Мадам целиком в вашем распоряжении; она будет посылать ваши сообщения мне или герру Стебелсону.
Вот так. Я вышел вслед за ней в коридор, интересуясь лишь тем, насколько сильно я запутался. Она нажала на кнопку лифта, и, пока мы ждали его, я сказал:
— Я не могу обращаться к вам «Латур-Мезмин». Это звучит как «бутылка бургундского». Что стоит перед этим?
— Веритэ.
— Кажется, мы все же толком и не познакомились. — Но я не увидел на ее лице улыбки.
Она вырвала из блокнота листок и протянула мне: на нем был записан адрес и номер телефона.
— А как мне связаться с вами?
Я на минуту замялся, а затем сказал:
— Да, повозили меня тут кругами. Париж оказался мне не по зубам. Но вы всегда можете оставить сообщение в отеле «Флорида».
Лифт с шумом остановился, и Веритэ протянула руку, чтобы открыть решетчатые двери. Я вошел внутрь, повернулся и выставил ногу так, чтобы дверца не могла закрыться.
— Вы одобряете эту договоренность, Веритэ?
— Я одобряю все, что скажет герр Малакод.
— Да? И то, что вам придется делать все, что я сочту необходимым, и то, что вы целиком поступаете в мое распоряжение?
Мне лишь хотелось, чтобы она улыбнулась или просто гневно сверкнула глазами. Но единственное, что я получил, это падение температуры еще на десяток градусов и явное приближение ледникового периода.
Лифт начал опускаться, и последнее, что я успел заметить, это пару скромных черных туфель, обтянутые нейлоновыми чулками лодыжки и носок правой туфли, которым она нетерпеливо или со скуки постукивала по полу.
Стебелсон и его машина исчезли. Я завернул за угол и обнаружил, что стою на берегу Сены, или, точнее, на проспекте Токио. Я взял такси и, прибыв на квартиру, выпил два стакана виски, сделал себе омлет и, когда Париж только начал по-настоящему пробуждаться, отправился спать. Конечно, мне следовало позвонить Веритэ и отправиться с ней в ночной клуб. Уж я бы разгулялся.
* * *
Я проснулся в три часа. Я знал, что было именно три, потому что, лежа в постели, слышал, как где-то неподалеку били колокола. И когда стихло последнее «бом», я увидел, как чья-то тень скользнула между мной и окном. Я слышал, как почти бесшумно открылась дверь ванной, как этот человек придержал ручку, чтобы она не стукнула, а затем мягко опустил ее. Он все делал умело, профессионально, и услышать его можно было лишь проснувшись.
Из-за неоновых огней, горевших снаружи, комната была окрашена в красные, зеленые и голубые тона. Я не знал, что он искал в ванной, но он, видимо, вскоре решил, что этого там нет. Он вышел из ванной и в задумчивости встал между кроватью и окном. Я лежал, прикрыв простыней половину головы, и наблюдал за ним в щелочку между веками, точно так же я наблюдал когда-то, как мой старик прокрадывался ко мне в комнату, чтобы положить подарок в рождественский чулок. И чтобы притупить его бдительность, я даже слегка захрапел. Он расслабился так же, как обычно расслаблялся и мой старик. Я обрадовался тому, что он утратил бдительность, потому что в правой руке он что-то держал: явно не рождественский подарок.
Он стоял вполоборота к окну. Я вылез из кровати, словно дух рождественского прошлого, настоящего и будущего, и одной рукой схватил за угол жесткий тюфячок, который французы называют подушкой. Кинулся на него с подушкой и ударил по голове. Такой прием срабатывает, когда противник не ожидает нападения. Он зашатался, я врезал ему ногой под колено, он упал, с треском стукнувшись головой о дверцу гардероба. Вытащив у него пистолет, я присел на край кровати, левой рукой шаря по полу в поисках шлепанцев. Никогда не разгуливай босиком, говорила мне мать.
Когда он, потирая затылок, поднялся на колени, я сказал:
— Меня уверяли, что комната звукоизолирована и мне вовсе не нужно прибирать здесь.
В ответ он произнес с американским акцентом:
— Господи, радушный прием, нечего сказать, — потом повернулся и ударил кулаком по дверце шкафа. — Старомодный французский хлам, только он способен все выдержать. Будь это современная фабричная мебель, моя башка проломила бы ее насквозь. Говард Джонсон. Называйте меня так.
Он встал.
— Пройди через комнату, — велел я. — Левой рукой включи свет.
Он подошел к стене, зажег свет, а я неотрывно сладил за ним. Я указал ему на кресло, а сам сел между ним и дверью.
Мы молчали, глядя друг на друга.
— Симпатичная пижамка, — наконец произнес он, улыбаясь.
— Мне отнюдь не все равно, в чем спать, — ответил я. — Никогда не знаешь, с кем придется встретиться.
Он кивнул:
— Должно быть, я не оправдал ожиданий. Но не суди слишком строго.
— Пол в твоем распоряжении.
Это был коренастый, довольно симпатичный парень — типичный американец, с коротко остриженными волосами песочного цвета и суровым лицом. Я бы дал ему лет двадцать пять, и, по-моему, он очень неплохо смотрелся бы в строю олимпийских атлетов. Но только не в команде американцев.
Не знаю даже почему. Все в нем было безупречно. Но возможно, слишком безупречно, как у ребят из всех спецслужб восточнее Рейна, когда они говорят себе, что ни в чем не должны ошибаться. На нем был легкий шелковый пиджак, модные коричневые брюки и огромные, тщательно отполированные ботинки с толстыми подошвами и золотая булавка для галстука, украшенная монограммой «Г.Дж.».
— Не возражаешь, если я закурю? — спросил он и потянулся рукой к карману пиджака.
Я предупреждающе поднял пистолет, и он замер. Я бросил ему коробку спичек и сигареты, которые лежали рядом на столе.
— Какая забота. Мне такие нравятся. — Он зажег сигарету.
— Ближе к делу. Не люблю, когда меня будят посреди ночи.
Какое-то время он молчал, но нельзя сказать, чтобы вел себя тихо. Он беспокойно постукивал каблуками:
— Ну ладно, дружище, скажу тебе прямо. Ты ведь занимаешься этим ради денег?
— Да.
— Мы знаем, что ты ведешь слежку для Лондона. А тебе известно, что в цепочке, связывающей Вашингтон и Лондон, есть брешь? Конечно, тебе это известно. Разные политические мотивы, подозрительность начальства постоянно доставляют какие-то неприятности. Мы просто хотим включить тебя в платежную ведомость. Мы оба работаем на одних и тех же людей. И в двойной страховке нет ничего плохого. Конечно, в строго конфиденциальном порядке. А ты получишь толстуюпачку денег.
— Ты мог бы изложить все это в письме, вместо того чтобы прерывать мой сон.
— Думаешь? Нет. Первое правило: проверь у человека реакцию, рефлексы и давление. Ты превосходно справился со мной.
Я знал, что ты не спишь и тем не менее тебе удалось сбить меня с ног. Мне следовало подумать о подушке. Итак, каков твой ответ?
Я встал и отступил назад, чтобы освободить ему путь к выходу.
— Скажу коротко — нет. А если чуть подлиннее — то категорически нет. И что заставляет людей думать, будто я страдаю комплексом Иуды?
— Деньги, — ответил он. — Симпатичные доллары, малыш.
Чем дольше я с ним разговаривал, тем меньше мне нравился его американский акцент. Я указал кивком на дверь.
— Спокойной ночи, Джонсон.
Он не стал спорить.
— Ладно, — сказал он. — Но ты проиграл. — Подойдя к: двери, добавил:
— Мой пистолет у тебя?
— Я оставлю его для коллекции. А когда отойду от дел, подарю его музею в Южном Кенсингтоне. Ну а чтобы меня не обвинили во взломе этой квартиры, я бы хотел получить обратно ключ, с помощью которого ты проник сюда.
Я протянул левую руку, в правой держа пистолет. Недолго поколебавшись, он сунул руку в карман и бросил ключ.
Я придержал дверь, слушая, как он спускается вниз по лестнице.