бы винить и маму. Она очень хотела, чтобы я поступил в колледж.
– Да можно винить вообще кого угодно, – отозвалась Хедер. – Но что касается твоего отца, то для него во всех бедах виновата я одна.
– Он перестанет так думать, вот увидишь. Перестанет, когда все закончится.
И вот сегодня наконец все будет закончено, но Кит Конверс, очевидно, продолжал стоять на своем.
Джефф еще раз обвел взглядом присутствующих и только сейчас заметил Синтию Аллен. Она была на судебном заседании только в первый день, когда свидетельствовала, и вот теперь приехала – видимо, решила лично присутствовать при оглашении приговора. Она выглядела очень трогательно, сжавшись в своем инвалидном кресле. Сзади в позе защитника стоял муж. Его руки покоились на ее плечах. Одной рукой Синтия сжимала руку мужа, а другой – руку отца, который сидел рядом с ее коляской.