А вдруг да поможет?
– О'кей. Последний вопрос. Прошло все-таки двадцать лет. Возможно, ты и не узнаешь свою дочь, когда увидишь. У меня же нет никаких ее примет. Может быть, в детстве у нее было что-нибудь, отличающее ее от других? Что-нибудь такое, по чему ее можно идентифицировать сейчас?
– Особые приметы?
– Шрамы, родинки, родимые пятна, бородавки на носу, волосы на ушах. Словом, хоть что-то, за что можно зацепиться.
– Точно! Родимое пятно. Вот здесь на груди.
– Не вижу. Где ты сказал?
– Небольшое светло-коричневое пятно. Оно должно быть заметно на фотографии, что я передал Уортингтону. Надеюсь, она у тебя?
– Да. Сейчас, минутку.
Я взял со стола старую выцветшую фотографию, скривил лицо, подражая кислому выражению лица гадкого утенка, и взглянул на нее внимательно. Действительно, что-то вроде родимого пятна на левой стороне груди пониже соска. Совсем небольшое, едва различимое. Сначала я подумал, что это дефект негатива или мушка. Хотя нет, скорее это должна была быть бабочка приличного размера. Я поднес фотографию ближе к глазам. На маленькой Мишели это пятно должно было быть размером 1,5 на 2,5 сантиметра. Неправильной формы, похожее на толстого головастика с хвостиком.
– Так и есть. Родимое пятно. Это уже кое-что! – радостно объявил я Романелю. – Ты, конечно, понимаешь, что на это объявление могут отозваться десятки мнимых Мишелей. Теперь-то я смогу попытать их насчет девичьей фамилии матери, этого пятна и таким образом вывести на чистую воду.
– Хм, – многозначительно хмыкнул Романель. – Знаешь, Скотт, пока ты говорил, я тут думал о том, о сем. Вспомнились те дни, когда впервые встретился с будущей матерью Мишели...
Я подумал, к чему он клонит. Он говорил речитативом, чуть ли не мечтательно.
– Возможно, я был не совсем справедлив и чересчур резок в комментариях насчет моей скандальной кошелки, я имею в виду Николь... Честно признаться, первые пару лет были не такими уж плохими, и во многом, вероятно, виноват я сам. Взять хотя бы тот случай, когда она застукала меня без штанов верхом на кухарке. Я помог ей испортить всю стряпню, хотя мы с ней пекли отнюдь не оладьи.
– Какие оладьи верхом на кухарке? – обалдел я.
– Но я хочу сказать другое. Когда я женился на ней, Николь была потрясной девкой, с какой стороны ни подойти. Очень красивая мордашка, великолепные ножки и... светлая голова на плечах, что уж совсем редкость у красивых баб. Но самым поразительным в ней были идеальные, самые большие и красивые к западу от Занзибара, словом, умопомрачительные титьки.
– Да что ты говоришь?
– Точно. Больше таких я не видел за всю жизнь. Кроме них я больше ничего не видел и лишь спустя месяц заметил маленькую родинку в уголке улыбчивого рта. Возможно, некоторые мужчины и ты в том числе, Скотт, считают женские груди лишь отличительным признаком их анатомии, но я полагаю, что это в женщине главное. Что вы на это скажете, мистер Скотт?
– Я? О, я скорее разделяю вашу точку зрения, мистер Романель.
– Приятно слышать, мистер Скотт. До этого я был о вас несколько иного мнения.
У моего собеседника явно произошел какой-то сдвиг по фазе. Он дважды назвал меня "мистером". До этого я был для него просто Скоттом.
– И на основании чего у вас сложилось это "иное" мнение?
– Ну, я навел о вас кое-какие справки.
– Справки?
– Да, справки. Поэтому было бы лучше для всех лиц, связанных с этим делом, если только вам удастся в скором времени разыскать мою маленькую Спри...
– Вашу маленькую Спри?
– ...чтобы вы предварительно удостоверились в том, что это действительно она, спросив девичье имя ее матери.
– Но именно это я вам и предложил всего минуту назад.
– Видите ли, мистер Скотт...
– С чего вдруг такой официоз? Не лучше ли и дальше называть меня просто Скотт, "приятель"...
или "парень"?
– ...возможно, я поздновато осознал, что моя девочка нуждается в защите, поскольку кое-кто из мстительных маньяков может попытаться отыграться на моей маленькой, невинной, беззащитной...
– Маниакальная месть? Отыграться на беззащитной девочке? Романель, вы что, свалились с кровати и повредили голову? Послушайте, она сейчас взрослая женщина. Ей 26 лет! Не многовато ли для девочки?
– Совершенно верно. Для кого-то она, может быть, и взрослая женщина. Но для меня всегда останется маленьким беззащитным ребенком.
– Да будет вам. Если вы и дальше будете продолжать в подобном духе, то я и впрямь подумаю, что вы слетели с катушек.
– Это – мои катушки, и, если я предпочитаю слететь с них, кто может мне это запретить? Ну да ладно. Я вам только хочу втолковать, что моей маленькой Спри не должно быть причинено никакого вреда до тех пор, пока я с ней снова не увижусь. Я яс-сно выражаюсь? – закончил он свирепо.
– Может быть вам все-таки лучше перестать называть вполне взрослую женщину вашей маленькой...
– Это уже мне решать, – отрезал он, но тут же сбавил на два тона и просительно добавил: – Я еще раз повторяю свою просьбу, мистер Скотт.
И в течение нескольких минут он пел мне о том, что не желал бы, чтобы кто-то причинил неприятности его маленькой Спри, от кого бы они ни исходили. Даже от меня. В противном случае то, что он пообещал медперсоналу на стоянке перед госпиталем, окажется лишь цветочками для мистера Шелдона Скотта. Из его просительной речи я уяснил, что его личные друзья могут оставить часть моего бренного тела в Глендейле, часть – в Пасадене, а остальное – в местах, назвать которые у меня не поворачивается язык.
Когда он наконец закончил или, скорее, иссяк, я насмешливо спросил:
– С кем я все это время разговаривал? И это 99-летний инвалид, переворачивавший оладьи на заднице своей молоденькой кухарки всего несколько лет назад?
Романель довольно усмехнулся.
– Вижу, тебя не так-то легко напугать.
– Нелегко, это точно. В последнее время мне даже перестали сниться страшные сны, Романель. Так что зря старался.
– Хорошо. Я думаю, ты справишься. Только сделай это побыстрее.
– Это уже другой разговор, Романель. Только объясни, к чему эти тараканьи бега? Что может случиться такого страшного, если мои розыски затянутся на день-два?
– День-два еще куда ни шло. Но если дольше... – Он вновь глубоко задумался. – Не хотелось бы тебе этого говорить, Скотт, но, возможно, это тебя подстегнет. А может и нет. В общем, доктора прекрасно поработали над моими ранами. Но когда забрались ко мне в брюхо, то обнаружили там так называемую гастрокарциному, о которой я раньше и не подозревал.
– Рак?
– Точно, выражаясь нормальным языком. Эти лекаришки вечно все зашифровывают, чтобы мы, простые смертные, не поняли, о чем они говорят. Они выскребли все что можно, но опасаются, что метастазы пошли дальше. А посему им не терпится пострелять в меня из кобальтовой пушки или предпринять химическую атаку, после которой мне достаточно будет лишь дыхнуть на тараканов, чтобы те скопытились. Короче, я могу сыграть в ящик через неделю, а если повезет, то через месяц. Словом, тебе надо поторопиться, парень.
Я промолчал. Да и что на это можно ответить? Романель добавил:
– Тебе достаточно этой информации, Скотт?
Снова "Скотт" и "парень". Я явно чем-то ему угодил.
– Надеюсь, что да.
– Тогда желаю удачи. Ты уж постарайся.
– Если б ты повторил "чесаться", я бы бросил это дело.
– Вот видишь, мы поняли друг друга. Найди мне дочь.
– Найду.
* * *
К 10.00 я уже позвонил в два детективных агентства, одно в Рино, в Неваде, а другое – в Форт Лодердейл, во Флориде.