Путухепа предпринимала те же действия в религиозных кругах, а присутствие египетского посла являлось живым доказательством улучшения отношений между двумя враждебными державами. Раз Египет отказывался нападать на хеттов, то и Хаттусили должен был проявить инициативу и действовать так, чтобы прочный мир был, наконец установлен.
Но вскоре грянул гром, разрушив это прекрасное сооружение, построенное из иллюзий.
Хаттусили вызвал к себе Аша.
— Я вынужден сообщить вам о решении, которое я только что принял и которое вы передадите Рамзесу.
— Предложение мира, Хаттусили?
— Нет, Аша. Подтверждение продолжения войны.
Посол был потрясен.
— Отчего такая стремительная перемена?
— Я только что узнал, что Урхи-Тешшуб попросил и получил убежище в Египте.
— Это шокирует вас до такой степени, что вы ставите под сомнение наши соглашения?
— Это вы, Аша, помогли ему выехать из империи и скрыться в вашей стране.
— Разве это не осталось в прошлом, Ваше Величество?
— Я хочу получить голову Урхи-Тешшуба, этот предатель заслуживает смертной казни. Мирные переговоры не будут проводиться, пока убийца моего брата не возвратится в Хаттусу.
— Раз он поселился в Пи-Рамзесе, чего вам опасаться его?
— Я хочу увидеть, как горит его труп на костре, здесь, в моей столице.
— Маловероятно, чтобы Рамзес согласился отречься от своего слова и выдал человека, которому он предоставил свою защиту.
— Немедленно отправляйтесь в Пи-Рамзес, убедите царя и верните мне Урхи-Тешшуба. В противном случае моя армия вторгнется в Египет, и я сам захвачу предателя.
ГЛАВА 46
В сильную майскую жару настало время для сбора урожая. Взмахи серпа отделяли колосья от стеблей, жниво оставалось на месте; сильные и неутомимые ослы перевозили зерно на гумно. Труд был тяжелым, но хватало и хлеба, и фруктов, и свежей воды. И ни один надсмотрщик не осмеливался запретить сиесту.
Это было время, которое выбрал Гомер, чтобы прекратить писать. Когда Рамзес появился в его доме, поэт не курил, как обычно, трубку, сделанную из раковины улитки; одетый в шерстяную тунику, несмотря на сильную жару, он лежал на циновке под лимонным деревом. Под его головой была подушка.
— Ваше Величество... Я не надеялся увидеть вас вновь.
— Что с вами случилось?
— Ничего, кроме преклонного возраста. Моя рука устала, и сердце тоже.
— Почему вы не позвали лекарей из дворца?
— Я не болен, Ваше Величество; не является ли смерть частью всеобщей гармонии? Меня покинул Гектор, мой черно-белый кот. И мне не хватает смелости заменить его другим.
— Вам еще много нужно написать, Гомер.
— Лучшую часть себя я отдал «Илиаде» и «Одиссее». Зачем сопротивляться, если пришел час последнего путешествия?
— Мы вылечим вас.
— Как долго вы царствуете, Ваше Величество?
— Пятнадцать лет.
— У вас еще недостаточно опыта, чтобы суметь обмануть старика, видевшего столько смертей. Постепенно смерть вошла в мои вены, она леденит кровь, и ни один лекарь не сумел бы помешать ее победе. Но есть нечто более важное: ваши предки построили удивительную страну, сумейте ее сохранить. Вы смогли установить мир с хеттами?
— Аша удалось убедить хеттского императора, мы надеемся подписать договор, который положит конец вражде.
— Как легко покидать эту землю, когда установлен мир, после того как, столько написал о войне... Один из моих героев говорит:
«Солнце, пылавшее жаром, опять в океан опустившись,
Землю во мраке оставит; и черная ночь наступает,
Ночь, что для смертных угодна, уставших от битвы дневных,
Отдых суля побежденным в кровавых сражениях». [11]
— Сегодня я побежденный и стремлюсь во мрак.
— Я прикажу соорудить вам великолепное вечное жилище.
— Нет, Ваше Величество...
Я остался греком, а для моего народа другой мир — только забвение и страдание. В моем возрасте слишком поздно отказываться от своих верований. Даже если это будущее не кажется вам радостным, это именно то, к которому я приготовился.
— Наши мудрецы утверждают, что творения великих писателей будут жить дольше, чем пирамиды.
Гомер улыбнулся.
— Жалуете мне последнюю милость, Ваше Величество? Возьмите мою правую руку, ту, которая писала... Благодаря вашей силе мне будет легче перейти на ту сторону.
И поэт мирно угас.
Гомер покоился в земле около лимонного дерева в саване из экземпляров «Илиады» и «Одиссеи» и папируса, описывающего битву при Кадеше. На его похоронах присутствовали только Рамзес, Нефертари и Амени.
Когда Фараон вернулся в кабинет, Серраманна представил ему отчет.
— Никаких следов мага Офира, Ваше Величество, без сомнения, он покинул Египет.
— Мог бы он спрятаться среди евреев?
— Если бы он изменил внешность и добился их доверия, почему бы нет?
— Что говорят осведомители?
— С того времени, как Моисей признан вождем евреем, они молчат.
— Значит, тебе неизвестно, что они замышляют.
— И да и нет, Ваше Величество.
— Объясни, Серраманна.
— Речь может идти только о мятеже, организованном Моисеем и врагами Египта.
— Моисей попросил меня о встрече.
— Не соглашайтесь на нее, Ваше Величество!
— Чего ты опасаешься?
— Что он попытается уничтожить вас.
— Не чрезмерны ли твои опасения?
— Мятежник способен на все.
— Моисей — мой друг детства.
— Ваше Величество, он забыл эту дружбу.
Майское солнце проникало в кабинет Рамзеса через три больших окна, одно из которых выходило во внутренний двор, где стояли колесницы. Белые стены, справа кресло со спинкой для Фараона и соломенные стулья для посетителей, сундук с папирусами и большой стол составляли строгую обстановку, от какой не отказался бы и Сети, чью статую часто разглядывал Рамзес.
Вошел Моисей.
Высокий, широкоплечий, с пышной шевелюрой, густой бородой, высеченным словно из камня лицом, еврей казался олицетворением силы и могущества.
— Садись, Моисей.
— Я предпочитаю оставаться на ногах.
— Что ты хочешь?
— Мое отсутствие было длительным, а размышление глубоким.
— Привело ли оно тебя к мудрости?
— Я был обучен мудрости египтян, но что она в сравнении с волей Яхве?
— Значит, ты не отказался от своих бессмысленных замыслов?
— Наоборот, я убедил мой народ последовать за мной.
— Я вспоминаю слова моего отца Сети: «Фараон не должен терпеть ни мятежника, ни виновника волнений. В противном случае это был бы конец царства Маат и наступление беспорядка; а он порождает несчастье для всех, больших и маленьких».
— Закон, которому следуют в Египте, не относится к евреям.
— Сколько они будут жить на этой земле, столько они должны подчиняться ему.
— Дай согласие моему народу отправиться в пустыню, чтобы там принести жертву Яхве.
— Соображения безопасности вынуждают меня ответить тебе отказом.
Моисей сильнее сжал ореховый посох.
— Я не могу довольствоваться этим ответом.
— Во имя дружбы я согласен забыть твою дерзость.
— Я сознаю, что обращаюсь к Фараону, властелину Двух Земель, и не думаю выказывать ему непочтение никоим образом. Все же требования Яхве остаются, и я буду его голосом.
— Если ты подтолкнешь евреев к мятежу, то вынудишь меня подавить его.
— Я это понимаю. Вот почему Яхве будет использовать другие средства. Если ты будешь упорствовать, отказывая евреям в свободе, которую они требуют, Бог осыплет Египет ужасными бедами.
— Ты хочешь запугать меня?
— Я буду защищать мое дело от твоих сановников и твоего народа, и бесконечная власть Яхве их победит.
— Египту нечего бояться тебя, Моисей.