За этим бюстом стоял Дезерт, прислонившись к стене, закрыв глаза. Его лицо поразило Майкла. - Что случилось, Уилфрид?! Дезерт не шевелился. - Ты должен знать - я люблю Флер! - Что? - Я не желаю быть предателем. Ты - мой соперник. Жаль, но это так. Можешь меня изругать... Его лицо было мертвенно бледно, и мускулы подрагивали. У Майкла дрогнуло сердце. Какая дикая, какая странная, нелепая история! Его лучший друг, его шафер! Машинально он полез за портсигаром, машинально протянул его Дезерту. Машинально оба взяли папиросы и дали друг другу закурить. Потом Майкл спросил: - Флер знает? Дезерт кивнул. - Она не знает, что я тебе сказал, она бы мне не позволила. Тебе ее не в чем упрекнуть... пока. - И, все еще не открывая глаз, он добавил: Я ничего не мог поделать. Та же мысль подсознательно мелькнула у Майкла. Естественно! Вполне естественно! Глупо не понимать, насколько это естественно! И вдруг как будто что-то в нем оборвалось, и он сказал: - Очень честно с твоей стороны предупредить меня, но не собираешься ли ты удалиться? Плечи Дезерта крепче прижались к стене. - Я сам так думал сначала, но, кажется, не уйду. - Кажется? Я не понимаю. - Если бы я наверно знал, что мне не на что надеяться... но я не уверен. - И внезапно он взглянул на Майкла: - Слушай, нечего притворяться. Я пойду на все, и я отниму ее у тебя, если смогу! - Господи боже! - сказал Майкл. - Дальше уж ехать некуда! - Да! Можешь попрекать меня! Но вот что я тебе скажу: как я подумаю, что ты идешь с ней домой, а я... - Он рассмеялся отрывистым, неприятным смехом. - Нет, знаешь, лучше ты меня не трогай. - Что ж, - сказал Майкл, - раз мы не в романе Достоевского, то, я полагаю, больше говорить не о чем! Дезерт отошел от стены и положил руку на бюст Лайонеля Черрела. - Ты пойми хотя бы, что я себе напортил - может, угробил себя тем, что сказал тебе. Я не начал бомбардировки без объявления войны. - Нет, - глухо отозвался Майкл. - Можешь мои книжки сбыть другому издательству. Майкл пожал плечами. - Ну, спокойной ночи, - сказал Дезерт. - И прости за примитивность. Майкл прямо посмотрел в лицо своему другу. Нет, это не ошибка: горькое отчаяние было в этих глазах. Майкл протянул было руку, нерешительно позвал: "Уилфрид!" - но тот уже сходил вниз, и Майкл поднялся наверх. Вернувшись на свое место у балюстрады, он попытался уверить себя, что жизнь - смешная штука, и не мог. В его положении нужна была хитрость змеи, отвага льва, кротость голубя; он не ощущал в себе этих стандартных добродетелей. Если бы Флер любила его так, как он любит ее, он по-настоящему пожалел бы Уилфрида. Ведь так естественно полюбить Флер! Но она не любит его так - о нет! У Майкла было одно достоинство, если считать это достоинством: он не переоценивал себя и всегда высоко ценил своих друзей. Он высоко ценил Дезерта и, как это ни странно, даже сейчас не думал о нем плохо. Вот его Друг собирается нанести ему смертельную обиду, отнять у него любовь, нет, честнее сказать - просто Привязанность его жены, и все же Майкл не считает его негодяем. Такая терпимость - он это знал - безнадежная штука: но понятия о свободе воли, о свободном выборе для него были не только литературными понятиями, - нет, они были заложены в его характере. Применить насилие, как бы желательно это ни казалось, значило бы идти против самого себя. И что-то похожее на отчаяние проникло в его сердце, когда он смотрел на нехитрые заигрывания Флер с великим Джералдом Челфонтом. Что, если она бросит его ради Уилфрида? Нет, конечно, нет! Ее отец, ее дом, ее собака, ее друзья, ее... ее "коллекция" всяких... - нет, ведь она не откажется, не сможет расстаться со всем этим. Но что, если она захочет сохранить все, включая и Уилфрида? Нет, нет! Никогда! Только на секунду такое подозрение осквернило прирожденную честность Майкла. Но что же делать? Сказать ей? Выяснить все? Или ждать и наблюдать? Зачем? Ведь это значило бы шпионить, а не наблюдать. Ведь Дезерт больше к ним в дом не придет. Нет! Или полная откровенность - или полное невмешательство.
Ведь Дезерт больше к ним в дом не придет. Нет! Или полная откровенность - или полное невмешательство. Но это значит - жить под дамокловым мечом. Нет! Полная откровенность! И не ставить никаких ловушек. Он провел рукой по мокрому лбу. Если бы только они были дома, подальше от этого визга, от этих лощеных кривляк. Как бы вытащить Флер? Без предлога - невозможно! А единственный предлог - что у него голова идет кругом. Нет, надо сдержаться! Пение кончилось. Флер оглянулась. Сейчас подзовет его! Нет, она сама шла к нему. Майкл не мог удержаться от иронической мысли: "Подцепила старого Челфонта!" Он любил ее, но знал ее маленькие слабости. Она подошла и взяла его под руку. - Мне надоело, Майкл, давай удерем, хорошо? - Живо! Пока нас не поймали! На холодном ветру он подумал: "Сейчас - или у нее в комнате?" - По-моему, - проговорила Флер, - мистера Челфонта переоценивают - он просто какой-то сплошной зевок. На той неделе он у нас завтракает. Нет, не сейчас, у нее в комнате! - Как ты думаешь, кого бы пригласить для него, кроме Элисон? - Не надо никого чересчур крикливого. - Конечно нет, но надо кого-нибудь позанятнее. Ах, Майкл, знаешь, иногда мне кажется, что не стоит и стараться. У Майкла замерло сердце. Не было ли это зловещим признаком - признаком того, что "примитивное" начинает расти в ней, всегда так увлеченной светской жизнью? Час тому назад он бы сказал: "Ты права, дорогая; вот уж действительно не стоит". Но сейчас каждый признак перемены казался зловещим! Он взял Флер под руку. - Не беспокойся, уж мы как-нибудь изловим самых подходящих птиц. - Пригласить бы китайского посланника - вот было бы превосходно! проговорила Флер задумчиво. - Минхо, Барт - четверо мужчин, две дамы уютно! Я поговорю с Бартом! Майкл уже открыл входную дверь. Он пропустил Флер и остановился поглядеть на звезды, на платаны, на неподвижную мужскую фигуру - воротник поднят до самых глаз, и шляпа нахлобучена до бровей. "Уилфрид, - подумал он. - Испания! Почему Испания? И все несчастные, все отчаявшиеся... чье сердце... Эх! К черту сердце!" - И он захлопнул дверь. Но вскоре ему пришлось открыть другую дверь - и никогда он ее не открывал с меньшим энтузиазмом! Флер сидела на ручке кресла в светло-лиловой пижаме, которую она надевала иногда, чтобы не отставать от моды, и глядела в огонь. Майкл остановился, смотря на нее и на свое собственное отражение в одном из пяти зеркал, - белое с черным, как костюм Пьеро, пижама, которую она ему купила. "Марионетки в пьесе, - подумал он. - Марионетки в пьесе! Разве это настоящее?" Он подошел и сел на другую ручку кресла. - О черт! - пробормотал он. - Хотел бы я быть Антиноем! - И он соскользнул с ручки кресла на сиденье, чтобы она смогла, если захочет, спрятать от него лицо. - Уилфрид все мне рассказал, - спокойно произнес он. Сказано! Что дальше? Он увидел, как кровь заливает ее шею и щеку. - О-о! Чего ради... что значит: "рассказал"? - Рассказал, что влюблен в тебя, больше ничего - ведь больше и нечего рассказывать, правда? - И, подтянув ноги в кресло, он плотно охватил колени обеими руками. Один вопрос уже вырвался! Держись! Держись! И он закрыл глаза. - Конечно, - очень медленно проговорила Флер. - Ничего больше и нет. Если Уилфриду угодно быть таким глупым... "Если угодно!" Какими несправедливыми показались эти слова Майклу: ведь его собственная "глупость" была такой продолжительной" такой прочной! И - странно! - его сердце даже не дрогнуло! А ведь он должен был обрадоваться ее словам! - Значит, с Уилфридом - покончено? - Покончено? Не знаю. Да и что можно знать, когда речь идет о страсти? - Так, - сказал он, делая над собой усилие, - ты только не забывай, что я люблю тебя ужасно! Он видел, как задрожали ее ресницы, как она пожала плечами. - А разве я забываю? Горечь, ласка, простая дружба - как понять? Вдруг она потянулась к нему и схватила его за уши. Крепко держа его голову, она посмотрела на него и засмеялась. И все-таки его сердце не дрогнуло.