– Джехутимес, – сказал его величество, – показывай твои работы, которые не успел посмотреть. Услади глаза мои, потому что камни оживают под ударами твоего молотка.
Джехутимес хорошо умел слушать наставления его величества. Впрочем, как Бек и как Юти. А тот, кто не очень это умел – наподобие Май, – нынче в далекой пустыне пьет из бурдюка вонючую воду, и снится ему по ночам этот прекрасный город. И мастерские. Где власть фараона имеет пределы. Потому что фараоны могут завоевать Ретену или Ливию. Но нет силы, кроме силы ваятеля, которая в состоянии изваять нечто прекрасное. Это не раз выражал в своих суждениях фараон. А нынче он высказал это в столь определенной форме, что нельзя допустить в отношении каждого его слова двух толкований…
Джехутимес показывал свои камни и гипсовые слепки. Он переходил от одной работы к другой. Его величество осматривал каждое изваяние придирчиво, с величайшим вниманием.
А негр не отступал от Нефтеруфа. Он дышал жарким дыханием. Прямо в затылок. И бывший каторжник понимал, что не уйти от этого верзилы. Нефтеруф приметил еще нескольких человек, настороженно дежуривших по разным углам мастерской. И не понимал, откуда взялись они. Однако было ясно: охрана фараона достаточно надежна. Всякая мысль о покушении – сущее безумие… И с этого мгновения Нефтеруф изображал верноподданного. Он восхищался его величеством сверх меры. Подобострастно вздыхал. И повторял, обращаясь к негру:
– О, как он велик! О, как он мудр!
Негр кивал ему, тараща глаза. И говорил:
– Да. Да. Да…
Его величество подошел к одному из изваяний, явно не оконченных и потому покрытых грубым холстом. Джехутимес решил, что фараон прикажет снять покрывало.
Проницательный фараон словно бы увидел сквозь покрывало то, что скрывало оно от посторонних. Он круто повернулся на месте и сказал:
– Не следует ли сильнее подчеркивать формы лица и тела, имеющие своеобразность? Не похожие на других. И полностью отказаться от приукрашивания.
Неизвестно, к кому из ваятелей был обращен этот вопрос. Бек, как самый старший из них, отвечал:
– Твое величество, это и есть самый жгучий вопрос всех времен. Насколько мне известно, даже в незапамятные времена – во времена, скажем, Имхотепа – находились умные люди, полагавшие, что надо схватывать самое главное.
Его величество заметил с усмешкой:
– И все-таки всех изображали похожими на Осириса или на Тота.
– Да, так было.
– Почему?
– Потому что, твое величество, не нашлось человека, который до конца мог бы понять эту истину и рассказать о ней другим. Подобно тому как это делаешь ты.
Фараон попытался разобраться в словах старого ваятеля: каково в них соотношение истины и лести? Зная Бека, его величество не допускал подобного исследования. Это было бы оскорбительно для Бека и мало приятно для самого фараона Значит, в словах Бека – сущая правда. Говоря откровенно, разве не он, Эхнатон, неустанно требовал одного: не раболепного сходства, но соответствия натуре, подчеркивания отличительного, опуская частности? Нет, Бек не льстит. И зачем нужна старому ваятелю эта лесть на пороге смерти? Даже устрашающий случай с ваятелем Май, сосланным под благовидным предлогом на каменоломни в качестве начальника, не может оказать действия на смелого Бека…
Таким образом, его величество убедил себя, что Бек говорит правду, говорит искренне и ему должно оказываться полное доверие.
– А если бы нашелся такой человек? – спросил фараон, возвращаясь к словам Бека.
– Тогда бы, твое величество, Джехутимес родился бы на тысячу лет раньше.
– И не было бы его с нами?
– Да, твое величество.
Фараон воздел руки к небу:
– Благодарю тебя, отец мой, что Джехутимес живет именно в мое время! – Он обвел присутствующих пытливым взглядом. Сказал: – И ты, Бек. И ты, Юти. И ты, Ахтой. И ты…
Его величество запнулся.
– Тихотеп, – подсказал Джехутимес.
– И ты, Тихотеп! Хорошо, что вы живете сейчас, в этом славном городе Ахяти! – За подтверждением сей мысли фараон обратился к Кийе.
– Верно! – сказала она. – Это очень хорошо!
– Кстати о столице, – продолжал фараон. – Будем откровенны: она построена не то чтобы на живую нитку, но не очень прочно. И не очень тщательно…
– Ты требовал быстроты, – сказал Юти.
– Верно.
– Город поднялся за три года, – добавил Бек.
– Верно. И не столь уж прочен.
Джехутимес сказал:
– Истинно так.
– Доказательства ни к чему, – сказал фараон. – Пойдемте, и я покажу следы спешки. На каждом шагу. Почти на каждом. Что? Не так?
Опять же неизвестно, к кому обращен вопрос.
– Так, подтвердил Джехутимес. – Это так!
А про себя:
«…Его величество видит сквозь землю. Он знает, что делается в небесах. Неужели же не знать ему города, возведенного им самим?..»
Фараон прислонился к стене. А мыслями – где-то далеко, далеко…
Кийа спросила Джехутимеса:
– А что под тем покрывалом?
Ваятель ответил не сразу. Все опустили глаза, кроме его величества, который был где-то далеко.
– Твое величество, это голова одной дамы…
– В самом деле? – Кийа загорелась любопытством. – А нельзя ли посмотреть?
– Работа еще не окончена…
– И очень хорошо… Хотелось бы знать, как выглядят неоконченные работы.
Не смея ослушаться, не смея перечить ей, ваятель сорвал покрывало. И Кийа загляделась. На нее, очень хорошо знакомую… Вдруг почувствовала себя неловко под умным, снисходительным и веселым взглядом этой дамы…
Потом обернулась к Джехутимесу:
– А по-моему, работа готова. Вы ничуть не польстили этой даме. Она и в самом деле прекрасна.
Фараон как бы пришел в себя. Присмотрелся к изваянию.
– Надо закончить его, – посоветовал он. – Надо увенчать головным убором.
Это он произнес бесстрастным, вялым голосом. Казалось, устал фараон. Или по-прежнему мыслями был где-то далеко.
– Да, – ответил Джехутимес, – сейчас работается головной убор. Мы нашли наконец подходящий материал. Нам нужны и камни для глаз. Не простые, но особенной прозрачности.
– Надо закончить… Надо закончить… – повторил его величество и направился к выходу. И в это самое время, когда поворачивался лицом к выходу, – встретился с глазами Нефтеруфа. Сверкавшими в складках занавески. Бывший каторжник увидел его глаза – темно-карие, немножко задумчивые, немножко болезненные, немножко испуганные. Много можно было прочесть в этих глазах!.. Фараон не обратил внимания на Нефтеруфа: мало ли кто смотрит на его величество?!
Царь шел медленно. По-видимому, дожидаясь Кийю, которая разговаривала с ваятелями. Все о том же, незавершенном, по мнению Джехутимеса, портрете Нефертити. Джехутимес был поражен ее доброжелательным тоном. Словно Нефертити и вовсе не было в живых: эдак почтительно, без тени раздражения или ревности.
Бек подумал:
«…Эта женщина пошла далеко. Но она пойдет еще дальше…»
Джехутимес отдал ей должное: так может вести себя только великая женщина, умудренная жизнью, сумевшая подняться над мелочами, над очагом и над горшками для варки похлебки. Так могла бы вести себя одна-единственная женщина в мире: ее величество Нефертити…
Фараон нетерпеливо кашлянул. И Кийа заторопилась к нему. И они вышли оба, между тем как за ними в почтительнейших позах следовали ваятели. Перед тем как подняться на боевую колесницу с позолоченными спицами, его величество сказал Джехутимесу:
– Больше гордости. Учтите: вы – фараоны в своем деле. – Поднявшись, он закончил свою мысль: – Ни один фараон Кеми, начиная с Хуфу, не может сделать то, что делаете вы.