- Экие бабы! - произнес с веселой улыбкой капитан и стал смотреть на реи "Витязя".
Марсовые точно волшебством забирали мякоть подобранных парусов марселей и связывали их сезнями (бечевами), упираясь ногами на перты - веревки, протянутые вдоль рей.
Обещавшие не "осрамить" капитана, марсовые с возбужденными, вспотевшими и раскрасневшимися лицами торопились, словно обезумевшие, для которых мгновение - сокровище. Казалось, в эти секунды они не знали чувства самосохранения и забыли, что тонкие веревочные перты, качавшиеся от движения сильных и цепких ног, были опасной опорой, требующей осторожности и владения нервами.
А восхищенный капитан, предчувствовавший торжество победы, только любовался, как бешено рвутся и "идеально" крепят марселя "молодцы", покачивающиеся на высоте рей.
Старший офицер, напротив, взволнованный, с тревогой смотрел наверх. Бешеная торопливость марсовых возбуждала опасения, и совесть его была неспокойна. И он взволнованно крикнул:
- Марсовые! Осторожнее! Крепче держись, братцы!
Ракитин метнул на старшего офицера злой взгляд и насмешливо кинул ему:
- Марсовые не бабы, Василий Леонтьич!
- Люди, Владимир Николаич! - значительно и возбужденно ответил он.
- Знаю-с, что люди! - надменно сказал капитан, краснея от негодования, что его учат.
И только что он это сказал, как перед его глазами с грот-марса-реи сорвался человек.
Что-то белое ударилось о ванты, отбросилось вбок и звучно шлепнулось о палубу.
Ни крика, ни стона.
Работавшие на шканцах матросы ахнули и отвернулись от недвижного человека, вокруг которого палуба окрасилась кровью.
Голова была размозжена, но красивое молодое лицо марсового Никеева уцелело. Большие черные глаза выкатились, померкнувшие в застывшем взгляде ужаса.
Многие торопливо перекрестились.
Грот-марсовые невольно взглянули вниз и снова стали вязать сезни.
Безумный пыл исчез. Явилось вдруг чувство самосохранения.
- В лазарет человека! - скомандовал старший офицер.
Голос его дрогнул. Василий Леонтьевич не смотрел на убитого.
Боцман Никитич уже прикрыл размозженную голову, и двое шканечных отнесли Никеева вниз. Матросы отводили глаза от убитого, крестились и снова трекали снасти. Офицеры поторапливали. Прибежал бледный и испуганный судовой врач. Какой-то старый баковый матрос, забулдыга и пьяница Кобчиков, крепивший кливер, промолвил вполголоса:
- Тоже спешка. Вот и спешка!
- Молчать! - окрикнул первый лейтенант, распоряжавшийся на баке.
Работы горели.
- Марсовые с марсов и салингов долой! - скомандовал Василий Леонтьевич.
В его команде не было прежнего возбуждения. Убитый не выходил из его головы.
"Витязь" был победителем.
Еще на французской эскадре не были убраны паруса, а "Витязь" красовался с оголенными мачтами. Снасти были убраны.
Несмотря на торжество русского корвета, на палубе стояла зловещая тишина только что бывшего несчастья.
Потрясенные матросы притихли и угрюмо молчали, стоя у своих снастей.
Только забулдыга Кобчиков тихо говорил с иронической ноткой в сиплом пропитом голосе двум товарищам:
- А вы рвись, такие-сякие... Подыхай из-за секунда!.. Зато молодцы! А ему начхать, что Егорка расшибся... Ты погляди, что ему... Это не Волчок... У того душа!
Действительно, блестящий капитан был под впечатлением торжества.
Напрасно он старался принять озабоченный вид. В его еще торжествующем лице было лишь выражение досады, когда он произнес, обращаясь к старшему офицеру:
- Экий неосторожный матрос...
И, не получив ответа, спросил:
- Кто сорвался, Василий Леонтьич?
- Егор Никеев... Уже второе несчастье в течение месяца! взволнованно-сердито проговорил старший офицер...
И скомандовал:
- Подвахтенные вниз!
Капитан, раздраженный и еще выше поднявший голову, ушел в каюту.
Разговаривая между собой, офицеры спускались в кают-компанию.
Мичман Лазунский вскочил на мостик, вступая на вахту.
Расстроенный и грустный, словно бы желая поделиться с кем-нибудь тяжелым настроением, он сказал старшему офицеру:
- И если бы вы знали, Василий Леонтьич, какой был славный Никеев!
- Знаю. Всякого было бы жаль. Человек! - раздумчиво и серьезно промолвил Василий Леонтьевич.
- Еще бы... Конечно, всякого, Василий Леонтьич...
И, мгновенно вспыхивая, чуть не со слезами в голосе, точно боялся, что Василий Леонтьевич может дурно подумать о мичмане, Лазунский торопливо и застенчиво прибавил:
- Вы не подумайте обо мне, Василий Леонтьич, будто я...
- Что вы, что вы, Борис Алексеич?.. Я думаю... я уверен, что вы славный юный мичман... Таким и останьтесь, когда будете капитаном! - ласково сказал Василий Леонтьевич... И уходя, прибавил: - Панихида будет в одиннадцать... Дайте знать капитану в одиннадцать... И половину вахтенных отпустите вниз...
- Есть, Василий Леонтьич! - ответил мичман.
А глаза его говорили:
"И какой добрый этот Василий Леонтьевич".
VI
Через полчаса старший офицер прошел в лазарет. У двери стояла толпа, ожидая очереди. В маленькой каюте лазарета толпились матросы, пришедшие взглянуть на покойника и, перекрестившись, поцеловать его лоб.
Уже обмытый и одетый в чистые штаны и рубаху, с парусинными башмаками, он лежал на койке. Голова покоилась на подушках. Глаза были закрыты, и уже мертвенно пожелтевшее лицо казалось спокойным, с тем выражением какого-то важного недоумения, которое часто бывает у покойников. Образной читал псалтырь.
Василий Леонтьевич постоял минуту-другую, не спуская глаз с покойника, потом перекрестился, поклонился ему и вышел, испытывая тяжелое чувство виноватости.
- Послать ко мне в каюту боцмана! - приказал вестовому Василий Леонтьевич.
Через минуту Никитич вошел в каюту старшего офицера.
Василий Леонтьевич велел покойника перенести в палубу перед образом и сказал, что панихиды будут два раза в день, а через день его похоронят на французском кладбище.
- Чтобы взвод провожал, и может идти на похороны кто пожелает.
- Есть, ваше благородие...
- Да вот еще что, Кириллов... Узнай, из какой деревни покойный Никеев и живы ли у него родители?..
- Никого у его в живых, ваше благородие...
- Так, может, близкие кто у него на родине?..
- Точно так, ваше благородие, и по той причине дозвольте разрешить...
- Что?
- Собственные вещи Никеева отправить на родину. Покойник беспременно наказывал своему земляку Иванову... Ежели, говорит, случаем расшибусь, отпиши в Кронштадт и без промедления отправь вещи...
- Хорошо. Я отправлю. А какие вещи?..
- По малости бабьи гостинцы, ваше благородие! На платье штучка, два колечка, платок и сорок франоков... Покойный не занимался вином, ваше благородие.
- Ладно. Принеси мне. И адрес дай.
- Очень благодарны, ваше благородие... Душевный был матросик... Простой. Вся команда жалеет... Горяч был на работе. Из-за горячности и сорвался. Хвастал не осрамить капитана. И не осрамил, ваше благородие!
- А кому же послать?.. Кто она?..
- В законный брак с ей собирался, ваше благородие, как "Витязь" вернется. Той самой невесте и копил гостинцы. Пригвоздила, значит, покойного Егорку эта вроде не то, с позволения сказать, вроде девицы, матросская дочка. И сама пригвоздимшись... Три года с им зналась, как мужняя жена... И часто отписывала ему... Только и была близкая ему.
- А отчего Никеев, такой молодец, думал, что убьется?..
- Так, зря болтал, а вышло быдто чуял судьбу, ваше благородие... Азартный был сердцем. А капитан еще давеча приказывал не подгадить... И лестно так... Никеев и распалился... И дозвольте, ваше благородие, еще доложить...
- Что?..