«…Это пальцы принцессы. Пальцы, созданные для тончайшего рукоделья и любви. Их первое призвание – ласка. Их дело – ласкать любовников, то нежно, то грубо. Вдыхать новые силы в мужчину, изнемогшего от бурной страсти… И бурной и необузданной. В меру извращенной. Но непременно извращенной…»
Он смотрел в потолок. По-прежнему грустный. Машинально перебирал ее пальцы. Сорру чувствовала, что он где-то в другом месте. Не могла не чувствовать, ибо научилась наблюдать за мужчинами и по незначительным изменениям выражения лица определять настроения. Научилась этому против своей воли, как учится молодая львица добывать пищу, развивая в себе нюх и величайшую чуткость ко всякого рода шорохам ипискам.
Она не выдержала и спросила его:
– Ты, кажется, недоволен, что я пришла сюда… Может, нездоров?
– Угадала.
– Нездоров, значит?
– Да. Но это – особая болезнь.
– Какая же?
– Даже не болезнь.
– А что же?
– Как объяснить тебе, Сорру? Особое состояние души, когда вроде бы ничего и не болит, но все тело ноет.
– От этого есть хорошее средство, Тихотеп.
– Вино?
– Да.
– Нет, Сорру, оно не поможет.
– Почему?
Он прикрыл глаза, не переставая перебирать ее пальцы. Потом сжал их немного… Чуть сильнее. Еще сильнее.
– Не больно, – сказала Сорру. Ваятель тотчас выпустил руку.
– Я же сказала – не больно.
Сорру прижалась к нему. Приподнялась – и прильнула губами к его губам. Они казались холодными, чуть одеревеневшими. Ей однажды сказал ливийский купец: «Сорру, твои поцелуи могут и мертвого оживить». Это хорошо запомнила Сорру. Много еще лестного говорили ей самые разные мужчины – молодые и пожилые, юнцы и старики… Но на сей раз искусство ее оказалось бессильным.
Сорру не спускала глаз с Тихотепа. Его взгляд, всегда такой бездонный, нынче вдруг обмелел, поблек его густой цвет. Она была раздосадована: неужели вот так кончается любовь?
Он обнял ее, прижал уста к ее уху и зашептал:
– Не сердись, Сорру. Это настроение такое…
– И виною этому…
– Не ты.
– Кто же?
Тихотеп привстал. Усадил ее рядом с собою, обхватил ее за талию.
– Виноват, может быть, сам бог.
– Бог?
– Да, Сорру. А больше виновных и не вижу. Это он располагает и добром и злом. Он творит милость и отвращает одних от других.
Сорру сказала:
– Тебе не нравилась моя задумчивость. Теперь мы поменялись ролями. Я стала легкомысленной от любви. А ты грустишь…
Молодой ваятель покачал головой:
– Каждый, кто любит Кеми и предан его величеству, не может не грустить. – Судя по ее недоуменному взгляду, Тихотеп понял, что требуется некое более подробное пояснение, на которое у него не было ни сил, ни желания. Поэтому проговорил вполголоса и скороговоркой: – Разрыв между его величеством и Нафтитой – нечто большее, чем это казалось. Когда дом дает трещину, надо проследить, куда эта трещина тянется…
– Куда же тянется, Тихотеп?
– Она не просто тянется, но боюсь, что обнаруживает зияющую, мрачную пустоту.
– Это что-то страшное?
– Пустота, которая может поглотить всех нас. Пророчество, разумеется, не из самых приятных.
Сорру не сразу сообразила, что же такое может произойти.
– О какой пустоте ты говоришь, Тихотеп?
Как?! Надо еще и объяснять, о какой пустоте идет речь? А беспокоит ли ее что-либо, что не имеет прямого отношения к ее родине или любви? Например, судьба Кеми.
– Что? Что? – удивилась Сорру.
– Судьба Кеми, – повторил он.
– Милый, милый, – проворковала она, – ты меня путаешь с царицей. Или с самим фараоном. Скажи мне: правда, ты спутал?
– Так, стало быть, ты не забиваешь себе голову подобной мелочью?
– Откровенно говоря, нет. При чем здесь я? С меня вполне достаточно моих забот. А я тебя не узнаю. Всегда такой веселый.
А нынче? Послушай, Тихотеп: если не фараоном, то семером ты быть вполне достоин. А я подумала, что ты влюбился в какую-нибудь красавицу. Скажи: не влюбился? Поклянись, что нет!
– Неужели, Сорру, ты никогда не пытаешься заглянуть в будущее той страны, в которой живешь?
– Куда? Куда?
– В будущее.
– Кто об этом просит меня? И кто я здесь? И какое имеет значение, заглядываю или нет?
У нее такое детски нежное, такое наивное выражение липа, что ему стало вдруг весело. Он упал на ложе и беззвучно рассмеялся.
– Что с тобой? – сказала она. – Чему ты теперь смеешься?
– Просто так… Или ты очень умна?.. – Он осекся.
– Или… Продолжай… Договаривай, Тихотеп.
– Или очень глупа?
Сорру не обиделась:
– Правда? Ты так уверен в этом?
– В чем?
– Что я глупа!
– Совсем не уверен. Я задаю вопрос. Или – или?..
Она надула губы…
– Пусть буду дурой! Мне это все равно. Лишь бы любил меня! Когда я люблю – только люблю! Я забываю о невзгодах. Мне кажется, что я счастлива.
Ну, что ей сказать? Ведь известно же: женщины что зелень, растущая на лугах. Траве нужны соки, нужны свет и тепло солнца. Может быть, еще и чириканье птиц. А до остального ей нет никакого дела. Любовь для женщины – все. Она не может без любви. С любовью она вынесет любые испытания. Посади ее с милым на пустой кораблик, и она поплывет в Та-Нетер. А то и еше дальше! А Западная пустыня? Разве она преграда для влюбленной женщины, сердце которой притягивается другим сердцем?
– Послушай, Сорру, есть в жизни вещи, которые важнее любви?
– Не знаю. Может, ты назовешь, что именно важнее?
– Назову.
– Я слушаю.
– Государственные дела, например.
– О них заботится фараон.
– Допустим.
– И семеры его.
– Хорошо!
– И хаке-хесепы.
– Тоже верно!
– Вот видишь! – заключила Сорру. – Есть кому подумать о делах государственных.
– Ты совсем-совсем не о том! Дай-ка поясню по-своему… Представь себе, что мы завтра лишаемся крова…
Он подождал: что она скажет? Сорру ничуть не удивилась этому:
– Разве у всех над головою крыша? Я знаю немху, которые живут в норах, как крысы. Они зажимают рукою рты – чтобы негромко – и клянут фараона и его семеров.
– Вот как! Почему же они клянут?
– Потому что живут, как под крокодилом. Знаешь? – как человек, попавший под это чудовище. Правда, немху полагали, что пришло их время, что знать повержена и настало их время. Оказывается, не так! Совсем не так! Они – все эти немху, вся эта голодающая чернь – сосут кожу. Сырую кожу вместо мяса. Разве это жизнь?! А ты говоришь – крыша! Без нее можно еще обойтись. А вот без хлеба – как?
Тихотеп посерел:
– Послушай, Сорру, ты, по-моему, живешь вполне сытно. Откуда эти сведения?
– Разве у меня нету глаз?
– Они есть и у меня.
– Значит, плохо видят.
– Я же не слепой!
– Можно не быть слепым и не видеть.
– Ты меня удивляешь!
Сорру обхватила реками его шею. Приблизилась к нему близко-близко. Совсем близко: глаза в глаза.
– Скажи мне, Тихотеп, только откровенно: что ты знаешь о жизни немху? Что знаешь о жизни других городов? Разных деревень и поселений – дальних и близких?
Она показалась ему сильной, упорной. Трясла его, точно спал он непробудным сном.
– Ты скажешь мне что-нибудь?
Тихотеп улыбнулся:
– Я люблю тебя.
– Нет! Этого уже мало! Ты сам снова пробудил во мне маленького мудреца. Отвечай: может ли жить немху хуже, чем он живет?
Он молчал.
– Собака тоже существует. И скот домашний. И звери в пустыне. Точно так же, как существуют немху: от зари до зари – в трудах и заботах, с надеждой на лучшую жизнь после смерти. Не так ли?
– Тебе лучше знать.
Она надула губы. Уронила руки на колени, опустила голову:
– Тихотеп, ты весь ушел в свои каменные изваяния.
Он расхохотался.
– Для тебя камень – это жизнь.
Тихотеп не переставал смеяться.