Но ничего не получается. И он чернеет, и делается жестким. Кругом становиться темно. И меня охватывает ужас смерти. Я пытаюсь пошевелиться, но атомы углерода не дают мне шелохнуться. А из окружающей темноты раздаются неприятные шорохи и странные звуки. Прислушиваюсь и понимаю, что это черви едят землю. Прожорливые черви... Маленькие и большие. А я скован черным, глубоко закопанным алмазом. И молю мужчину, спящего в доме, сам себя молю: "Выкопай меня, выкопай! Нет больше мочи быть похороненным!"
Проснувшись, я выбрался из дома, ничего не соображая, пошел к яблоне и выкопал алмаз. Поглазев на него, вернулся в дом (заровняв, конечно, ямку дабы не злить мамулю, большую противницу любого беспорядка) и подумал, где схоронить досадливую драгоценность. И ничего лучшего не придумал, как замуровать ее, обернутую в фольгу, в подвале, в щели между фундаментными блоками (пришлось развести в баночке немного цемента).
Окончив с захоронением, вымыл руки и пошел наверх посмотреть на Анастасию. "Может, не спит, чем черт не шутит?" – надеялся я, поднимаясь по лестнице.
Однако девушка спала, свернувшись калачиком. Я кашлянул. И она, приоткрыв глаза, замахала рукой. "Иди, мол, к чертовой бабушке".
И мне пришлось идти досыпать в одиночестве. После пары фужеров шампанского.
* * *
К обеду 26 июля мы были в Москве. Проезжая Бронницы, заметили "хвост" в виде новенького синего "Оппеля"; на ближайшем посту ГИБДД я сообщил об этом милиционерам. Они уже знали о ночном происшествии в дачном поселке под Виноградово и немедленно занялись нашими преследователями.
А мы, добравшись до Москвы и поездив по ней пару часов (я собирал деньги на дорогу и прощался с матерью), поехали в аэропорт Домодедово. На Кудринской площади нас обогнал "Мерседес". На его переднем пассажирском кресле сидела женщина, телосложением и выражением лица весьма похожая на Ольгу. Она меня не увидела: о чем-то оживленно разговаривала с водителем. Я успел рассмотреть и его: это был довольно похожий на меня человек. Более того, на нем была рубашка, которую любила видеть на мне Ольга. А на заднем сидении сидели две девочки, примерно семи и четырех лет. Вылитые Полина и Лена.
Пока я, донельзя ошарашенный, приходил в себя, "Мерседес" свернул к зоопарку. И мне ничего не оставалось делать, как подумать: "Это перебор. Перебор шампанского. Или я действительно "двупреломился". Распался. Разделился. И один Чернов едет сейчас с любимой женой и детьми в зоопарк, а другой – черт знает куда с этой девицей. Мистика".
Утром следующего дня мы с Синичкиной были в Душанбе.
Глава вторая. Запахло керосином
1. Без оркестра и почетного караула. – Хорошей проститутки из не выйдет. – Мисс Ассемблер, мадам Паскаль и Бейсик-ханум. – Дельфи и ее штучки.
Честно говоря, я опасался, что меня в столице Таджикистана еще помнят – ведь несколько лет назад мы с друзьями стали чуть ли не национальными героями этой маленькой горной республики. Но к своему великому облегчению (и подспудному разочарованию), после того, как утром 27 июля самолет приземлился и подрулил к зданию аэропорта, я не увидел в иллюминатор ни пушистых ковровых дорожек, ни блестящего никелем оркестра, ни, тем более, почетного караула.
"Ну-ну, – с некоторой грустью подумал я, обозревая дышащие зноем бетонные плиты. – Если бы не мы, то этой республикой правили бы Усама Бен Ладен с Хаттабычем. Хотя чему удивляться? Если бы о Геракле не писали хотя бы два года подряд, то кто бы его помнил? Ну и бог с ними, со всеми. Интересно, встретит нас Сергей?"
Сергей Кивелиди, мой однокурсник и друг, в молодости был известным в Союзе саблистом и поэтому всегда и везде вел себя независимо и с достоинством.
Я уважал его за настырность, за значок "Мастер спорта" и за то, что он никогда не претендовал на первенство в наших отношениях. К тому же Сергей с малых лет мыл дома полы и мог запросто дать любому обидчику в рожу. Мать его, грузная, сто пятидесятикилограммовая женщина, в свое время была заведующей детским садом, отец – крутым зеком, в отсидках наизусть выучившем "Капитал" Маркса.
Из-за отца Сергей не смог вступить в партию, и ему были закрыты все пути в обеспеченную часть общества. Поняв это окончательно (главным геологом поисковой экспедиции назначили не его, а коллегу, никчемного специалиста, но пламенного коммуниста), он все бросил и пошел на стройку рабочим.
Получив квартиру в самолично построенном доме, Сергей занялся разведением тюльпанов на продажу, потом еще чем-то и всегда напролом, и всегда неудачно... Не смог Кивелиди и вовремя уехать из Таджикистана. Связанный по рукам и ногам тяжелым диабетом матери (да и ехать некуда и не на что), он вынужден был не только оставаться в разоренной войной республике, но и принимать участие в чуждой ему гражданской войне одних таджиков с другими: несколько месяцев Сергею пришлось служить в правительственной армии – призвали ночью и забросили с двумя дюжинами кишлачных пацанов в мятежный район в памирских предгорьях. И забыли. Без продуктов, без палаток они сидели на подножном корму 34 дня...
После наших приключений в горах Ягноба, Кивелиди на деньги, вырученные от продажи золота Уч-Кадо открыл фехтовальный зал, который несколько месяцев пользовался заслуженной славой среди богатеньких буратино Первопрестольной. Но через месяц ему предложили делиться доходами, и Сергей, вновь не справившись со своей природной независимостью, облил зал бензином и, когда приехали пожарные, сидел уже в самолете, улетающим рейсом Москва-Душанбе.
Подсчитав по прибытии на родину свои активы, он понял, что надо шевелиться. Сначала Сергей хотел ехать на Уч-Кадо вытряхивать остатки самородного золота, но у него вдруг разыгралась профессиональная болезнь геологов – радикулит – и он вернулся к прежнему своему занятию – стал управдамами, то есть вновь принялся руководить десятком очаровательных своей доступностью девушек.
Этим он худо-бедно кормился с полгода, затем, присоединившись к нам на завершающей стадии наших приключений на Шилинской шахте разбогател на несколько миллионов долларов. Не желая наступать на московские грабли вторично, Кивелиди вернулся в свой родной город и открыл там шикарный публичный дом под названием "Полуночный рассвет". Поставив его главою свою мамашу, имевшую солидный опыт руководства детскими садами и другими дошкольными учреждениями, Сергей купил шелковый китайский халат с разноцветными павлинами, мраморную копию Афродиты, рождающейся из пены, и вплотную занялся изучением древнегреческой истории.
Сергей Кивелиди встретил нас цветами. Мы расцеловались, затем я пространно познакомил его со своей спутницей:
– Сергей Александрович, профессор древнегреческой истории – Анастасия Синичкина, моя нево... нево... невольная помощница, прошу любить и жаловать.
Во время представления мой друг профессионально наметанным взглядом изучал Анастасию.
– Что, подойдет? – спросил я, лишь только Сергей перевел взгляд на меня.
– Не очень, – ответил он, направляя нас к своей машине.
– Что не очень? – удивилась девушка (я намеренно не рассказал ей, чем занимается мой бывший однокурсник и друг в свободное от древнегреческой истории время).
– Видишь ли, Сергей Александрович длительное время заведует самым передовым домом терпимости в Душанбе. И, увидев незнакомую женщину, прежде всего решает, смогла бы она с ним успешно сотрудничать или нет. Так вот, с этой точки зрения ты "Не очень".
Анастасия обиделась. Отвернулась в сторону.