Один "гомтшен" (отшельник-созерцатель) из Восточного Тибета рассказал мне по этому поводу следующую историю: "Специальностью одного художника была роспись храмов. Среди прочих фигур он писал фантастических существ с человеческими туловищами и головами животных, изображение слуг судьи над мертвыми. Пока он работал, его маленький сын часто играл возле него. Ребенка забавляло, как на фресках возникают чудовища. Случилось так, что мальчик умер. Попав в Бардо, он встретил там разных страшилищ и узнал своих старых знакомых. Ребенок радостно засмеялся: "Я вас всех знаю, это вас мой папа рисует на стене", и мальчик захотел поиграть с ними".
Однажды я спросила ламу из Энше, какие видения после смерти могут быть у материалистов, считающих смерть абсолютным уничтожением всего.
– Возможно, посмертные видения такого человека – ответил лама, – соответствуют религиозным верованиям его детства или окружавшей его среды. В той степени, в какой позволяет ему его умственное развитие и ясность мышления после смерти, он наблюдает и анализирует все, что видит. Перед ним возникают факты и собственные его рассуждения, на основе которых при жизни он отрицал реальность этих фактов. Таким образом, он мог бы прийти к выводу, что видит мираж. У человека с менее развитым умом вера в полное уничтожение после смерти, скорее результат полного безразличия, умственной лени, чем убеждения. И он может и совсем ничего не увидеть. Но это нисколько не помешает энергии, порожденной его прежними поступками, следовать своим путем и проявиться в новых формах. Выражаясь простым языком, все это не помешает новому воплощению материалиста.
***
Со времени моего приезда в Сикким я очень много работала. Об этом свидетельствовали многочисленные тетради, заполненные выписками и конспектами. Я решила, что имею право на каникулы. Наступило лето, стало жарко. Мне захотелось совершить экскурсию на север страны.
Выбранный мной путь шел по превосходной вьючной тропе, ведущей из Гангтока в Кампа Дзонг и в Жигатзе – в Тибет. Тропа вилась по пологам и склонам потонувшего в тропических джунглях Дику, по берегам Тисты и поднималась вдоль русла одного из ее притоков до самого верховья среди восхитительных пейзажей. Почти в 80 километрах от Гангтока, на высоте 2400 метров тропа пересекала селение Латшен, которому суждено было сыграть важную роль в истории моего знакомства с ламаистским мистицизмом.
Латшен – небольшое горное селение – жители наполовину земледельцы, наполовину скотоводы, – расположено на крайнем севере Сиккима. Это последний населенный пункт по дороге к перевалу на тибетской границе. Над хижинами возвышается убогий монастырь, прилепившийся к одному из горных склонов.
Я отправилась туда на следующий день по приезде. Убедившись после беглого осмотра, что храм интереса не представляет, я собиралась уже уходить, как вдруг на ярко освещенный пролет широко открытой двери легла тень, и на пороге появился лама. Я говорю "лама", хотя на незнакомце не было монашеского одеяния. Но платье его ничем не напоминало и одежду мирянина. На нем была белая, длинная – до самого пола – юбка и китайского покроя жилет гранатового цвета с большими проймами для очень широких рукавов желтой рубахи. На груди висело ожерелье – четки из кружков какого-то сероватого вещества* (*Как я узнала позже, эти кругляшки были выточены из человеческих черепов. – Прим. авт.) вперемежку с коралловыми бусинами; в ушах у него блестели большие золотые кольца с украшениями из бирюзы. Собранные в толстую длинную косу волосы ниспадали до пят. Это диковинное создание рассматривало меня в полном молчании, мой запас тибетских слов в то время был еще очень невелик.
Поэтому я не осмелилась заговорить, ограничилась поклоном и вышла. На террасе перед монастырем меня ждал юноша, служивший мне переводчиком и интендантом во всех вопросах, связанных с путешествием и наймом слуг. Едва завидев ламу, спускавшегося вслед за мной по ступенькам перистиля, он трижды распростерся у его ног и попросил благословения. Я удивилась: юноша не часто расточал подобные знаки почтения и до сих пор удостаивал ими только князя-тюльку и Бермиак-Кушога.
– Кто этот лама? – спросила я на обратном пути в бунгало, служившее здесь приютом для путешественников.
– Он великий гомтшен, – ответил мальчик. – Мне рассказал о нем один монах, пока вы были в храме. Этот лама прожил много лет совсем один в пещере, очень высоко в горах. Демоны повинуются ему. Он творит чудеса: может убивать людей на расстоянии и летать по воздуху.
– Вот это действительно необыкновенный человек, – подумала я. Биография аскета-отшельника Милареса, прочитанная мной с Давасандюпом, и все, что я слышала вокруг себя о жизни отшельников о необычайных истинах, которые они исповедуют, о чудесах, которые творят – сильно разожгли мое любопытство. Теперь представлялся случай поговорить с одним из таких чудотворцев. Но как? Мой толмач знал только сиккимский диалект и, разумеется, не владел тибетской философской терминологией. Он никогда не сумеет перевести моих вопросов. Все это меня и подзадоривало и раздражало. Я плохо спала и видела бессвязный сон. Мне приснилось, будто меня окружает стадо слонов. Их напряженно вытянутые по направлению ко мне хоботы издавали оглушительные трубные звуки. Этот необыкновенный концерт и разбудил меня. В моей комнате царила тьма. Слоны исчезли, но музыка продолжалась. Внимательно прислушавшись, я узнала мотивы религиозных напевов. Ламы музицировали в преддверии храма. Кому дают они эту ночную серенаду? Я решила во что бы то ни стало поговорить с гомтшеном, и послала просить его принять меня. На следующий день в сопровождении юного толмача я опять направилась в монастырь.
В жилище ламы вела приставная лестница, примкнутая к небольшой лоджии, украшенной фресками. В ожидании приема я стала их рассматривать. На одной из стен какой-то бесхитростный художник, одаренный богатой фантазией, намного превосходящей его талант рисовальщика, изобразил муки чистилища, населив его забавной толпой демонов и терзаемых ими грешников с комическими физиономиями.
Гомтшен жил в помещении, похожем на молельню. Потолок поддерживали деревянные, выкрашенные в красный цвет, стойки. Свет проникал в одно маленькое окошко. Алтарь в глубине комнаты служил по тибетскому обычаю библиотекой. Среди книг в нише стола статуэтка Падмасамбхавы; перед ним лежали ритуальные приношения: семь сосудов, наполненные прозрачной водой и светильник. На маленьком столике курились палочки благовоний, примешивая свой аромат к затхлому запаху чая и топленого масла. Сидением для хозяина дома служили выцветшие и вытертые подушки и ковры. Золотая звездочка светильника на алтаре в дальнем конце покоя освещала пыль и запустение.
С помощью боя-толмача я старалась сформулировать несколько вопросов о проблемах, уже знакомых мне из бесед с ламами в Гангтоке. Но это был напрасный труд. Тут мне нужна была бы помощь Давасандюпа. Бедный мальчуган ничего не смыслил в философии. Он совсем ошалел, стараясь найти подходящие слова для фраз, смысла которых совершенно не понимал. Пришлось сложить оружие, и мы с ламой долго сидели друг против друга в глубоком молчании.
На следующий день я выехала из Латшена, продолжая путь на Север. Красота дороги и до сих пор была чарующей, а теперь сделалась волшебной. Азалия и рододендрон еще не сбросили свой весенний наряд. Казалось, будто радужный поток затопил долину.