Турлыбек не скрывал отрицательного отношения к Кенесары, настаивал – было время – на решительных действиях, но поддержки не встретил. Некоторые высшие чиновники искренне считали простых казахов коварными дикарями, на которых надеяться нельзя, и потому не решались раз и навсегда покончить с привилегиями ханского рода, лишить его всяких надежд на возврат прошлого.
Турлыбек понимал и другое: Кенесары хотел воспользоваться недовольством простых казахов, заставить их провозгласить себя ханом. А Есеней, беспомощно лежа сейчас на животе и отчитывая его, надеется использовать отказ Чингиса выступить против Кенесары, чтобы самому достичь титула ага-султана.
Он знал больше. Чтобы обезопасить себя от соперника, Чингис на предстоящих выборах намерен Есенея сместить, избрать другого бия, более покладистого и уживчивого. Другого, несмотря на победу Есенея над Кенесары. Несмотря на то, что доводы о двуличности и коварстве самого Чингиса бесспорно справедливы… К сожалению, помешать будет трудно. Чингис у губернатора пользуется неизменным уважением. Тот, посмеиваясь, приводит цитату из Шекспира, прямо про Чингиса сказано – ночи проводит в попойках, а потом весь день отлеживается в постели… Пожалуй, другого ага-султана ему и не надо!
И помощник Чингиса майор Бергсен жаловался на него, присылал донесения, что в ставку к ага-султану наведываются посланцы Кенесары, с наступлением темноты они подолгу беседуют далеко за аулом, обмениваются ценными подарками, доказывающими взаимное уважение, понимание. Но сомнения, недовольство, прямые даже улики – все рассеивается в прах, разбивается о твердую скалу. И поколебать ее, не говоря о том, чтобы разрушить, Турлыбеку не под силу. В конечном счете, надо полагать, верх одержит Чингис. А Есеней будет повергнут, должности бия он лишится. Не говоря уже о том, что не быть ему ага-султаном, – человек степной, неискушенный, человек другого круга…
Но с Есенеем Турлыбек всем этим не делился – считал, ни к чему. А тот, по-прежнему ничком, опираясь подбородком о мощную руку, продолжал густым властным басом свое:
– Для чего же я учил тебя?.. Мог бы найти другого сироту и его послать в Омск! Покажи, что не зря! Чингис на краю пропасти, его надо немного подтолкнуть. Я знаю, знаю, как это сделать, но вот – вынужден валяться тут и даже головы не могу поднять! А то бы – от одного моего удара рухнул шанрак [20] Чингиса!
Есеней в запале мог решиться и на это. В конце концов и казаки из Стапа помогли бы… Для них все считается – «ордой»! «Бари бир», – говорят они. Что Кенесары, что Чингис… И это хорошо понимал Турлыбек. Он решил – постараться утихомирить страсти, сохранить и Есенея, и Чингиса. Ведь если они рассорятся в открытую, покоя в округе не будет, хоть Кенесары, кажется, и не намерен возвращаться.
Турлыбек рассудительно сказал:
– Есеке, время сейчас и в самом деле благоприятное. В Омске высоко ценят вас. Они считают, что вы – вы, а не Чингис, удержали Аманкарагайский округ, не дали примкнуть к мятежу. Я на днях был у генерал-губернатора, получал разрешение на поевдку к вам. Он просил передать большой привет Есенею Естемесову… Еще сказал, не забудет ваших заслуг и раздумывает, какие почести воздать бию Есенею…
При этом известии Есеней заметно повеселел и заговорил спокойнее:
– В Пограничной комиссия оставь рапорт от моего имени. Подробно, не скупясь на слова, опиши мои трехлетние схватки с Кенесары. Подчеркни – я создал ему безвыходное положение, и он вынужден был уйти. Я изгнал его. Зимовать ему придется в Бетпак-Дале, он больше не соберется с силами, чтобы вернуться сюда! Он – как его отец… Касьш был наемным холопом у хана Хивы и десять лет воевал с русскими.
Этот идет по дороге отца и дальше будет идти… – Есеней помолчал и, уверенный, что Турлыбек многим ему обязан и постарается в точности исполнить его волю, продолжал: – Больше ничего не буду… Ты сам знаешь, что надо, что лучше сказать губернатору. Для меня будет достаточно – самая лучшая для меня почесть, если ты на этот раз свалишь Чингиса!
Турлыбек попрощался и хотел уже ехать, но тут к Есенею вошел жузбашы – казачий сотник Коцух, и с ним – Тлемис, парень жил в Стапе и при случае исполнял обязанности толмача.
– Аман, Есеней-бей Естемесович… – по-казахски произнес приветствие Коцух, называя, однако, Есенея по отчеству, прибавляя к его имени – «бей», что у турок, как он слыхал, звучит очень почетно.
– Аман, Ефим-торе Котсук, аман… – отозвался Есеней. То ли и в самом деле не мог произнести букву «ц» в фамилии сотника, то ли делал это нарочно, но тот, возможно, не догадывался о значении слова, смертельно оскорбляющего его мужское достоинство, возможно, делал вид, что не догадывается.
– Ну, Есеней-бей, дело с проклятым Кенесары можно считать законченным?
– Думаешь, не вернется?
– Нет! Куда ему! Как он может вернуться, если сам Есеней начал, а Коцух – прикончил!
Чем-то они были похожи – удалью, может быть, и потому нравились друг другу, делились своими тайнами и намерениями, а когда одному не хватало русских слов, а другому – казахских, им на помощь приходил Тлемис.
– Значит, не придет больше? – Есенею хотелось еще и еще поговорить о разгроме Кенесары. Он пока не успел насладиться победой. – Жаль, меня ранило… Я бы его самого приволок к тебе на аркане!
Сотник, кивая, выслушал Тлемиса и наклонился к Есенею:
– Попробует сунуться – так оно и будет… Только не захочется ему, попробовал наших казачьих шашек! Жаль, припоздали мы… Мои казачки и сенокос забросили, шашки наголо – и пошли… И пошли! Вот Тлемис с ними потом обшарил всю округу – четыре дня ездили и вернулись прошлой ночью. На этом берегу Ишима ни живой души не осталось, все разбежались. А позавчера мои переправились на тот берег, верст сорок отмахали. Ни души. Старики-калеки, старухи ихние одно твердят, что Кенесары ушел на юг…
– Ты же сперва сказал – ни души нет…
– Я имел в виду – никого, кто мог бы взять оружие, Есеней-бей…
Разговор продолжался, но Есеней отвечал односложно, он думал не о сотнике – о Тлемисе.
Когда-то, когда Тлемису было всего десять лет, Есеней приказал выпороть его отца – тот свиней подрядился пасти в станице. Мальчик стоял как вкопанный, а когда его мать, рыдая, кинулась к ногам Есенея, умолить его, сын силой заставил ее встать и увел в дом. А Есеней прельстился тем, что красивая женщина упала к его ногам, стойкость и выдержка мальчика тоже произвели на него впечатление – он простил пять ударов… Хозяин этого дома был вовсе невзрачный, а жена – притягивала взгляды мужчин. «Е-е, – подумал Есеней. – Отец мальчишки не этот тупоголовый. Отец – горбоносый черкес-ювелир, тот часто ездит к ним и аул… Видно, не устояла она, соблазнилась блеском брошек и перезвоном сережек…»
Много лет прошло, и Тлемис – совсем взрослый джигит – действительно похож на кавказца, не скроешь. Живет в Стапе и по-русски, кажется, говорит не хуже, чем по-казахски. По лицу его Есеней видел – Тлемис не забыл о порке, которой он подверг его отца.
– Родители живы-здоровы? – дружелюбно спросил Есеней.
– Отец умер, а мать жива, – бесстрастно ответил Тлемис. Есеней предложил:
– Скоро в Ирбите ярмарка… А я, сам видишь, лежу, встать не могу. Может, погостишь у меня в ауле и съездишь на эту ярмарку? Мне-то послать некого… – вздохнул он.
– Пусть будет так, Есеке, – согласился Тлемис, не проявляя, впрочем, особого восторга и не выказывая благодарности. – Когда прикажете?
– Хорошо, чтоб не позже, чем через два дня, ты уже был бы у нас.