Я смотрел из-за кустов в сторону святилища и видел, как в полустах метрах отсюда неторопливо выделился из горячего дыма рослый неандерталец в обрывках бурой шкуры на животе и бедрах. Жирный и кривоногий, он вышагнул на проплешину зеленой травы между кумирами и, наклонив голову, исподлобья посмотрел туда, куда уползла визжавшая старуха. Массивно качнулся в волосатой руке бесформенный каменный топор – весь в обмотках высушенных жил, притягивающих кремень к топорищу. Глухо рыкнув, вздохнула шерстистая грудь в толстых мышечных складках, и, подняв руку к лицу, человек ожесточенно впился зубами в собственное предплечье – это он так почесался, что ли?
Нет, далеко не десятый век, с невнятным ужасом подумал я, когда на груди неандертальца тускло блеснули какие-то бляхи на длинных нитях, свисавших с концов жестких черных косиц – да-да, его волосы были стянуты в короткие косички, торчавшие из-за ушей. Амулет-полумесяц… каменный топор… неужели так выглядят теперь мои соотечественники? Интересно, они уже знают секрет бронзы?
Дымная завеса снова взволновалась, и наружу, глухо кашляя, вывалился тощий костлявый подросток лет шестнадцати – подломившись на колени в траву, он принялся тереть красное от дыма лицо грязными кулаками, продолжая при этом хрипло и жалобно мычать. Этот персонаж был совершенно обнажен – сизый загар покрывал безволосое тело, и только на голову была зачем-то нахлобучена рыжая лисья шапка: из-под нее высовывались характерные косички, но уже без блях-амулетов. Под мышкой подростка торчал небольшой лук – просто гибкая толстая ветка, стянутая перекрученной жилистой тетивой. Первый воитель попытался покоситься на младшего товарища, не изменяя положения тела, – но поскольку глаза у воителя были совсем маленькие и вдавленные, пришлось-таки повернуть голову и опять рыкнуть что-то невнятно-односложное.
Мне стало скучно. Это не нация, а дикость – убежден, что у этих людей еще нет общего межплеменного языка, нет городов, нет письменности… Я не успел домыслить – дым вежливо раздвинулся, пропуская сквозь себя черный силуэт человека… в роскошном мрачном плаще, волнительно распахнувшемся на ходу. Сразу возникли города, и язык, и письменность – неандертальцы притихли, а высокий господин, высвободив из-под крыльев плаща сухую руку в темном рукаве с серебристым отливом, манерно помахал возле носа бледными пальцами, разгоняя дымные завитки перед своим лицом. Это было лицо совершенно цивилизованного человека – худое и продолговатое, с выпуклым шишковатым лбом, гладко переходящим в блестящую залысину. Черная острая бородка и, над ломкими губами, – до странности узкий нос с приплюснутым кончиком… Горячие глаза вцепились в жирного неандертальца – и бородатый джентльмен что-то тихо сказал ему, нервно дернув бровью.
Сказал – и человек в шкуре, этот грозный Тор, этот пещерный гигант каменного века, мелко тряхнул кабаньей головой, подхватил покрепче свой молот – и, сильно сутулясь, послушно заковылял обратно в дымное облако, вверх по склону холма. Я немедленно предположил, что сухощавый воланд в плаще – начальник, и окончательно убедился в этом, когда прыщавый подросток молча метнулся к нему, забыв на траве свой первобытный лук, – почти на четвереньках, цепляя траву руками и подобострастно пытаясь уловить дрожащими пальцами тяжелое колебание черного подола. Высокий господин брезгливо отступил на шаг – и откуда-то из глубин его одеяния появился небольшой сверток, зажатый в жестких узловатых пальцах. Короткое движение черной руки – и сверток полетел в траву, разворачиваясь на лету, и посыпались из свертка какие-то темные дымящиеся куски… угли? нет: жареное мясо.
Подросток согнулся над свертком, жадно приникая к земле головой и разбрасывая в воздух мелкие брызги горячего жира – а в это время на вершине холма снова кратко взвыла женщина… Четыре удара топором, помноженные на эхо, затем раздраженный треск подрубленного дерева – и я вижу, как нетерпеливо обернулся через плечо чернеющий господин, задрапированный в плащ. Ну, так и есть: на моих глазах трое злоумышленников разоряют святилище Мокоши. Еще сильнее, уже в огненных отсветах, повалил дым, а потом и жирный тролль вернулся – в правой руке каменный топор-мьелльнир, а на левом плече – вырубленное из земли толстое раскрашенное бревно. Обрубок длиной около метра – значит, основная часть идола так и осталась под землей, а неандерталец выломал только верхушку неприкасаемого кумира. Черно-зеленые разводы ромбического орнамента… Белой краской по бурой гнили – женская фигура из пяти-шести прямых линий: ноги под подолом треугольного платья расставлены широко – считается, что Мокошь помогает роженицам… Обе ручки ромбической женщины задраны кверху: каждая из них вцепилась в хвост лошади – по обе стороны от нее два всадника с копьями в руках. Страшна и мстительна старая Мокошь – редкая женщина на земле повелевает всадниками!
Страшна – но не для всех: эти трое не признают божественного авторитета. Еще одно мановение начальственной руки – и толстый дикарь уже спускается к выходу из святилища – тяжело убегает, придерживая на плечах грязное ритуальное бревно. Тут же вслед за ним устремляется и господин в плаще – только подол заколебался по траве. Один лишь голодный подросток никуда не спешит. Забыв обо всем на свете, рвет зубами обгоревшее мясо, свой долгожданный завтрак – царская плата за услуги: ведь он, наверное, в одиночку греб всю дорогу, пока они втроем поднимались на лодке вверх по течению…
Старшие коллеги забыли о нем. Они спешат – с минуты на минуту прибегут с близлежащих полей крестьяне, которые, должно быть, слышали предсмертный крик удавленной седовласой жрицы. И горе тому, кого они застанут в черте оскверненного святилища! Местные жители, пожалуй, попробуют умилостивить оскорбленную богиню тем, что попросту принесут ей в жертву незадачливого подростка. Я осторожно скользнул вытянутой рукой через борт и нащупал на дне лодочки ножны. Через полминуты ветки кустарника уже мягко потрескивали – тихонько раздвигая их, я почти вплавь приближался к невысокому деревянному частоколу, на манер дамбы отгораживавшему заросшее черемухой мелководье от священного берега.
Уже слышно, как постанывает над жареным мясом юный дикарь. Возле бревенчатого забора течения вообще нет, и теплая вода стоит ниже колен. Аккуратно положив обе ладони на верхушки бревен, я напряг пальцы, осторожно подтянулся на руках и – разрывая хитон на животе об острую кромку сруба, оставляя по дереву мокрый след от штанов, – быстро перебросил на ту сторону ноги… Резко дернулись голые, облезшие от загара плечи подростка – но я уже здесь: подошвы в греческих полусапожках с мягким стуком опускаются на землю, и – вжи-и-изз! – заострился из ножен узенький светлый клинок.
Подросток так и не успел обернуться – он замер, пыхтя над недоеденным завтраком и напряженно косясь на кинжальное лезвие, игравшее в моей руке правильными зеркальными бликами. Отшвырнув ногой грубый лук, валявшийся неподалеку, я сделал еще шаг вперед и коснулся округлым острием его плеча.
– Как звать? – кратко спросил я, стараясь не щеголять московским акцентом. Мальчик сперва замер, потом бешено засопел носом, будто собираясь расплакаться. – Имя?! – Лезвие ткнулось в плечо, продавливая побелевшую полоску на коже. Я быстро глянул в сторону леса: два других разбойника уже совсем скрылись из виду. Скорее всего, направились к тому месту, где оставили лодку.