Его голова имела форму тыквы и, если бы проводился конкурс на самую большую голову, он бы, наверняка, получил приз. Как я смог заметить, у него практически не было шеи, а волосы были так коротко подстрижены, что напоминали налет рыжей пыли. Он был в темных очках, а в углу его рта была сигара. У него были огромные, покрытые золотисто-коричневым пухом руки, но, как я убедился позднее, когда он начал ловить, это были хорошие руки, умелые и чувствительные.
Когда лодка причалила к ступеням пирса, О'Дауда спросил:
— Вы — мистер Карвер?
— Он самый.
Он сделал вид, что не заметил моей иронии.
— Залезайте, — сказал он.
Пока я спускался по ступеням, он снял очки и я увидел, что у него были ярко-голубые глаза, слишком маленькие для его лица, которые утопали в многочисленных пухлых морщинах. Он был не только самым отвратительным миллионером из тех, кого я видел, но также и самым большим.
Я устроился на носу.
— На то же место, Кермод.
Тиш начал отгребать от пирса, а я начал наблюдать за О'Даудой из-за головы шофера.
— Замечательно, что вы приехали, — сказал О'Дауда. — И хорошо, что Миггз порекомендовал вас. Он, конечно, имеет с меня пару тысяч в год. Я нисколько не против. Настоящий парень, Миггз. Показалось, что мы совсем недавно слышали выстрел.
— Два, — сказал я. — Кто-то использовал ваш колокольный шест или меня в качестве тренировочной мишени. Я проводил его до края леса, и он уехал на мотороллере.
На большом лице не выразилось ни малейшего удивления.
Он только произнес: “Кермод”, и кивнул на корзину у ног шофера. Тиш перестал грести, порылся в корзине и через плечо передал мне флягу. Я отвинтил крышку и сделал глоток. Это, возможно, был “Курвузьер”. Я протянул флягу назад. Тиш принял ее одной рукой, а другой передал мне сигару и вернулся к гребле. Я закурил.
— Ловили когда-нибудь? — Хотя имя его было чисто ирландским, я не заметил никакого акцента. Если и было что-то, то скорее заокеанское. Канадское, может быть.
— Мой отец, упокой его душу, — сказал я, — научил меня привязывать мушку, когда мне было пять лет.
— И он был чертовски прав. Сколько рыбы было упущено из-за неумело завязанных узлов. Возьмите удилище Кермода.
Удилище лежало рядом со мной. Это было произведение “Харди”. Тиш ловил на большую лососевую мушку в сопровождении двух более мелких.
Я спросил:
— И что у вас здесь есть?
О'Дауда, уже приступивший к ловле, ответил:
— Радужная и пеструшка. И несколько гиллару. Знаете эту рыбу?
— Нет.
— Ирландская. Водится в озерах Мелвин и Эрне. Но она плохо берет.
Я отпустил лесу, сделал пару пробных забросов, чтобы почувствовать снасть — она была замечательной — и затем сделал заброс метров на двадцать. Неплохо, учитывая, что я год не брал снасть в руки. Я знал, что О'Дауда наблюдает за мной. Я понял, что О'Дауда был человеком, который наблюдал за всем и вся его окружавшими.
Тиш пустил лодку по ветру, и мы стали облавливать озеро на мокрую мушку. Через какое-то время я увидел быстрый бурунчик рядом с опустившимися на воду мушками и почувствовал резкую поклевку. Я подсек, леса натянулась и кончик удилища согнулся. Минут пять я вываживал рыбу, и затем она показалась, утомленная и поблескивающая плавниками, и Тиш подсачил ее. Это была радужная форель, взявшаяся на одну из мелких мушек. Прекрасный экземпляр, где-то около килограмма, подумал я. Я отцепил крючок и оглушил рыбу о борт лодки. Она лежала на дощатом настиле и ее пунцовая боковая линия ярко переливалась на солнце, но вскоре смерть взяла свое и она стала блекнуть. Я посмотрел на границу соснового леса. Мой несостоявшийся убийца мог запросто вернуться.
— Неплохо, — сказал О'Дауда. — Вам могут приготовить ее на ужин. Мой шеф-повар великолепно запекает рыбу с пармезанским сыром, имеющим потрясающий аромат.
Но он ничуть не забивает аромат рыбы. Просто приятно подчеркивает его. Вы успели рассмотреть человека, который стрелял в вас?
— Нет, не успел. Прежде чем я смог приблизиться к нему на достаточное расстояние, он уже отъехал. Однако я подумал, что он может вернуться.
— Он не вернется.
— Рад это слышать.
— В любом случае он охотился не за вами. Ему был нужен я. Просто ошибся целью. Был плохо проинструктирован.
Мы были уже почти у самого берега, поросшего деревьями. О'Дауда сделал аккуратный заброс и мушки опустились на воду рядом с группой береговых лилий. Через мгновение он уже вываживал подсеченную рыбу и, наконец, в подсачке у Тиша заворочалась большая форель-пеструшка. Наблюдая за О'Даудой, я думал, насколько плохо должен быть проинструктирован человек, чтобы перепутать меня с ним. Если я возьму эту работу, размышлял я, то будет приплюсована существенная сумма за риск.
Мы проловили еще час. О'Дауда вытащил три пеструшки. Я поймал одну пеструшку, а затем зацепил что-то, что в итоге сломало мое удилище и ушло.
— Должно быть, крупная была, — сказал я.
— Вы немного поторопились, — заметил Кермод.
— Недостаток практики, — сказал О'Дауда. Затем он повернул голову в мою сторону и пристально посмотрел на меня. — Легко вытащить мелкую рыбу. А большую рыбу... ну, здесь элемент времени изменяется не в арифметической, а в геометрической прогрессии. Для большой рыбы требуется время и терпение. Вот почему я — миллионер. — Он засмеялся. Это был звук водяного потока, быстро заполняющего подземный тоннель. Мне не понравился этот звук и у меня возникло сильное ощущение, что и он сам мне не нравится.
О'Дауда посмотрел на свои часы и кивнул Кермоду. Тот нагнулся к корзине, вытащил переносной переговорник и произнес в него:
— Машину мистера О'Дауды. Через пять минут.
Он убрал переговорник на прежнее место, и мы погребли к пирсу.
О'Дауда заметил, что я смотрю на корзину, и сказал:
— Время и терпение, мистер Карвер. И постоянный контакт с внешним миром. Жизнь полна неожиданностей и непредвиденных обстоятельств.
Я не ответил. Я был, в принципе, согласен с данной философией. Но чтобы позволить себе исповедовать ее, нужно быть миллионером.
Когда мы подошли к круглой площадке у дамбы, там нас уже поджидал большой темно-синий многоместный фургон “Форд Зефир”. За рулем сидел маленький опрятный человек лет сорока. У него были небольшие топорщащиеся усы, крупные зубы и жесткие агатовые глаза, которые он увлажнял, постоянно моргая. Нас не представили друг другу, но из разговора я понял, что его зовут Денфорд и что он — секретарь О'Дауды.
По дороге к особняку произошел лишь один небольшой разговор между О'Даудой и Денфордом.
— Я хочу получить исчерпывающую информацию относительно того, как этот парень попал вовнутрь, Денфорд, — сказал О'Дауда.
— Это общественная верховая тропа, сэр. — Его голос, даже в разговоре с О'Даудой, был отрывистым и резким, как и со мной по телефону. — У нас нет законных прав, чтобы закрыть ее.
— Тогда найдите какой-нибудь другой способ.
И точка. Миллионерово решение. Нет законных прав — найдите какой-нибудь другой способ.
Особняк был большим квадратным каменным строением. По небольшому створчатому проходу мы попали во внутренний двор, вымощенный крупной брусчаткой, через который проходила узкая, слегка приподнятая дорожка. На ее балюстраде через каждые несколько метров стояли классические обнаженные скульптуры, главным образом, женские, с невыразительными лицами и большими бедрами. За входными дверями из красного дерева, которые, как я узнал позже, были укреплены стальными вставками, находился вестибюль. О'Дауда и я вошли в лифт, поднялись на два этажа и оказались в длинной картинной галерее.