Ванные комнаты топяnся и днем и ночью – и люди в Ахетатоне особенно опрятны, не в пример другим горожанам Кеми,
Сила слов его величества была такова: каждое из них весило очень много – тяжелее сотни дебенов! И вот результат: город, великий город на Хапи! Как не любить этот город, несравненный Ахетатон?! Его величество наслаждается видом с Северного балкона. Каждый день. Это у него вроде болезни. Очень приятной болезни…
Его высочество Семнех-ке-рэ худощав. Щупл. Рядом с ним царь выглядит настоящим борцом. Но ведь Кеми нужна голова, а не ноги, а не руки. Светлая голова у Семнех-ке-рэ. Недаром у них один корень – один отец! Неважно, что разные матери. Отец – всегда главный. По крайней мере, когда речь идет о детях…
– Я должен сказать нечто, – начал фараон. И умолк.
«…Неужели всю эту красоту отдавать другому? Красоту, добытую ценою крови, сердца, души?»
Он имел в виду этот город, это государство, равное вселенной. И эти храмы, и эти деревья в песке. И это небо. И диск Атона. Всё, всё, всё! Но таков неумолимый закон жизни – отдавать другому то, что приобрел очень и очень дорогой ценой. И фараон повторяет:
– Я должен сказать нечто…
Его высочество Семнех-ке-рэ может только догадываться. На это уже как-то намекал Эхнатон. Даже весьма прозрачно.
Речь идет о соправителе. Соправителе его величества… Неужели его величество Наф-Хуру-Ра чувствует приближение конца? Не рассчитывает на долгое правление? Почему же? Почему это в тридцать пять лет? Правда, фараон не должен обольщать себя мечтой, что процарствует на троне сорок пять лет, подобно Сенну-сергу Первому. Это верно. Но все же тридцать пять лет – совсем, совсем немного!.. Почему же так торопится его величество?
Фараон продолжал без тени волнения на лице, в глазах, в речи. Точно мудрец. Как человек, умудренный мудростью. Официально. Достаточно сухо. И веско. Словно выносил приговор, давно обдуманный, давно решенный.
– Семнех-ке-рэ, я считаю так: каждый правитель великой страны – если у него хватит ума – обязан найти себе достойного преемника. _И уйти в надлежащее время. До того, как его покинут силы. Или призовут на поля Иалу. Или иссякнут у него мысли, так необходимые для управления вселенной. Я полагаю, что настала пора и мне избрать соправителя. Что ты скажешь?
Его величество стоял напротив. Совсем близко и глядел пытливо. Длинное, тонкое лицо его насторожилось. Губы сжались. Рука обхватила руку. Там. За спиною.
Так стоял его величество: чуть подавшись вперед и по-военному приставив ногу к ноге.
– Ты ждешь моего совета? – тихо проговорил Семнех-ке-рэ.
– Разумеется.
Вот его величество сейчас в точности таков, каким изобразил его ваятель Ахтой: чуть насмешливый, настороженный, умный.
– Я согласен с тобою, твое величество.
– Как это понимать?
Было ясно, что фараон ожидал более обстоятельного ответа. Не односложного – «да», «нет», но пространного для различных мыслей, могущих породить новые – и мысли, и вопросы…
– Жалок тот, кто не умеет смотреть вперед…
– Хорошо сказано, Семнех-ке-рэ!
– …кто вовремя не вытащит меча из ножен…
– Прекрасно!
– …кто не опережает события, а плетется за ними, подобно кошачьему хвосту за кошкой.
– Тоже замечательно! Фараон пока что доволен…
– Поэтому, твое величество… – Семнех-ке-рэ глубоко вздохнул, словно намеревался нырнуть в воды Хапи. – Поэтому я полагаю, что твое решение взять себе соправителя вполне разумно. Все мы – слуги и дети Атона. Он призовет – и мы уходим на поля Иалу. Кто знает, когда это случится? Может, в постели, может, в дороге. Может, за трапезой.
– Да, да, да…
Фараон сорвался с места и вдруг заметался по комнате. Глядя себе под ноги, точно пол был весь в ямках. И лишь временами бросал взгляды на стены и роспись на стенах
– Я сказал, твое величество: ты хорошо решил. Вовремя решил. Так надо во имя твоего великого дома… Но какого мнения держится ее величество?
– Не знаю! – бросил фараон.
Семнех-ке-рэ на миг онемел.
– Не спрашивал, – отрезал фараон.
…«Не знаю»… «Не спрашивал»… Как это понимать? Разве голос ее стал глуше? Или хуже? Разве не она стояла рядом с его величеством во все тяжелые дни? Не она ли была опорой его мысли? А теперь – «не знаю, не спрашивал…».
Фараон подозрительно посмотрел на брата. Чисто и спокойно чело молодого – двадцатитрехлетнего – Семнех-ке-рэ. Само Благородсгво позавидовало бы ему в благородстве. Женщины мечтали о такой мягкой и гладкой коже на лице. Глаза его источали нежность и ум, так необходимые человеку – особенно правителю большого государства. Кто сказал, что жестокость – попутчик царей? Почему жестокость? Отчего жестокость? И кого и от чего предохранила она и в этой и в той жизни? Чью память уберегла от забвения? Ничью!..
Фараон знает, на ком остановить свой выбор. Он говорит:
– Ты будешь моим соправителем. Ты!
Семнех-ке-рэ совсем не удивлен. Он знал, что это справедливо. Что так оно и должно быть. Он только спрашивает ради приличия:
– Достоин ли?
– Да.
– Твое величество, хорошо ли это обдумал?
– Да.
– Смогу ли послужить должным образом?
– Не знаю. Мы будем вместе. Как два близнеца. Я обещаю тебе все: силу, мужество, мудрость. На что только способен. Ибо и я иссякаю. Слишком больно вот здесь… в печени… В сердце… И здесь… в голове…
– Смогу ли, твое величество?
«…Этот будет служителем Атона. Непреклонным. Пойдет моей прямой дорогой».
Решение его величества казалось окончательным. Твердым. Бесповоротным Как и все, что решал прежде. Его величество сказал:
– Нам с тобой надо обсудить важное дело. Снова приходил ко мне Хоремхеб и требовал войны…
Семнех-ке-рэ по-детски нахмурился. Совсем как маленький, которому дали не того молока. На лбу появились складки На щеках – складки. Глаза сощурились.
– Требовал войны? – спросил он. – С кем? Когда?
– Со всеми! Лезут на какие-то пограничные деревни хетты – войну им! Эфиопы обидели нашего князя – войну им! В Ливии схватили нашего купца – войну им! Азиатские князьки не уплатили дани в назначенный срок – войну им! Этому чудовищу мерещится только война. Он спит и видит – войну. Ему безразлично, с кем воевать. Лишь бы воевать. Гнать рекрутов в Азию. Везти им пищу и вино. Убивать и чужих и своих. Он забывает, что боевые колесницы имеются и у хеттов. Он забывает, что копья и мечи куют не только в Кеми, что в воздух летят не только наши стрелы.
Фараон присел на скамью. А против себя усадил Семнех-ке-рэ. Прямо перед собой. На расстоянии руки. И продолжал, как бы разговаривая с самим собой:
– Конечно, ввязаться в войну не мудрено. Сказал Хоремхебу два слова – и на тебе, война! Повода даже не требуется. Он есть! Его сколько угодно! Можно придраться к кому угодно и начать войну где угодно: в Ливии – так в Ливии, в Азии – так в Азии! Можно воевать с Ниневией, с Нижним Ретену, с шумерами, которые при последнем издыхании. Да что толку?! Ты будешь воевать в песках, глотать пыль, лизать камни от жажды, а тайные и явные служители Амона подымут голову. У тебя в тылу…
– Почему же подымут?
– Очень просто! Когда человек ослабевает, на него кидается любая вошь. Как ни говори, война – это слабость. И победа – слабость. Особенно – победа! Запомни это! Кеми не нуждается в победах на полях сражений. Мы же не собираемся, подобно гиксам, переселяться из одной местности в другую. Ведь не собираемся?
– Нет, – сказал Семнех-ке-рэ.
– Кому бы хотелось оставить Кеми, берега Хапи и поселиться в грязной Азии?! Когда идут дыни из Азии в Кеми – это хорошо. Но жить в Азии?! Когда гиксы ввалились в нашу страну – это понятно: они рвались к богатству. А мы даже своих мертвых не оставляем в чужой стране. Ведь не оставляем?
– Нет, – подтвердил его высочество.
– Значит, воевать нам не из-за чего. Мне все время тычут в нос имя Тутмоса Третьего.