Хозяйка, полная, крупнее своего супруга, с задорным лицом, совсем не чинилась, порою подсаживалась и к столу, пихая чьи-то плечи, и Александр Маркович с любопытством взирал, как свободно она держит себя в толпе гостей-мужиков. Эко! И не зазрит никто!
Тверского гостя, мало дав проглотить и куска, взяли в оборот. Перебивая друг друга, горячо, с пылом и страстью, повели давешнее, о чем уже досыти толковали бояре: про Корелу, Псков, избыточные дани, шкоты волостелей Андреевых… И только один, в пушистой бороде, мотая главою, все тщился утишить столовую дружину:
— Мужи! По-о-остой! Охолонь! — Он протягивал толстые руки, растопыривая темные и корявые, твердые, словно корни дуба, пальцы (кожемяк! — догадал Александр Маркович), отчего ветвистые шевелящиеся тени ложились на тесаные стены хоромины, и низко гудел, повторяя все одно и то же. Грехом, Александр подумал было, что мужик попросту пьян, но тот, как-то наконец утишив собранье, поворотил к тверскому боярину мохнатый лик, с умно проблеснувшими глазами, и молвил:
— Про то все с вятшими говорка была! Боярину наша молвь надобна, чего мы, мужи Господина Нова Города, от князей володимерских хоцем! — тут он подмигнул кому-то в дальнем конце стола: — Изреки, Твердята!
— Князь должен беречи Новый Город, а не латать новгорочким серебром ордынски протори! — строго изрек названный. Александр Маркович возразил было, что Орда требует дани со всех, но его тут же перебили раздраженные голоса:
— Дак платишь своей шкуры ради! Цто Митрей Саныч, цто Ондрей — единако! Орда напереди, а как свея, дак погоди!
— Ну, Ондрей доколе билси о стол с братом, дак обещал леготу Нову Городу, а опосле счо?! Дай да подай черного бора да серебра закамского!
И дальний, тот, вновь сказал твердым глуховатым голосом, перекрывшим, однако, шум прочих голосов:
— Можно платить за работу, а не так! Князева работа — заступа земли. Пото и ряд творим!
И кудрявый, веселый, в годах уже, кругловатый, улыбчивый, что спервоначалу прошал — не сробел ли боярин? — вмешался тут:
— Мы-ста свою волость, Новогорочку, сами ся от погромов избавили! Немчи, вона, кажен год то под Плесков, то под Изборско, то за Нарову ладятце. Свея тож на Корелу цто ни год, то поход. А под Господина Нова Города опосле Раковора не хаживали ни единого разу, да и до сей поры! Отбили Орден, и не лезут, ноне-то гля, на литву поворотили! Отбили и свею, не дали им на устье засести! По нашей волости, стойно Дюденевой рати, раззору николи не бывало! Ну, Бежецко громили, Торжок, дак опеть всё ваши, низовски князья! Оне и татар водили по Новгорочкой земли!
— Пото мы и сами за ся! — дружно поддержали кудрявого прочие.
Александр Маркович вздумал было слегка рассердиться:
— Дак у вас и приговорено: сел не купляти на Новгороцкой волости никому, ни суда не судити опричь посадника, и князи русстии вам не полюби
— словно и не Русь вы, и не та же святая Русская земля!
Но кудрявый, сощурясь, спокойно, не дрогнув, принял сказанное, даже головой помавал:
— Вота! Самую суть баешь теперича, боярин! Право ли деяли, дружья-товарищи, — отнесся он к прочим, — когда вечем положили пришлым людям по нашей волости сел не куплять?
— Досыти баяли! — закричало застолье.
— Ни, постой! — остановил кудрявый. — Ты, боярин, как тя, Лександрой кличут? По батюшке как — Марковичем? Ну дак а меня Олфимом Творимиричем.
По нашему купечкому делу меня на Славне всякой знает, и всякой мне на поклон поклоном воздаст: Творимиричу, мол! Тожно понимай, боярин! У нас каждого по отецеству назовут! У нас все вместях: ремественник, купечь, улица, конечь; цегой-та приговорим всим обчеством, и больши бояра не отмолвят! Потому мы и живем в довольстви, руками да головой добыто дак!
И вновь загудело застолье одобрительно, подсказывая купцу:
— Мы училища налажали, у нас кажной грамотен, вота!
Дальний, тот, тоже подал голос, показав тверскому боярину черные ладони, в которые въелась несмываемая железная пыль и угольный чад:
— Кузнечь я! Староста! — сказал он сурово. — Долони поглянь, боярин! А теперича, — он отогнул отвороты опашня, — гляди, как живу! Здеся вот, перед тобою, сижу в лунском сукне! Хошь золоту чепь, стойно боярину, на плеча себе вздену! Взмогу! Женка в черкву придет — не хуже вятших: атлас да камка, оплечья — парчи веницейской, грудь в серебре, кика в жемчугах да златом извышита! А теперича друго в слух прими: мой батя под Раковором лег!
— А мой на том бою еле жив осталси! — подал голос кудрявый купец.
— У его, вона, свеи за Кеголою родителя-батюшку порешили, у медника нашего два братана из Чудской земли не воротились домой!
— Дак даром, боярин, бархаты ти да серебро волоченое? Даром гривны да артуги намечки? Чьей кровью за то плачено, боярин?! Тому лунскому сукну — крови моей цена! Тем жемчугам цена — воля новогорочка!
Сказал — и поднялись голоса:
— Правду баял Твердята!
— Кровью заработано!
— Нашею кровью!
— Пришлых-то теперича допусти на готово, много набежит!
— Толкуй!
— Пришлому народу ту ж волю дай да права, цто и нам, — задавят нас!
— Ратная пора, дак немечь противу меня на борони альбо сидит на двори немечком, пережидат! — снова вмешался кудрявый. — А в торгу дай ему то ж, он и по волости вразнос торговать станет, без бою-драки-кроволитья задавит меня! А кровь чья за землю новогорочку пролита? Моя, да батьки мово, да вот ихня, обча, дедов-прадедов!
— За вас и володимерски вои кровь проливали честно на ратях, — сведя брови, молвил Александр Маркович, — и в Чудской земле иные легли, и за Наровою, и со свеей ратились! Ворог придет, сами прошаете княжеской заступы!
— Дак пото и кормим новогороцким хлебом ваших-то воевод! — загомонили новгородцы. — А и к нам приди ин язык, мы примаем! Дак ты будь по всему наш! По вере, по платью, по еде, по семье…
— Не бегай с рати, как Федор Михалыч, волостель плесковский!
— А то — села подай ему, а как ратна гроза: моя отчина где-нито во Твери альбо Костроме, Ярославли там, а вы тута сами уж, как Бог поможет да длань заможет, одно ратовайте!
— И ты своей отчины не бросишь! — отмолвил спорщику Александр Маркович.
— Ну дак и поцто жить в чужой земли тогда, — опять вмешался кудрявый,
— свою обиходь! Да отбей от ворога, да охрани! Опосле приезжай, гостем будешь, приму, обласкаю. Торг со мною веди честно, кажному своя выгода надобе. А не так, цто корысть давай исполу поделим, а протори уж Христа ради все соби забери!
— Вы со Псковом, вон, тожно не сговорите! — возражал Александр Маркович. — Так и все грады и веси учнут сами за ся совет держать, и разыдется язык словенск, и погибнет земля и вера русская!
— Ан врешь! — возмутились новгородцы. — Плесков, да Ладога, да Руса, да Торжок — то пригороды наши! Им достоит стати, на чем мы постановим, а не то что, стойно плесковичам, свого пискупа соби прошать!
Рассудительный голос одного из председящих перебил спорщика:
— И у нас неправоту творящих по волости, да и в Нове Городи, многонько-таки! На пожарах сколь добра пограбили и в торгу, и в черквах! А наезды по волости, ето тоби цто? А лихву емлют? А цто ябедницы творять?
Завязался яростный спор о серебре весовом и чеканенных немецких артугах, и Александра Марковича на время оставили в покое.
Наговорено было много, и многое увидено, — как богатое платье и черные руки кузнеца, — в чем не грех было, запомнив, и поразобраться на досуге, а об ином, при случае, и князю пристойно повестить.
…Изограф сидел посторонь, и Александр Маркович, боком пролезши по застолью, подсел к нему, поелику и вправду хотел добыть у мастера икону доброго новгородского письма.